Из парадных дверей "Бристоля" открывался вид на Кафедральный собор Осло. К нему нужно подниматься по довольно пологой улице, поэтому каждое утро, когда они выходили из отеля, им казалось, будто собор торчит из проезжей части, а трамвайные пути заезжают прямо внутрь. Но они не поехали на трамвае, идти было недалеко.
— Наверное, тут-то он и работал, — сказала Алиса.
— Почему ты так думаешь? — спросил Джек.
— Ну просто мне так кажется.
В таком большом соборе непременно должен был быть старинный большой орган. В нем и правда имелось сто два регистра, а построила его фирма "Валькер"; в 1883 и 1930 годах его реконструировали, декор же оставался без изменений с самого 1720 года, разве только изначальную зеленую краску в 1950 году заменила серая — серый цвет больше соответствовал монументальному барочному стилю инструмента.
Собор был возведен из кирпича и снабжен медным куполом, отливавшим зеленым на солнце, а также внушительных размеров колокольней. Часы на колокольне исполнили в столь суровом стиле, что казалось, лютеранская пафосность превзошла здесь самое себя и собор следовало воспринимать скорее как священное хранилище неприкосновенных сокровищ, нежели как обычное место, куда люди каждый день ходят славить Господа.
Внутреннее убранство убедило маму и Джека, что это их первое впечатление — правильное. Свечей внутри не оказалось, вместо них использовалось электричество. С потолка свисали огромные канделябры, старомодные лампы-бра отбрасывали на стены свет, призванный напоминать отблески факелов. В алтаре были изображены одновременно Тайная вечеря и Распятие, и больше всего он походил на лавку старьевщика. К кафедре вела короткая резная лестница, украшенная резными же позолоченными венками. Над кафедрой висел этакий остров из ангелов (создавалось впечатление, что небо вот-вот упадет прямо на нее) с арфами в руках.
Орган молчал, молящихся тоже не наблюдалось. Встретила Алису и Джека одинокая уборщица, она смотрела на них подозрительно, опираясь на швабру словно на трость. Позднее мама объяснила сыну, что в соборе любое напоминание об Уильяме воспринималось даже обслуживающим персоналом в штыки — и он, Джек, был как раз таким напоминанием.
Едва заметив малыша, уборщица словно окаменела, сделала глубокий вдох и скрестила руки на груди, не выпуская швабру; можно было подумать, что она сама и есть Святой Крест, силой которого она надеялась изгнать Джека из святилища.
— Органист на месте? — спросила Алиса.
— Который органист? — возопила уборщица, сумев сделать еще и ударение на "который".
— А сколько их у вас тут? — ответила Алиса.
Не в силах оторвать глаз от Джека, уборщица сообщила маме, что органистом в соборе работает некто мистер Рольф Карлсен, но его сейчас нет. Слово "нет" почему-то нарушило ход мыслей Джека, ему вдруг подумалось, что в церкви водятся привидения..
— Мистер Карлсен — большой человек, — сказала уборщица, но так, что осталось неясным, в каком смысле она употребила слово "большой" — то ли органист был великан, то ли важная птица или же и то и другое. — Из священников сейчас тоже никого нет, — продолжила она и принялась размахивать шваброй, словно волшебным посохом, не сводя по-прежнему глаз с Джека; стало понятно, что она не замечает, что делает. Джек поискал глазами ведро — ведь нельзя же мыть полы одной шваброй, без ведра?
— Ну, я вообще-то ищу молодого органиста, — перебила уборщицу Алиса. — Он иностранец, его зовут Уильям Бернс.
Уборщица закрыла глаза, словно в молитве, надеясь, быть может, что швабра и правда обратится в распятие и спасет ее. Она торжественно подняла швабру и указала ею на Джека.
— Это его сын! — возопила она снова. — У него такие ресницы! Только слепой не узнал бы его.
В этот миг Джек впервые узнал, как он похож на отца. Алиса посмотрела на сына так, словно бы и ей это сходство бросилось в глаза впервые. И тут ей почему-то стало так же страшно, как и уборщице.
— А вы, несчастное создание, должно быть, его жена! — провозгласила уборщица.
— Было дело, в прошлом, — ответила Алиса и протянула уборщице руку. — Меня зовут Алиса Стронах, а это мой сын Джек.
Уборщица вытерла руки о подол и сильно ответила на рукопожатие. Джек это сразу понял — мама едва не взвизгнула от боли.
— Меня зовут Эльза-Мария Лотта, — представилась женщина, а Джеку сказала: — Благослови тебя бог, мальчик.
Джек не стал пожимать ей руку — после встречи с носильщиком он решил беречь пальцы.
Эльза-Мария не вдавалась в подробности случившегося, заметив только, что вся паства до сих пор не может об этом забыть. Алисе и Джеку лучше всего просто вернуться домой.
— А что за девушка у него была в этот раз? — спросила Алиса.
— Ингрид My не девушка! Она ребенок!!! — вскричала Эльза-Мария.
— Не надо при Джеке, — сказала Алиса.
