— Кот-то, сударь, сам испугался да и убежал в рощу, — сочинил
Александр.
— А ты откуда узнал?
— Да я сам видел: едем, а кот в рощу бежит...
— Какой масти кот?
— Да серый кот. Ну, малость хвост бурый. Огромный кот. С зайца.
— Верно. Да ты не врешь ли, малый?
— Он у меня на глаз такой быстрый, — похвасталась сыном Авдотья
Федосеевна, — все сразу видит...
— Пелагея, встань! Кота, когда вернется, отправить в ссылку в
Прозорово. Кроме вареной невейки, никакого продовольствия ему не
отпускать. Пускай-ка поест черной каши.
— Слушаю, сударь.
— Ступай. Коли б ты сама сказала, ну, а гостя — выручил он тебя —
пороть не приходится. Возрастай непытаный, немученый, ненаказанный. Грехи
до семи раз прощаются. Прошу дорогих гостей в трапезную нашу палату.
Хозяин поднялся с кресел и пошел впереди в столовую. За ним
последовала хозяйка, пересмеиваясь с Авдотьей Федосеевной и кивая на мужа.
За ними шел Вася, ведя за руку Александра. Он прошептал:
— Какой ты смелый!
— А чего мне бояться? Ведь меня в Семеновский полк записали.
— Нынче пять кошек будут без обеда. Вот увидишь... Тоже «солдат»! Я
матушку попрошу, и меня запишут. Ты смотри за столом помалкивай, а то худо
будет.
Трапезная палата находилась тоже в старом доме. В низкой сводчатой
комнате, освещенной множеством восковых свечей, в поставцах и на полках
сверкали затейливые бутылки, стаканы, кубки из цветного стекла, серебряные
ковши и чаши, высокие фарфоровые кувшины и кружки, оправленные в серебро.
По коврам на стенах развешаны турецкие кривые ятаганы в ножнах, украшенных
цветными каменьями, огромные великанские мечи и маленькие кинжалы,
допетровские стрелецкие бердыши и боевые топорики, но не было ни одного
мушкета и ни одного пистолета — видимо, хозяин не любил огнестрельного
оружия.
Посреди трапезной, у круглого стола с семью ножками, стояло семь
стульев с высокими спинками. За стульями навытяжку, по-солдатски, стояли
лакеи в цветных кафтанах и париках. За стулом со спинкой повыше других
стал сам дворецкий, в углу под иконой дожидался поп, тряся седой головой.
Александр сразу увидел, что на каждом стуле положено по шитой
шелковой подушке. И на каждой подушке лежит сытая старая кошка. Каждая
кошка привязана лентой к ножке стула.
Поп низко поклонился хозяину, прочитал молитву и ушел, все кланяясь.
По знаку хозяина дворецкий и четверо лакеев отвязали пять кошек и вынесли
их на подушках. Кошки, видимо, привыкли к этой церемонии и лежали на
подушках спокойно. Два лакея остались за теми стульями, где, не тревожась,
лениво дремали остальные две кошки. Хозяин молча указал каждому его место.
По правую руку от него занял место сын, а правее его — хозяйка, по левую
руку — Александр, а дальше — его мать. Все это творилось в полном
молчании. Ни хозяин, ни сын, ни хозяйка, ни гости не проронили ни слова.
Александр всему дивился, поглядывая на унылые, заспанные лица слуг, в
померкшие, застывшие глаза Васи. Александр ему улыбнулся. Вася в испуге
закрыл глаза. Взоры хозяйки и Александра встретились, и он увидел, что в
глазах ее прыгают веселые зайчики смеха. Александр рассмеялся вслух.
— Вторая вина! Трапезуй в безмолвии. И вторая вина прощается, — с
угрозой сказал хозяин.
Александр догадался, что хозяин во всем держится числа семь и,
значит, ему можно безнаказанно совершить еще четыре преступления.
Дверь отворилась. Вошли семь поваров в белых колпаках и белых
балахонах и поставили на стол семь блюд, сняли с них крышки и,
поклонившись, молча вышли...
Снова открылась дверь, и в трапезную, шагая в ногу, вошли
четырнадцать официантов в красных с золотом кафтанах, с напудренными
волосами и длинными белыми полотенцами, завязанными галстуком на шее.
Обед начался. Официанты накладывали каждому из трапезующих по очереди
из семи блюд. Первое блюдо оказалось щами. Александр, подражая хозяину,
съел полную тарелку, дивясь, что остальные только отхлебнули по ложке. А
две кошки, которым тарелку подносили официанты, только понюхали и
отвернулись. Каждой кошке, как и людям, служили двое: накладывали из всех
семи блюд поочередно, меняли тарелки и приборы. Ни второго, ни третьего,
ни четвертого, ни пятого, ни шестого, ни седьмого блюда никто, кроме
хозяина, даже не отведал, и казалось, что и обеду конец. Но официанты
проворно убрали все, дверь снова раскрылась, и вошли опять семь поваров с
мисками, поставили их на стол и, сняв крышки, с низкими поклонами
удалились. Во второй перемене первым блюдом был поросенок с гречневой
кашей.
