Идя в медсанчасть, он никак не думал, что испортит женщине настроение.Почувствовав, что кто-то подошел к палатке, но войти не решается, Смородина крикнула:– Заходите, я не занята.Явился фельдшер, лейтенант медицинской службы.– Товарищ капитан, с какого батальона начинать прививки? У нас все готово.– Командир второго батальона здесь. Он пойдет с вами в роты и даст необходимые указания. Так что начинайте со второго.Приход военфельдшера положил конец неприятному разговору. 2 Преемником Гасанзаде на роте стал лейтенант Анатолий Тетерин. Старая дружба между комбатом и бойцами и командирами роты не оборвалась, и даже новички, недавно прибывшие в роту, завидев капитана, радостно оповещали друг друга: наш Гасанзаде идет!Когда Гасанзаде пришел во вторую роту, прививки уже начались.Братья Колесниковы, которые подверглись этой процедуре первыми, занялись гимнастикой, чтобы, как они говорили, разогнать лекарство. Зато те, кому еще предстояло получить «свое», нервничали. Ефрейтор Шариф Рахманов, услыхав о противотифозных прививках, решил улизнуть: он давно вкусил «сладость» этого укола, и в свое время два дня не мог повернуться на спину, температурил.Фельдшер вызывал танкистов по списку, а Маша Твардовская очень точно и ловко делала им уколы.Поняв, что улизнуть незамеченным едва ли удастся, Шариф подкатился к Мустафе.– Земляк, хоть на что-нибудь ты годишься?– Что могу, все знают. Я своих способностей не скрываю.– Э-э, пустые слова. Ты докажи, что хоть чем-то можешь быть полезен…– Кому? Тебе? – засмеялся Мустафа. – Придет время, докажу.– Когда еще такое время придет… И зачем долго ждать? Возьми, и сейчас докажи, если ты мужчина.Мустафа начал догадываться, куда клонит Шариф.– А ну, давай, выкладывай, в чем дело?– Клянусь твоей головой, Мустафа, я этого укола больше чем пули боюсь. Будь он неладен! Делаешься хуже больного. Прошу как друга: намекни своей Маше, пусть там в списке передо мной поставит «птичку». Никто не узнает. Я подойду, затем отвалю в сторону, будто получил этот проклятый укол, и все шито-крыто, никто ни о чем и не пронюхает.– Значит, укола боишься? А послушать тебя, иногда ты прямо-таки соловьем разливаешься! Герой, да и все тут: того схватил, этого ударил, придушил, кого-то на тот свет отправил… Слушают его, уши развесили… А он, оказывается, иголки малюсенькой, короче ноготка, испугался. Вот и верь герою… Такой, слава аллаху, верзила… Похоже, трус.– Да что ты заладил? – вскипел Шариф от подначек Мустафы. – Верзила! Трус… При чем тут храбрость? Ты мне острый нож в тело воткни, я и не охну, а вот эту проклятую иглу… я ею брезгую. – Шариф весь даже передернулся то ли от страха, то ли от отвращения. Он закатал рукав гимнастерки. – Вот видишь! Ножевая рана! Как-то мы поехали кейфовать в село Дуруджа, в Куткашен. Ты эти места знаешь, летом там рай. Выпили вдоволь. Захмелели чуть-чуть. Пошел я к роднику и увидел там свеженькую девочку… такую, знаешь, только-только созревать стала… Не удержался, сказал кое-что… Задел ее, в общем. Ну, подхожу к костру, собираюсь нанизывать шашлык на шампуры. Вдруг кто-то встал передо мной с ножом в руке. "Эй, ты, – говорит, пес этакий, к кому пристаешь?!" Всадил бы он мне нож в бок, да я локоть подставил. Руку он мне пропорол, но я все-таки вцепился в горло этому дураку и свернул бы ему голову, как цыпленку, да нас растащили. А кровь из руки фонтаном, так и хлещет. Но я даже в больницу не пошел. Кое-как перевязали, и все… А ты говоришь, я трус, чего-то боюсь. Ничего я не боюсь.