Эльза закрыла Джеку уши ладонями; он не слышал, что они с мамой говорили дальше, такие сильные у нее были руки, но когда Эльза обратилась к Алисе, прощаясь, Джек готов был поклясться, что она больше не называла маму "несчастным созданием". Они повернулись уходить. Эльза крикнула им вслед:
— С вами никто не станет говорить!
Ее крик гулко разнесся по собору.
— Эта девушка, простите, ребенок, Ингрид My, — она станет! — ответила Алиса.
Когда они пришли в собор в следующий раз, Джек явственно ощутил, что их сторонятся. Уборщицы не было, зато какой-то мужчина стоял на стремянке и менял перегоревшие лампочки. Не сторож, слишком хорошо одет, может быть, просто щепетильный прихожанин, любитель исправлять мелкие недостатки. Он узнал Алису и Джека с первого взгляда и сразу же принял вид, дававший понять, что говорить с ними он не намерен.
— Вы знаете Уильяма Бернса, он из Шотландии? — спросила Алиса. Мужчина повернулся к ней спиной и пошел прочь.
— А Ингрид My? Ее вы знаете? — крикнула ему вслед Алиса.
При имени девушки мужчина чуть не споткнулся, Джек четко это заметил. И тут еще раздался очень знакомый ему звук — звук затвора фотоаппарата. Он его уже слышал, когда взял маму за руку перед входом в собор. Видимо, кто-то еще раз их сфотографировал напоследок.
Они снова пришли в собор в субботу, на этот раз на органе кто-то играл. Джек взял маму за руку, и она отвела его к мануалу. Лишь много позже он задумается — а откуда это мама знала, как туда попасть?
Мануал располагался на втором этаже собора, а орган — еще выше, туда вела другая лестница. Органист был так занят игрой, что не заметил маму с Джеком, пока они не стали у него прямо за спиной.
— Мистер Рольф Карлсен? — поинтересовалась Алиса с некоторым сомнением в голосе. Органисту явно не было и двадцати — оказаться Рольфом Карлсеном он никак не мог.
— Нет, — ответил юноша и снял руки с клавиш. — Я просто ученик.
— Вы хорошо играете, — сказала Алиса, отпустила руку Джека и села на скамью подле органиста.
Тот чем-то походил на Бабника Ларса — изящный голубоглазый блондин, только помоложе и без татуировок, сломанного носа и дурацкой Ларсовой эспаньолки. Он принялся было менять регистры органа, но замер — Алиса взяла его за руку и положила ее себе на бедро.
— Посмотри на меня, — прошептала она. Тот не смел. — Хорошо, тогда выслушай. Я когда-то познакомилась с юношей вроде тебя, его звали Уильям Бернс. Вот этот мальчик — его сын. — Алиса кивнула в сторону Джека. — Посмотри на него. — Тот снова не посмел.
— С какой стати я вообще с тобой разговариваю! — вырвалось у юноши. — Это неправильно!
Другой рукой Алиса погладила его по щеке, и тут юноша наконец посмотрел на нее. Сын всегда видит в своей матери что-то особенное; в детстве Джек считал, что его мама ну просто до смерти красивая, и поэтому ему было непросто глядеть на нее, когда она так близко наклонялась к нему. Так что Джек хорошо понимал, почему юный органист закрыл глаза.
— Если со мной не станешь говорить ты, я пойду к Ингрид My, — сказала Алиса, но тут Джек, видимо, из сочувствия к страданиям юноши, тоже закрыл глаза, а когда он закрывал глаза, то не мог больше слушать внимательно — ведь во тьме происходит столько всего интересного.
— У Ингрид трудности с речью, — говорил юноша, — она не очень любит говорить в принципе.
— А, значит, на этот раз не хористка, — сказала Алиса. Джек и юноша одновременно открыли глаза.
— Разумеется, нет, — сказал он. — Она учится на органиста, как и я.
— Как тебя зовут? — спросила Алиса.
— Андреас Брейвик, — был ответ.
— Андреас, у тебя есть татуировки? — Андреас был ошарашен, он явно не ожидал такого вопроса и промолчал. — Хорошо, хочешь, я сделаю тебе татуировку? — шепнула ему Алиса. — Это совсем не больно, и если ты все-таки удостоишь меня беседы, я сделаю ее тебе бесплатно.
Однажды воскресным утром, перед тем как идти в церковь, Джек сидел в ресторане в отеле "Бристоль", набивая пузо плотнее обычного. Мама сказала ему, что если он будет хорошим мальчиком и останется внизу, пока она делает Андреасу бесплатную татуировку, то ему можно съесть все, чего он пожелает и сколько ему захочется, — хотя бы потому, что ее там не будет и она не сможет его остановить. Он уже дважды сбегал к столу с едой и начал задумываться, а мудро ли было есть сразу две порции сосисок, но оказалось поздно — сосиски запросились наружу.