— Мне только каши! — приказал Александр официанту.
— Третья вина! «Яждь то, что предлагается», — ответил на дерзость
Александра боярин. — И третья вина прощается...
Дрожь охватила Александра. Хозяин ел неопрятно, нагромождая около
своего прибора корки хлеба и кости. Много пил вина, не проглотив еще еды,
соль брал из солонки перстами, а поросячью ножку взял прямо в руку и грыз
ее, ворча что-то про себя и переступая под столом ногами.
Александр припомнил из «Юности честного зерцала», как отроку надо
вести себя за столом, и скороговоркой, боясь, что его одернет мать,
выпалил:
— «Будь воздержан и бегай пьянства, пей и яждь, сколько тебе
потребно... Ногами везде не мотай, не утирай губ рукою, но полотенцем и не
пей, пока еще пищи не проглотил».
Хозяин застыл с костью, поднесенной ко рту. Остолбенели официанты.
Два лакея при кошках угрюмо улыбнулись, словно по команде, и посмотрели на
дерзкого гостя ласково.
— Ну, еще что? — поощрил Александра боярин.
— «Не облизывай перстов и не грызи костей. Над яствой не чавкай, как
свинья, и головы не чеши. Около своей тарелки не делай забора из костей,
корок хлеба и прочего. Когда перестанешь ясти, возблагодари бога, умой
руки и лицо и выполоскай рот».
— Все? Четвертая вина! «Чти и не осуждай старших». Четвертая вина
прощается.
Авдотья Федосеевна уже давно не рада была своей затее и поездке к
боярину, но не смела прикрикнуть на сына, чтобы не нарушить церемониала и
не навлечь на себя боярского гнева: вдруг хозяин и за ней начнет вины
считать!
Из Васиных глаз на щеки скатывались слеза за слезой — он боялся за
своего нового друга. Только одна хозяйка была весела. Она едва
сдерживалась от смеха, и все ярче разгорались в ее глазах веселые синие
огни.
Между тем обед продолжался. Повара вносили по очереди третью,
четвертую, пятую перемену, и в каждой перемене семь блюд. Официанты
убирали всё нетронутым. Из всех сидящих за столом один боярин ковырялся
вилкой или пальцами в каждом блюде, вытирая затем руки о пышные галстуки
официантов. Никто не хотел есть, никто не дивился искусству поваров,
которые успели наготовить такое множество разных кушаний.
Раньше всех надоело кошкам: сначала одной, а затем и другой сделалось
тошно, они жалобно замяукали, и лакеи их вынесли по знаку хозяина. Когда
внесли и унесли нетронутой седьмую перемену, Александр просто и спокойно
спросил боярина, как равный равного:
— А кто же, сударь, все это съест?
— Ага! — вскричал хозяин, стукнув о стол кулаком. — Пятая вина! — И,
чтобы показать, что и он в свое время заучивал «Честное зерцало»,
прибавил: — «Молодые отроки не имеют быть насмешливы и других людей речи
не превращать и ниже других людей пороки и похулки...» Ик!..
Отрыжка мучила боярина. Он громко икнул, отрыгнул, не кончив
поучения, в смущении достал платок и громко высморкался.
— «Рыгать, кашлять и подобные такие грубые действия в лице другого не
чини», — процитировал еще раз Александр правила приличия. И сам
прибавил: — И шестая вина прощается.
Боярин посмотрел на дерзкого гостя очень внимательно и промолчал.
Официанты убрали со стола, и вслед за тем семь смешных, уродливых карлов
внесли на головах блюда с яблоками, грушами и виноградом и поставили их
перед каждым пирующим. Самому боярину подали кофе в высоком фарфоровом
кофейнике. Дворецкий налил кофе в чашку. Боярин не торопясь отхлебывал
напиток маленькими глотками. Все сидели за столом куклами. Никто не
притронулся к плодам, ожидая, когда же кончится эта пытка. Александр
выбрал с блюда большое красное яблоко и покатил его по столу к Васе. Тот
не осмелился подхватить. Яблоко упало на пол.
Хозяин грозно нахмурился, встал из-за стола и вышел из столовой.
Прасковья Тимофеевна хлопнула в ладоши, кинулась со смехом к Александру,
подхватила его на руки, как малого ребенка, и принялась целовать в губы,
глаза, щеки, прижала его к груди. Прижавшись к жесткой парче ее платья
щекой, Александр услышал, как горячо стучит сердце боярыни.
— Пойдем все ко мне, — сказала хозяйка, поставив Александра на пол. —
Вася, где ты?
