.. Об
этом писали во всех газетах. Меня осудили на десять лет, но я бежал. Я
хотел попасть в Америку. Я уже устроился на одно китобойное судно, но
шторм разбил его и привел меня сюда. Я благословляю этот шторм и вас,
открывших в земле живое воплощение моих замыслов, это доказательство
жизненности моей идеи... На каторге я восстановил все свои чертежи,
отнятые у меня...
Напряженность, сквозившая в глазах у геологов, таяла. Они
вспомнили этого человека, об удивительном проекте и о трагической
судьбе которого много слышали пять лет назад.
- Выпейте это, - сказал Петя, подвигая Константинову стакан.
- Спасибо, Петя. Когда вы, Майгин, рассказывали мне о своем
открытии, у меня мелькнула лишь смутная догадка. Нет, это была даже не
догадка, не мысль, а какая-то тень мысли: <А что, если...> Даже мне
это казалось невероятным. Шутка ли - целый город! Но на другой же день
я нашел мощные ракетные камеры в глубоком донном отделении и
утвердился в своей мысли. Я осмотрел эти чудесные механизмы, они
неизмеримо совершеннее всего, что я знаю о реактивных проектах.
Многое, очень многое осталось мне неясным. Я не знаю, например, какой
источник энергии питал их в полете, какие силы освобождали эту
энергию, но я уже бесповоротно убежден, что мы с вами находимся на
звездном корабле, залетевшем к нам из далекого, пока еще неведомого
нам мира.

В тот день Берсеньев, Майгин и Петя, до глубины души
взволнованные сообщением Арнаутова, ходили словно оглушенные. Если
месяц назад реальность подземного города лишь с большим трудом была
воспринята их сознанием, то сейчас, когда этот город перестал быть
городом и превратился в межзвездный корабль, они были окончательно
сбиты с толку.
Но Арнаутов говорил так страстно, так убедительно, что невольно
хотелось верить. Да и какое иное логическое объяснение, по правде
говоря, можно было дать этому чуду в недрах вулканического полуострова
на Тихом океане?
Понемногу геологи стали свыкаться с мыслью, что действительно
нашли у подножия вулкана залетевший на нашу планету межзвездный
корабль. Правда, Берсеньев еще допускал возможность ошибки Арнаутова,
но большую долю вероятности он отводил и его <космической> теории.
Зато Майгин и Петя поверили в астральное происхождение подземного
города безоговорочно, а некоторые сцены, воспроизведенные вновь
найденными <иллюзионами>, окончательно развеяли всякие сомнения
относительно природы подземного города.
Прошло шесть дней после <заседания научного общества>, и вот
однажды в лагерь пришел запыленный, усталый ламут.
- Ты начальник? - спросил он, обращаясь к Берсеньеву.
- Да, - ответил Берсеньев.
- Тебе письмо.
Ламут подал смятый конверт.
Берсеньев вскрыл письмо и стал читать. Майгин и Петя,
присутствовавшие тут же, выжидательно смотрели на него.
- Письмо от Нины Росс, - сказал Берсеньев, передавая письмо
Майгину. - Нина, Григорий Николаевич и доктор Васенькин в двух
переходах отсюда. Будут здесь послезавтра.
- Вот и отлично! - обрадовался Майгин. - Наконец-то... - Он вдруг
озадаченно нахмурился. - Господи, а доктор-то зачем сюда потащился?
- Я, кажется, понимаю, - медленно проговорил Берсеньев.
Геологи переглянулись и расхохотались.

Может ли летать рожденный ползать

Все это время геологи и Арнаутов продолжали исследования и
поиски. Изобретатель и Майгин погрузились в механические недра
города-звездолета, а Берсеньев с Петей занялись <иллюзионами>. Нэнэ не
отходил от них ни на шаг. <Иллюзионы> обнаруживались в самых
неожиданных местах: в подвалах, среди приборов в лабораториях, в
переплетах странных решетчатых башен, стоявших по периферии города,
даже на крышах зданий. Просматривая картину за картиной, Берсеньев
однажды наткнулся на любопытную и красивую сцену: Эа, золотоволосый
мужчина и мальчик весело плескались в большом овальном, видимо, очень
глубоком бассейне. Берсеньев был теперь уверен, что мальчик - его
звали Суо - являлся сыном Эа и золотоволосого. Посадив на одно плечо
Эа, а на другое - Суо, золотоволосый гигант с необычайной легкостью
плыл стоя через бассейн. Посредине бассейна он неожиданно опрокинул
подругу и сына в воду, но те сейчас же вынырнули и с веселым смехом
снова вскарабкались на его плечи. А на краю бассейна стоял и
бесстрастно взирал на эту возню монументальный Уру. Вдруг смех замолк,
бассейн заволокло туманом, и Берсеньев увидел сидящего возле
<музыкальной пагоды> одинокого мальчика. Суо плакал. Перед ним
возвышался металлический гигант, держа в вытянутой крюкастой лапе
тускло отсвечивающий <иллюзион>. И Берсеньев догадался, что Суо с
помощью Уру воспроизвел сцену, заснятую, когда его отец и мать были
еще живы.
