Гряды холмов волнами уходили
до края неба. Темные еловые боры по долам синели, а гребни волнистых гор,
казалось, были покрыты пеной березняков и осинников. Местность, прекрасная
печальной, тихой и нежной красотой, ничуть и ничем не могла напомнить
грозные горы до неба, увенчанные снеговыми шапками, и бездонные пропасти
Альп с их кипучими стремнинами.
А в ушах Александра стоял шум и звон. Слышался ропот оробевших воинов
Ганнибала перед вступлением в горы Альпийские, рев горных потоков,
нестройный гам обозов и боевые крики...
Александру чудилось, что ночью была явь, а теперь он видит сон.
Мальчик снова сжал бока коня коленками и хлестнул нагайкой. Жеребчик
взвился и помчался с бугра по жнивью вниз. Холм кончился крутым и высоким
обрывом. Внизу внезапно блеснула светлая вода. Александр не держал коня.
На краю обрыва Шермак, давно привычный к повадкам седока, сел на задние
ноги и поехал вниз. Из-под копыт его катилась галька, передние ноги
зарывались в желтый песок...
Конь и всадник скатились до самого заплеса, и Шермак остановился.
Ноги коня вязли в мокром илистом песке. Шермак переступал ногами,
выдергивая их из песка со звуком, похожим на откупоривание бутылки.
Александр взглянул вверх. Круча такова, что он не мог бы вывести коня
обратно и на поводу. Шермак храпел, устав выдергивать ноги из ила. Ничего
не оставалось иного, как переплыть реку, хотя можно было простудить
разгоряченного коня. На той стороне берег сходил к реке отлогим лугом.
Седок понукнул коня. Конь охотно ступил в воду, погрузился и поплыл. Ноги
Александра по бедра ушли в воду. Александр скинулся с коня и поплыл рядом,
держась за гриву...
Конь вынес Александра на лужайку и стал, ожидая, что еще придумает
его быстронравный седок. Александр промок совершенно. Ему следовало бы
раздеться, развесить мокрое платье по кустам, чтобы обсушиться, — солнце
уже ласково пригревало. Александр так бы и поступил, но конь вдруг
закашлял: мальчик испугался, что Шермак простудится от внезапного купания
и захворает горячкой. Надо было его согреть. Не думая более о себе,
Александр вскочил снова на коня, погнал его в гору и потом по знакомой
лесной дороге к паромной переправе, чтобы вернуться домой. Конь скоро
согрелся на бегу, но зато, по мере того как высыхала от ветра одежда
Александра, сам всадник коченел: руки его костенели, ноги в коленях
сводило судорогой... Боясь свалиться, Александр все погонял коня, и они
достигли переправы в ту самую минуту, когда нагруженный возами с сеном
паром готовился отчалить. Александр спешился и ввел коня на паром.
— Эна! — сказал старый паромщик. — Да это, никак, Василия Ивановича
сынок! За почтой, что ли, скакал? Чего иззяб-то? Ляг, возьми тулуп,
накройся...
Александр лег меж возов, и старик укутал его с головой овчинным
тулупом. Переправа длилась короткое время, но все же Александр успел
согреться и заснуть. Насилу его добудился паромщик:
— Пора домой, боярин!
Александр изумился, пробудясь. Солнце стояло уже высоко и сильно
грело. По лугу ходил, пощипывая траву, конь. Паром праздно стоял на
причале у мостков.
— Долго ли я спал? — спросил Александр.
— Да отмахал порядком. Гляди, скоро полдни, — ответил паромщик. —
Поди, тебя дома хватились: не пропал ли, думает боярыня, сынок?
Александр наскоро поблагодарил старика, вскочил на коня и погнал его
домой.
Шермак, отдохнув, шел машистой рысью. Приблизилась родная деревня, а
за ней в долине — родительский дом Александра, построенный еще в дедовские
времена. Тогда дворяне еще редко возводили каменные дворцы на верхах
холмов, не украшали их колоннами и бельведерами*, а укрывали свои усадьбы
от зимних вьюг и морозов в долах. Зато убогая, серая деревня Суворовых
стояла выше усадьбы, открытая всем непогодам. Из-под нахлобученных шапками
соломенных крыш угрюмо и устало смотрели тусклые оконца.
_______________
* Б е л ь в е д е р — теремок, вышка над домом.
Да и усадьба не пышна. Она состояла из нескольких связей — срубов,
соединенных под высоким шатром общей крыши из драни, кое-где поросшей
зеленым мхом. Покрашены только ставни, столбики и балясины барского
крыльца да ворота под широкой тесовой крышей и с резными вычурными
вереями.
Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в
самом деле полдни?
Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную
повозку. Чужие кони хрустали овес, встряхивая подвешенными к мордам
торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в
парадные кафтаны. «Кто-то приехал», — догадался Александр.