Вася лазил под столом, разыскивая красное яблоко, кинутое ему
Александром.
— Вот оно!
Хозяйка выбежала из столовой, за ней побежали мальчишки и поспешила
Авдотья Федосеевна.
За темным переходом распахнулась дверь в большой покой со сводами,
подпертыми посередине круглым столбом. Здесь было жарко, шумно, суетливо.
У Александра зарябило в глазах. Суетились смешные карлы, пододвигая гостям
стулья. Вея лентами, перебегали, хихикая, с места на место девушки в
пестрых сарафанах. Качаясь в кольце, сердито кричал, раздувая розовый
хохол, большой белый попугай. На полу расхаживал, распустив долгий цветной
хвост, павлин. Около него кружился, щелкая клювом, тонконогий журавль. Из
угла слышался звон струн. На коленях у молодого статного черкеса лежали
гусли.
— Девушки! — крикнула хозяйка, хлопнув в ладоши. — Гостей величать!

Г Л А В А  Т Р Е Т Ь Я
КОЛОТУШКА
Девушки стали полукругом. Все стихло. Гусляр ударил по струнам,
задавая тон. Но не успели певицы выдохнуть первое величальное слово, как в
дверях показался дворецкий с зажженным канделябром в руке и громко сказал:
— Боярин просит Александра Васильевича Суворова-сына к себе.
Все замерли.
— Не бойся! Не бойся! Иди! — шепнула хозяйка Александру.
— А я вовсе и не боюсь! — ответил Александр и смело пошел за
дворецким, не взглянув на мать.
— Растревожил ты боярина! Всю ночь спать не будет, — сказал Потапыч,
погладив мальчика по голове.
Дворецкий провел Александра через темный, холодный зал, где гулко
отдавались шаги, к знакомой уже ему рогожной двери и пропустил Александра
вперед, плотно затворив за ним дверь.
Боярин сидел на прежнем месте в своей качалке. Пелагея Петровна
возилась около вороха сена, накрытого ковром, в углу покоя — она готовила
хозяину постель.
Перед Головиным на раздвижном пюпитре с горящей свечкой лежала
большая книга. Боярин молча указал Александру на низенькую скамейку у
своих ног. Суворов сел. Сердце его стучало беспокойно.
— Пелагея, ставни закрывать! — приказал боярин.
— Слушаю, государь!
И, подойдя к окну, домоправительница громко прокричала молитву.
— Амень! — хором ответило со двора несколько голосов.
Со страшным шумом и визгом в петлях захлопали железные ставни,
загремели болты. Видно было, что люди старались нарочно делать как можно
больше стука и грома. То же делалось во всем доме — грохот доносился со
всех сторон.
Пелагея заложила чеками просунутые внутрь болты. Стало тихо. Вошел
дворецкий и ввел старосту с бирками* в руке; с ним вместе вошли выборный
караульщиков с кленовой колотушкой и ключник со множеством ключей на
большом кольце.
_______________
* Б и р к и — счетные палочки, на которых нарезками обозначался
счет.
Дворецкий поклонился боярину и, обратясь к выборному, начал говорить:
— Слушайте приказ боярский: смотрите всю ночь не спите, кругом
барского дома ходите, колотушками громко стучите, в рожок трубите, в доску
звоните, в трещотку трещите, по сторонам не зевайте и помните накрепко:
чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали,
на крыши бы не садились и по чердакам не возились. Слушайте же, ребята,
помните накрепко!
— Слышим! — во всю глотку гаркнул выборный.
— Слышим! — глухо отозвалось со двора.
Выборный с низким поклоном подал боярину колотушку и поцеловал ему
руку. Староста отдал бирки Пелагее Петровне. Дворецкий повернулся к
старосте и прочитал ему наставление:
— Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика,
жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали,
глядели и смотрели: нет ли где в деревнях Целееве, Медведках и Голявине
смятения, не увидят ли на небесах какого страшного явления, не услышат ли
под собой ужасного землетрясения. Коли что случится или диво какое
приключится, о том бы сами не судили и ничего такого бы не говорили, а в
ту пору к господину приходили и все бы его боярской милости доносили и
помнили бы накрепко!
Ключнику столь же складный и подробный приказ отдала, приняв от него
кольцо с ключами, Пелагея Петровна.
Дворецкий махнул рукой. Выборный, староста и ключник вышли, за ними и
дворецкий. Пелагея Петровна спрятала под подушку бирки и ключи, взбила
попышней сено постели, потушила все свечи, кроме одной, на пюпитре с
книгой, и, пожелав боярину сладко почивать, удалилась.
Настала великая тишина... Александр сидел у ног Головина, пока
длилась странная церемония, и не смел шевельнуться, помня за собой уже
шесть преступлений.
Головин положил Александру на голову тяжелую руку и спросил:
— Кота видел или соврал?
1 2 3 4 5 6 7 8