Тот же <иллюзион> показал Берсеньеву и Пете еще одну сценку, но
главным действующим лицом в ней был уже... Уру. Этот человекоподобный
механизм, напоминавший Берсеньеву статую Командора из <Каменного
гостя> Пушкина, неожиданно повел себя, как живой человек. Он положил
<иллюзион> рядом с окаменевшим от горя Суо и быстро зашагал к
<пагоде>. Через минуту загремела бодрая, мажорная музыка. Уру вернулся
и принялся маршировать перед мальчиком. Музыка напоминала марш.
Железный великан энергично передвигал свои трубоподобные ноги,
размахивал руками, раскачивался всем своим гладким округлым
корпусом... Даже у хладнокровного Берсеньева мурашки побежали по спине
при виде этого <танца>. Геолог понял, что механический человек именно
танцует, причем очевидно, что делает он это без приказа, по
собственной <воле>. Мальчик сидел в позе бесконечного отчаяния, а
железная махина вышагивала возле него, с грохотом притопывая в такт
марша металлическими подошвами по блестящему полу. Наконец Суо поднял
голову, скорбно взглянул на танцующего механического слугу и тихо
произнес:
- Уру... им...
И тотчас же танец Уру прекратился. Механический человек уронил
поднятые клешни и застыл неподвижно...
Эта сцена поразила Берсеньева настолько, что он несколько минут
не мог прийти в себя. Уже в той картине, где он впервые увидел Уру,
Берсеньев решил, что механизм, сооруженный в образе человека,
очевидно, реагирует на голоса своих хозяев, а сочетание каких-то
звуков означает для него команду к выполнению тех или иных
манипуляций. Но в сцене <танца> Уру явно действовал самостоятельно: он
как бы понял, что его маленький хозяин убит горем, что необходимо
развлечь его, и в качестве развлечения угостил мальчика танцем. Для
этой цели железный истукан даже соответствующую музыку включил в
<пагоде>. Затем уже последовал приказ Суо: <Уру... им...> Видимо, это
значило: <Уру, прекрати!> - и гигант перестал танцевать.
<Неужели он соображает? - думал Берсеньев. - Но это же чудовищно!
Это противоестественно... Уру только механизм. Как же может он
реагировать на одно лишь мрачное настроение человека, да еще при этом
самостоятельно включить какой-то музыкальный инструмент, а затем
танцевать или даже ритмично маршировать перед живым человеком, не
обращающим на него никакого внимания? ..>
Ответа на свой вопрос Берсеньев не находил, мелькнула лишь
неясная мысль о каких-то электрических флюидах, исходящих из мозга
человека, переживающего сильное горе, и, видимо, непроизвольно
включающих в механизме Уру определенную программу действий,
равносильную команде: <Развлекать!> Но эта мысль в представлении
Берсеньева ассоциировалась со спиритизмом и прочей чертовщиной, и он
отбросил ее.
Как бы то ни было, геологи теперь знали, что Суо спасся во время
извержения, что весь остальной экипаж погиб и что мальчик остался
один, погребенный вместе со звездным кораблем-городом в потоках лавы.
Умер он потом где-то здесь, но останков его найти пока не удавалось.
Бесследно исчез вместе с мальчиком и Уру...
Берсеньев инстинктивно чувствовал, что Суо перед смертью укрылся
в <музыкальной пагоде>. Проникнуть в <пагоду>, казалось, не было
никакой возможности: ее стены, ее крыша не реагировали ни на тепло, ни
на звуки. И тем не менее именно там, вероятно, крылась разгадка
исчезновения Суо и Уру, - в этом ни Берсеньев, ни Петя, ни остальные
уже не сомневались.
- Но эта музыка? Неужели она звучит уже сотни лет? - сказал
как-то Берсеньев.
Арнаутов ответил:
- Я бы не удивился, Клавдий Владимирович. Ведь горят же здесь,
под куполом, неугасимые фонари. Я не думаю, что музыку и свет здесь
кто-то включил по случаю нашего появления на палубе межпланетного
корабля...
Пока Берсеньев с Петей возились с <иллюзионами>, Арнаутов и
Майгин штурмовали машинные отделения корабля-города. Арнаутов занялся
задачей чрезвычайной важности: выяснить, какие источники энергии
питали и питают все многочисленные установки этого чуда техники,
начиная с его чудовищно мощных двигателей и кончая осветительными
шарами, <музыкальной пагодой>, вентиляцией и так далее. Попутно
инженер и геолог тщательно исследовали несколько больших аппаратов
непонятного назначения, расположенных в помещении рядом с ракетными
отсеками. Если ракетные двигатели корабля-города замерли и
бездействовали, видимо, уже несколько веков, то эти таинственные
аппараты - громадные шкафы с бесчисленными оконцами - явно жили и
продолжали какую-то бесшумную, непонятную и бесконечную работу.