Мама сказала ему, чтобы он ждал ее в ресторане, она спустится к нему, как только закончит с Андреасом, но Джек четко понял, что ему срочно нужно в туалет. Наверное, в вестибюле "Бристоля" был туалет, но Джек не знал где и решил не рисковать — что, если он не успеет, — а поэтому опрометью ринулся наверх в свой с мамой номер и принялся что есть мочи колотить в дверь.
— Погоди минутку! — ответила мама.
— Мама, это важно! Это всё сосиски! — заплакал Джек. Когда Алиса наконец открыла дверь, он только что не извивался змеей на полу.
Увидев открытую дверь, Джек мигом проскочил внутрь прямо в туалет, да так быстро, что едва заметил расстеленную кровать, то, что мама босиком, и то, что Андреас стоит в расстегнутой рубашке и торопливо застегивает штаны. Татуировки у него вроде бы не было. Странно еще, что у него какое-то опухшее лицо, словно бы он терся им обо что-то, особенно набухли губы.
Может, он плакал, подумал Джек. Алиса сказала Андреасу, что это не больно, но Джек-то знал, как все на самом деле. Больно всегда, а иные татуировки больнее других, многое зависит от того, где и какими красками делают татуировку, некоторые пигменты раздражают кожу.
Выйдя из туалета, Джек обнаружил маму и Андреаса полностью одетыми, а кровать заправленной. Мама заодно успела убрать все тату-принадлежности — не было видно ни машины, ни красок, ничего. Впрочем, если уж на то пошло, Джек не помнил, чтобы они вообще лежали в комнате, когда он туда забегал.
— Ну как, было больно? — спросил Джек у Андреаса.
То ли органист не расслышал его, то ли находился в состоянии шока после своей первой татуировки; он просто стоял и круглыми глазами смотрел на мальчика. Алиса улыбнулась сыну и взъерошила ему волосы.
— Больно не было, правда ведь? — обратилась она к Андреасу.
— Нет! — воскликнул он громче, чем ему хотелось бы. Может быть, он упрямо не хотел признавать, что ему было больно. Нет, мама не могла успеть сделать ему иерихонскую розу на ребрах, слишком мало времени прошло. Наверное, что-то маленькое в области почек.
— Где ты сделала ему татуировку? — спросил Джек маму.
— В укромном месте, и он никогда ее не забудет, — прошептала она, улыбаясь Андреасу. Наверное, на груди, решил Джек; конечно, иначе бы юноша так не дрожал, когда мама его касалась. Она между тем вежливо, но твердо выталкивала его прочь из комнаты; казалось, ему больно идти.
— Не оставляй это место неприкрытым пару дней, — сказал Джек Андреасу. — Будет болеть, как если бы ты сгорел на солнце. Смажь лучше какой-нибудь мазью.
Андреас Брейвик стоял в коридоре как громом пораженный; что-то у него с головой, ведь Джек объяснял ему очень простые вещи. Алиса помахала ему рукой на прощание и закрыла дверь.
Джек заметил, что мама сильно устала. Она села на кровать, затем легла, вытянулась во весь рост и стала хохотать, и сын сразу узнал, что это за хохот — когда мама так смеялась, она очень скоро начинала рыдать, но вот почему, он не знал. Когда она зарыдала, Джек спросил ее — он всегда так делал, — что случилось.
— Андреас ничего не знает! — надрывалась Алиса. Взяв себя в руки, она добавила: — Если бы он что-нибудь знал, то обязательно бы мне сказал.
Мама не будет завтракать, уже поздно, они опоздают в собор; но это ничего — Джек явно съел достаточно для обоих.
Стирку в "Бристоле" приносили в пачках, вещи были проложены картонками для сорочек, словно бутерброды. В этот раз мама взяла одну такую картонку, жесткую, белую, и написала на ней фломастером заглавными буквами: ИНГРИД МУ.
Мама спрятала картонку под пальто, и они отправились в собор. Воскресная служба уже началась, звучал орган, хор пел первый гимн. Может, была и процессия, но они ее пропустили. Тот, кто играл, играл очень хорошо, так что Джек решил, что это, наверное, сам "большой человек" (что бы это ни значило) Рольф Карлсен.
Собор был полон, мама с Джеком присели на самой последней скамейке у центрального прохода. Проповедь читал тот самый человек, что несколькими днями раньше менял лампочки. Должно быть, он как-то упомянул Джека и маму, потому что несколько человек обернулись в их сторону; лица у них были одновременно добрые и искаженные болью.
Джеку ничего не оставалось, кроме как глазеть на потолок, там ему попалась одна картина, и он испугался. Из гроба выходил мертвец. Джек знал, что мертвеца держит за руку Иисус, но он все равно очень боялся этого ходячего покойника.
Проповедник вдруг указал пальцем на потолок и стал читать Библию по-норвежски. Странно, но Джеку стало легче, что все прихожане вместе с ним смотрят на пугающую картину на потолке. Лишь много лет спустя Джек понял, что было нарисовано на потолке и к какому месту из Писания это была иллюстрация. А проповедник читал стихи 43 и 44 главы и Евангелия от Иоанна, где Иисус воскрешает Лазаря.
Сказав это, Он воззвал громким голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20