– Если бы не боялся, пошел бы и принял укол, без лишних слов, продолжал подшучивать Мустафа, хотя, откровенно говоря, начинал верить, что Шариф кое-что может. – Ты, наверное, после того удара ножом прийти в себя не можешь…Шариф побледнел, сунул руку в карман и вытащил нож.– Так, говоришь, я трус?Мустафа насторожился.– Да, трус, – повторил он.– И даже иглы боюсь?– Боишься!Шариф нажал кнопку, – нож раскрылся. И не успел Мустафа даже глазом моргнуть, как Шариф воткнул нож себе в руку.– Теперь поверил?! Поверил, что Шариф не из пугливых?– Сумасшедший! – крикнул потрясенный Мустафа. – Сам себя поранил! Ну и дурак, ну и дурак!Нож проник чуть не до кости, кровь стекала Шарифу в ладонь.– Эта рана побольше будет, чем сто уколов твоей Машеньки! – Шариф победоносно оглядел тех, кто сбежался на их голоса и услышал крик Мустафы. Вот она, рана! Это тебе не иголочка паршивая, это – нож. А я, как видишь, даже и не поморщился…– Потому что сумасшедший! – Мустафа рвал индивидуальный медицинский пакет. Дай перевяжу.– Перевязывай, перевязывай. Я ему, видите ли, трус! Это он сказал мне, ребята. А еще земляк называется.– Я пошутил. Если бы знал, что ты такую глупость из-за шутки выкинешь, я бы рта не открыл.– А вот теперь, назло тебе, иду я этот проклятый укол делать.– Иди, иди, да попроси руку йодом смазать. И перевяжут пусть как следует.В руке возникла острая боль. Но Шариф крепился еще, улыбался через силу. Хотел казаться веселым.Гасанзаде, обходящий с Тетериным роту, еще издали заметил, что Шариф с Мустафой стоят, чем-то явно возбужденные, в окружении группы бойцов.– Как дела, ребята? – спросил он, подходя.– Спасибо, товарищ капитан. Вертимся потихоньку, – сказал Шариф, опуская пораненную руку.– Прививку прошли?– Я прошел, товарищ капитан.– И я…– А вы, Шариф?– И я… – но взгляд комбата упал на испачканный кровью рукав гимнастерки.– Это что? Откуда кровь?– Да около машин возились. Зацепился за какую-то железку, – сказал Шариф.Язык у него заплетался. Капитан глянул на Мустафу. Мустафа, не выдержав его испытующего взгляда, сказал:– Да врет он, товарищ капитан.И рассказал все как было.Изумленный, Гасанзаде потребовал, чтобы Шариф показал рану.– Марш к врачу!– Я и так хотел идти, да вижу вы…– Немедленно к врачу! Перевязать, сделать антистолбнячный укол! Герой! Я думал, он человеком станет… Нет, не услышу я о вас доброго слова, Шариф!– А что делать, товарищ капитан, я им рты не закрываю. Не хотят говорить хороших слов.– А что хорошего вы совершили, чтобы заслужить доброе слово?– Пусть не хвалят, но пусть и не задевают! Товарищи, называются, земляки… Попробуй попросить их о чем-нибудь – беды не оберешься. Помочь не помогут, а до белого каления доведут… На глупость подтолкнут, а потом стоят себе в сторонке, словно им и дела нет ни до чего.– Я вас знаю, Шариф, вы тоже хороши. Но голову надо иметь свою…– Шариф, ты что тут препираешься? – вступил в разговор Тетерин. Хорошо, что комбат понимает все, характер там, обычаи ваши кавказские. А ну как нарвался бы на кого другого? Знаешь, что можно подумать насчет твоей выходки, а? Марш в медпункт.Шариф похолодел. Смерив бешеным взглядом с ног до головы Мустафу, он неторопливо направился к палатке врачей. Через некоторое время, перевязав рану и сделав укол, он вернулся.– Вот так!.. Всего-то ничего. Укол. Перевязка, – заговорил он, подходя. – Но, товарищ капитан, скажу – не поверите: место от укола болит больше, чем рана!– Когда вы образумитесь, Шариф? Только на днях присвоили вам звание ефрейтора, думали, человек посерьезнел. А вы опять за старое!