Доказательством тому служили короткие световые и звуковые сигналы,
похожие на работу телеграфа. Заглянув внутрь одного такого шкафа,
Арнаутов увидел там тысячи тысяч тончайших цветных волосков,
перепутанных и тянувшихся по всем направлениям. Было ясно, что это
провода, которые приводят в действие все сигналы. Но что означали эти
сигналы и где находится аккумулятор, который их питает, понять было
невозможно...

Утром того дня, когда ламут принес письмо от Нины Росс, между
Арнаутовым и Майгиным произошел весьма знаменательный разговор.
Арнаутов снимал план какого-то сложного устройства в ракетном отсеке,
Майгин помогал ему, и вдруг Арнаутов, сунув карандаш в карман куртки,
спросил:
- Если не ошибаюсь, вы, Майгин, слышали о моем проекте ракетного
корабля еще задолго до нашего знакомства?
- Да. Еще до вашего осуждения. Но я, Константин Платонович, по
правде сказать, считал ваши идеи столь же осуществимыми, сколь
осуществимо второе пришествие господа нашего Иисуса Христа.
- Понятно. Вы незнакомы с их технической стороной и научным
обоснованием. У меня не было возможности опубликовать свои труды. Ну,
а сейчас?..
- Сейчас, когда я многое узнал, я верю в то, что ваша идея будет
осуществлена в самые ближайшие двести или триста лет, - с усмешкой
ответил Майгин.
- Через двести-триста лет? - Арнаутов впился в глаза собеседника
яростным, почти ненавидящим взглядом. - Вот как? А мне казалось, что
вы, Майгин, умнее и смелее...
- Что вы, Константин Платонович! - трясясь от сдерживаемого
хохота, запротестовал Майгин.- Я труслив и глуп, как любой
гостинодворский приказчик.
- Я хочу говорить с вами серьезно, Майгин, а вы шутите...
- Извольте, Константин Платонович... Кстати, вы меня не поняли. Я
верю в то, что люди будут совершать межпланетные полеты, но это дело
не близкого будущего...
- Послушайте, Майгин! - нетерпеливо прервал его Арнаутов. - Вы
нашли в земле это сооружение. По праву оно принадлежит вам, Берсеньеву
и студенту. Но что вы собираетесь с ним делать?
- Не знаю. - Майгин озадаченно почесал затылок. - Ни мне, ни
Берсеньеву этот вопрос и в голову не приходил. Пока мы считали его
археологическим объектом, мы предполагали передать дальше это дело
археологам для изучения. А сейчас... право, не знаю. А вы что
предложили бы?
- А я, - не задумываясь, ответил Арнаутов, будто только и ждал
этого вопроса, - я полетел бы на нем в мировое пространство.
Майгин молчал, внимательно и серьезно глядя в угольные глаза
Арнаутова. Наконец, отведя взгляд, он в раздумье сказал:
- А, собственно говоря, что же иное с ним можно сделать, как не
полететь на нем? Если это действительно звездный корабль и если он
действительно может взлететь, будучи погребен под модными пластами
лавы, туфа, песчаников и прочего...
- Это действительно звездный корабль, и он действительно взлетит,
- твердо сказал Арнаутов. - А пласты - это чепуха.
- Дай бог! Хотя, откровенно говоря, мне и моим друзьям жалко
будет расставаться с этим подземным чудом. Мы привыкли к нему,
полюбили его.
- А зачем вам с ним расставаться? - в упор глядя на Майгина,
спросил Арнаутов.
Молодой геолог с удивлением поднял брови:
- То есть?..
- То есть мы можем полететь все вместе и даже еще кого-нибудь с
собой прихватить. Я, например, возьму в полет жену. Я очень люблю ее,
и мне тяжело было бы с нею расставаться надолго.
- Лететь?.. Я? .. Вы что, Константин Платонович, шутить
изволите?..
- Я не умею шутить! - резко ответил Арнаутов, но тут же смягчил
тон: - Я понимаю, что оглушил вас своим неожиданным и необычайным
предложением. Но вы все же подумайте и, когда придете к какому-то
решению, ответьте мне.
- А я и думать не стану, - с улыбкой сказал Майгин.- Я из тех,
что ползают, Константин Платонович. Я крот, в земле роюсь... Про
таких, как я, Максим Горький сказал: <Рожденный ползать летать не
может>...
- С вами трудно говорить, Майгин, - холодно сказал Арнаутов. -
Когда вы чувствуете слабость вашей позиции, вы отшучиваетесь. А между
тем вы не шут и не трус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13