— Вот ужо тебе батюшка боярин пропишет ижицу! — пригрозил Александру
Мироныч, принимая от него поводья. — Солеными розгами выпорет!
Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно
проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки.
Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.
От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она
нарядилась: надетое на ней круглое, на обручах, шелковое зеленое с отливом
платье лежало обычно в большом сундуке, где от моли все предохранялось
табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука
повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто
важное: или приехал знатный гость, или будет семейное торжество, или
получили необычайное известие из Санкт-Петербурга, или боярыня собралась,
что редко бывало, в гости к богатому соседу, почти родне, — боярину
Головину.
— Да что же это такое? — приговаривала мать, повертывая перед собой
Александра. — Да где же это ты себя так отделал? Весь в грязи, рубаха
порвана, под глазом расцарапано! Да как же я тебя такого ему покажу?
— Кому, матушка? — тихо спросил Александр, прислушиваясь: из комнат
слышался веселый, громкий говор отца, прерываемый восклицаниями и смехом
гостя. — Кто это, матушка, у нас?
— Да ты еще, голубь мой, не знаешь, какая у нас радость! К нам явился
благодетель наш, Ганнибал! Он уже генерал.
— Ганнибал! — вскричал с изумлением Александр. — Матушка, да ты
смеешься надо мной!
— Что же ты удивился? Чего ты дрожишь? Уж ты не простудился ли? —
шептала мать, увлекая сына за собой во внутренние покои дома. — Пойдем-ка,
я тебя приодену.
— Погоди, матушка!.. Какой он из себя?
— Ну, какой? Черный, как сажа. А глаза! Белки сверкают, губы алые,
зубы белые! Самый настоящий эфиоп!.. Идем! Идем!
Мать провела Александра в спальную свою и начала поспешно раздевать.
Александр увидел, что на кровати разложены вынутые из того же сундука с
большим ключом части его праздничного наряда: белые панталоны, башмаки с
пряжками, зеленый кафтанчик с белыми отворотами, усаженный золотыми
гладкими пуговицами, и коричневый пестрый камзол.
Умывая, одевая, прихорашивая сына, мать вертела им, как куклой.
— Да стой ты, вертоголов! Да что ты, спишь? Что ты, мертвый? Давай
руку! Куда суешь?! — шипела мать сердито гусыней.
Александра разбирал смех. Ему уже давно перестали рассказывать
сказки, а он их любил. Теперь ему хотелось вполне довериться матери, что в
дом их приехал карфагенский полководец Ганнибал, о котором он читал всю
ночь. И жутко и смешно — статочное ли это дело!
Александр просунул голову в воротник чистой сорочки и, сдерживая
смех, прошептал:
— Матушка, слышь ты: Ганнибал-то ведь давно умер!
— Полно-ка чушь городить!
— Да нет же, он умер давным-давно. Чуть не две тысячи лет. Он не мог
совсем победить римлян и выпил яд. Он всегда носил с собой яд в перстне.
— Сказки! Идем-ка, вот ты его увидишь своими глазами, живого. Да
смотри, веди себя учтиво, смиренно. Смиренье — молодцу ожерелье.
Мать взяла Александра за руку, чтобы вести к гостю. Александр уперся.
И чем больше уговаривала его мать, тем сильнее он упирался и наконец
уронил стул. Возню их в спальной услыхал отец. Разговор его с гостем
прервался. Отец приблизился к двери, распахнул ее и сказал:
— А вот, отец и благодетель мой, изволь взглянуть на моего недоросля.
Александр вырвал свою руку из руки матери, вбежал в горницу и, широко
раскрыв глаза, остолбенел на месте. За столом сидел важный старик с
трубкой в зубах. Скинутый им завитой напудренный парик лежал на столе.
И гость молча разглядывал Александра. Сшитый на рост кафтанчик
Александра мешковат. Из широкого воротника камзола на тонкой шее торчит
большая голова со светлыми, немного навыкате глазами. Лоб мальчика широк и
высок. Как ни старалась мать пригладить светлые волосы сына помадой,
спереди над лбом у Александра торчал упрямый хохолок.
— Вы, сударь, Ганнибал? — преодолев смущение, недоверчиво спросил
Александр.
Старик усмехнулся и, пыхнув дымом, кивнул головой.
— Подойди к руке! — шепнула на ухо Александру мать. — Не срами отца с
матерью.
Александр по тяжелому дыханию отца, не поднимая головы, понял, что
тот едва сдерживает гнев... Александр расхохотался... Отец так ловко дал
ему крепкий подзатыльник, что мальчишка с разбегу ткнулся в грудь
Ганнибала. Старик обнял его, приложил к его губам холодную иссиня-черную
руку и посадил рядом с собой на скамью.