– Товарищ капитан, лучше мне умереть, чем такие слова слушать! Не знаю, что плохого я сделал на этот раз? Меня считают трусом только потому, что не выношу одного вида иглы! Я доказал, что не трус. Сам себе руку порезал, вреда никому не причинил…– Еще бы кому причинил вред! Мы бы с вами тогда в другом месте говорили. Сейчас речь о вашей безответственности идет!– Товарищ капитан, это я во всем виноват, – сказал Мустафа.– Я пока не ищу виновных и не собираюсь никого наказывать. Мне хочется только, чтобы вы поняли, какую глупость сотворил человек. Нет, Шариф, таким сумасбродством ничего не докажешь, героем не прослывешь. Настоящая храбрость проявляется в бою.– Что ж, я хуже других в бою, товарищ капитан?– Не лучше. В середняках ходите. Хитрите там, где дело надо делать. Мне ваши развязность и ухарство не нужны. Мне нужен дисциплинированный, собранный, мужественный боец! И запомните: если из-за этого ранения выйдете из строя – отдам под суд.– Эх, что вам ответить, товарищ капитан? Жаль, что сейчас спокойно на нашем фронте. Не в чем себя проявить. Но знайте: Шариф может испугаться чего угодно, но только не немцев. Это все знают, И если по-честному, то во всей бригаде только один человек меня принижает и этим выводит из себя, – вот этот самый Мустафа. Его ко мне вроде наставника прилепили, а он хуже няньки. А я ведь не мальчик. Клянусь аллахом, товарищ капитан, я его опасаюсь больше, чем полковника Асланова. Стоит мне один кривой шажок сделать, как этот зловредный Мустафа – тут как тут на мою голову. Будто следит за мной. Не понял своей задачи, превышает власть, ей-богу!Гнев комбата немного поостыл.– Лейтенант, – повернулся он к Тетерину, – как они вели себя на учениях?– Мустафой я доволен. А Шариф особого рвения не проявляет…– Вот как? А мне помнится, вы и раньше, и только что говорили, что покажете себя в первом же бою? Но, чтобы не ударить лицом в грязь, надо учиться, надо многое знать, если хочешь выполнить свою задачу. А вы? Слышали, что говорит командир роты? С прохладцей к занятиям относитесь? На язык вы бойкий, да ведь противника острым языком не сразишь. Бой – это не состязание ашыгов, где сопернику можно запечатать рот искусной строфой.– Но что делать? Значит, это все, на что я способен, товарищ капитан. Теория, всякие там науки не лезут мне в голову. Мое дело – практика. Стрелять – могу, а что такое траектория или как там ее еще – не соображаю! Но если я из пятидесяти возможных не выбью хотя бы сорок пять, можете делать со мной все, что угодно. Хоть эту ефрейторскую полоску с погон снимите. А что касается этой, как ее, – тактики, карт и тому подобного, то это не мой огород. Если бы у меня были к науке хоть какие-нибудь способности, стал бы я в магазине работать? Давным-давно в институт побежал бы и закончил. Инженер или там доктор был бы, и на войну не пошел бы, бронь себе схлопотал… Но ничего не попишешь – когда я вижу книгу, у меня все внутри обрывается. Хуже чем при виде иглы этой… Вообще, не понимаю, как это у людей терпенья хватает такие толстенные тома читать? Мне легче, кажется, весь день камни таскать, чем одолеть одну страницу.– Что ж, весьма откровенно, – усмехнулся Гасанзаде, смягчившись от простодушно-наивного и чистосердечного, как ему показалось, признания Шарифа. – Но только не вижу, что особенно трудного вы проходите, что так жалуетесь, товарищ Шариф Рахманов? С тех пор, как вы в армии, эти истины столько раз повторяют, что пора бы их знать назубок.На прошлой неделе командир взвода едва-едва поставил Шарифу тройку по огневой подготовке. "Может, ты чего не понимаешь?" – спросил он. И поручил Мустафе: "Помоги товарищу. Что не дошло, объясни. Спрошу без скидок". Шариф, конечно, обиделся… "Брать меня на буксир… Что я, телега без колеса? накинулся он на Мустафу. – Что усвоил и чему научился до тебя, – этого мне за глаза хватит. Нечего голову всякой всячиной забивать. В бою я уж как-нибудь без тебя сориентируюсь. И потом, если я буду много знать, для чего тогда командиры? Так что ты иди, родимый, учись прилежно, бог даст, получишь звание генерала. А с меня и ефрейтора хватит. Как-никак, рядовой солдат – главная фигура на войне".С Шарифом спорить трудно: он так ловко мешает истину и вздор, так приправляет эту мешанину житейской мудростью, что не успеваешь разобраться, что к чему, а он всегда, вроде, прав. Поэтому Мустафа очень обрадовался, когда комбат завел разговор о серьезном отношении к занятиям – сам Мустафа, как ни старался привить Шарифу интерес к учебе, не смог, тот под любым предлогом ускользал от дела, от излишнего, по его мнению, напряжения мысли.– Я еще такого упрямца не видывал, товарищ капитан. Хочу показать ему, что и как, объяснить, помочь, а он прибаутками пробавляется.– Ты работай с ним, а если вздумает улизнуть, скажешь командиру роты. Смотрите, Шариф. Вы уже не мальчик. Не хочу, чтобы мы поссорились!Искоса глянув на Мустафу, Шариф понял, что тот весьма доволен тем, как Гасанзаде отчитал его, Шарифа. "Да, да, вижу, тебе нравится, как меня распекают. Сам довел до глупости, да еще командиров на меня напустил. Не отличишь, когда ты друг, а когда – недруг. Ну, ничего, теперь буду знать". Но комбату он смиренно ответил:– Буду учиться, товарищ капитан. Если что будет непонятно, спрошу у Мустафы.– Через несколько дней проверю.Шариф мгновенно отступил от своего бодрого заявления.– Не хочу храбриться, товарищ капитан; как бы я ни старался, все равно не отвечу так, как вы хотите. Однако, даю слово, что в бою буду драться, как подобает мужчине.– Командование отвело нас с передовой, чтобы мы отдохнули, привели в порядок машины, подучились немного. Не хотят, чтобы напрасно лилась наша кровь. Хотят, чтобы мы воевали с умом, со знанием дела. Или ты думаешь, нас тут за красивые глаза держат, бесплатно кормят, поят, обувают-одевают? Подумайте о тех, кто на заводах и на полях трудится. Хлеб для нас добывают, оружие нам куют, лишений терпят не меньше нашего. Рабочие пробавляются в день пятьюстами граммами хлеба, а нас, смотрите, как обеспечивают. Так что мы в ответ должны повышать уровень боевой подготовки. Тяжело? Ничего. Тяжело в ученье – легко в бою.После ухода комбата Мустафа сказал Шарифу:– Любой другой на его месте стер бы нас с тобой в порошок. А он с нами так обращается, что неловко делается.– Еще бы. Ты же виновник всей этой заварухи.– Ладно, хватит об этом. Я тебе вот что скажу: если мы будем заниматься с тобой по полчаса в день, и то нам краснеть перед ним не придется.– Не придется! Ты только его послушай! Да разве другие больше меня знают?– Во всей роте ты хуже всех разбираешься в деле. Может, еще один-два таких, как ты, найдутся, но не больше!– Ну и пусть. Нас, незнаек, мало, а вас много… Все-таки чем-то выделяемся.– Зря хорохоришься. Приложи немного стараний, и у тебя все будет получаться.– Хватит твоих поучений, братец. Не ты первый с моралью лезешь. Слыхал такую легенду – будто Азраил Азраил – ангел смерти.

наплодил детей и стал раздавать их людям?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49