— Не гневайся, Василий Иванович, на малого! — добродушно сказал
черный старик. — Не то что дети — и взрослые люди видом моим бывают
смущены... Что делать, если я черен!
— Нет, нет! — воскликнул Александр, ободренный защитой гостя. —
Батюшка не станет меня пороть. Не беспокойте себя, сударь, напрасно.
Батюшка знал, наверное, что вы будете к нам, и ведь ничего мне не сказал,
а дал мне читать про ваши битвы. Я всю ночь читал... Только... как же это?
Да нет! Это не вы, сударь. Что за ерунда!
И Александр опять смутился и смолк.
Отец, угрюмо потупясь, опустился на скамью напротив сына. Мать стояла
опустив руки.
— Да полно-ка, Авдотья Федосеевна, с кем же греха не бывает! Да и где
же было еще отроку научиться светскому учтивству? И мы с Василием
Ивановичем ни шаркунами паркетными, ни вертопрахами не бывали, а вот я —
генерал, а Василий Иванович — по должности полковник. Да и что нам
чиниться: мы по отцу нашему, блаженной памяти императору Петру
Алексеевичу, хотя и гораздо разных лет, братьями должны почитаться. И мой
и твоего отца крестный отец, знаешь ли ты, — обратился Ганнибал к
Александру, — царь Петр Первый. А я тебе по нему вроде родного дяди.
— А почему же, сударь дядюшка, — спросил, осмелев, Александр, — вы
Ганнибалом прозываетесь?
Ганнибал усмехнулся:
— Быть мне Ганнибалом — тоже воля Петра Алексеевича: он так прозвал
меня в чаянии, что я свершу великие военные подвиги вроде моего
карфагенского тезки. Смотри на меня, отрок, и поучайся. Ты видишь на плече
моем эполет и аксельбант. Я — генерал. Но из какого я возник
ничтожества!.. Ты, стало быть, читаешь Ролленеву историю про Ганнибаловы
похождения — сие похвально, хотя то и сказки. А вот послушай, коли тебе
любопытно, мою простую историю... Не покажется ли она тебе сказкой, хотя
то и быль...
И отец и мать Александра успокоились, видя, что важный гость ничуть
не рассердился на неловкие выступки их сына. Они с почтительным вниманием
выслушали неторопливый рассказ Ганнибала, хотя только одному Александру в
рассказе этом была новость...
— Был я арапчонком в серале у турецкого султана, откуда меня выкрали,
потом привезли в невскую столицу и подарили Петру. Коль скоро я вырос,
Петр Алексеевич послал меня в Париж учиться военным наукам. Вернулся я,
гораздо зная инженерное дело и фортификацию, и сделан был капралом
Преображенского полка. В мое капральство отдали из недорослей нескольких
солдат, с тем чтобы я их научил арифметике, тригонометрии, геометрии
планов, фортификации. В моем капральстве был твой отец, о чем, я чаю, он
тебе говаривал...
Василий Иванович проговорил, вздыхая:
— Беда моя, что Александр только военными делами и бредит!
— Какая же в том беда?
— Да вот спроси мою Авдотью Федосеевну, — с досадой ответил Василий
Иванович. — Она мать...
Авдотья Федосеевна не садилась и чинно слушала разговор мужчин,
сложив жеманно руки накрест. Когда же Ганнибал к ней обратился, она
церемонно присела и ответила:
— Помилуй, государь мой, да какой же из Сашеньки воин выйти может?
Ему двенадцатый ведь годок, а дать можно от силы девять. Хилый, хлипкий.
Солдату надо быть развязному, красивому, видному, а он у меня, как
девочка, застенчив. А хоть он мне мил и такой, голубчик, — какой же из
него может выйти генерал? Вот вы, сударь мой, у вас и осанка, и рост, и
вид, и красота мужская, — польстила в заключение сановному гостю Авдотья
Федосеевна.
— Я сейчас, сейчас! — внезапно срываясь со скамьи, закричал
Александр, взвился и выбежал из горницы в сени.
— Что с ним? Живот схватило? Или я ему наскучил? — изумился Ганнибал,
прислушиваясь к топоту Александра по лестнице.
— Помилуй, что ты, Абрам Петрович! Он у нас уж такой «перпетуй
мобиль»!*
_______________
* Искаженное латинское «перпетуум-мобиле» — вечное движение.
— Василий Иванович, в какой ты записал Александра полк? В свой,
Преображенский? — спросил Ганнибал.
— Ни в какой.
— Как же это могло случиться? Ты упустил столько времени! Ведь
сверстники его уже капралы.
— Вина не моя... Родился он у нас хилой. Я думал было тотчас же
записать в свой полк — мать вступилась. Я подумал: куда спешить? Погодим —
может быть, он и не выживет.
1 2 3 4 5 6 7 8