.. да, этим полюсам нет конца, - высшее же удовольствие получалось
при объединении всего добра воедино: - помирить, например, Бога с чор-
том, что и достигалось в применении к пословице о кочерге и свечке. Этим
способом всерьез любая мораль нивеллировалась до средней арифметической
между Богом и чортом, далее эта средняя приравнивалась человеку, - фило-
соф многозначительно упирался лбом в эту стенку, а через страницу вся
канитель заводилась с начала. Но здесь на примере видно, что привело
коллективную душу земного шара к этой удивительной резне, прекратившейся
только тогда, когда несколько стран были выпиты до-чиста и резать там
уже было некого. Не осмелимся все решать журнальной статейкой, - но раз-
ве не ясно было: мир живет какой-то колоссальной несправедливостью, он
должен за нее ответить. А наши приятели-писатели играли в жмурки с этим
духовным банкротством обезопашенного-якобы мира. Изучать их надо с мик-
роскопом - каждую клеточку; вот где в мире дыра: - осторожнее, не осту-
питесь, ребята!
Так выли в России; казалось, что остекленная, забетоненная и в сталь
бронированная Европа не боится таких ужасиков, ибо пережила своевременно
Торквемаду и не думает к нему возвращаться. Но с войной, похоже, пере-
борщили. И вот теперь, когда над Немецким морем еще носятся проклятья
захлебнувшихся дредноутов, над Фландрией еще предсмертно пулеметит зат-
равленный танк-призрак, а тени героев, погибших в порядке коэффициента
рассеяния митральезы - лезут вам в душу из каждого костыля и с каждого
слова одуревших от миллиона пройденных отступлений и паник - в Германии
контуженный войной разум Освальда Шпенглера объявляет конец мира в плане
полного и окончательного израсходования Европой культурных возможнос-
тей*1. _______________
*1 Во избежание недоразумений оговоримся заранее: Шпенглера самого
нам прочесть не удалось, мы говорим о нем на основании сборника "Освальд
Шпенглер и закат Европы" (сборник статей Н. А. Бердяева, Я. М. Букшпана,
Ф. А. Степуна и С. Л. Франка, к-во "Берег" М. 1922, стр. 96), статей
Евг. Браудо и Д. Шиковского, помещенных в N 1 журнала "Начала" да бесед
с людьми, которым довелось читать Шпенглера.

Духовная паника не новая миру вещь: ее достаточно наглотались в сред-
ние века, но сейчас это любопытное явление общественной психологии вы-
растает снова. Тридцать три тысячи книг Шпенглера распродано в Германии.
До 1918 года о нем не слыхал никто, кроме учеников реального училища в
Бонне, а теперь уже образованы скопища людей, "изучающих" историю мира с
его, Шпенглеровской, точки зрения.
Шесть авторов, помянутых нами в примечании, относятся по разному к
Шпенглеру, но все сходятся на одном - это человек чрезвычайно талантли-
вый. "Никто не отрицал за ним значительного таланта, умения своеобразно
и остро доказывать свои положения... В лице Шпенглера мы имеем дело с
незаурядным литературным явлением... Утверждает он и отрицает с одинако-
вой силой темперамента... С удивительным мастерством, какого я никогда
не встречал в историко-философских сочинениях, он умеет извлекать из од-
ной и той же основной темы сотни вариаций. Его изобретательность в деле
подыскания эпитетов и прилагательных совершенно неисчерпаема. Одно и то
же явление он умеет разлагать призмой критического анализа на десятки
составных красок, никогда не впадая в повторение или банальность" (Брау-
до). "Книга Гибель Запада - несомненно, литературное событие... Замеча-
тельная книга" (Шиковский). Так говорят авторы "Начал", авторы "Берега"
чуть что не обижаются, что Шпенглер отбивает у них хлеб, - тема так
близка им, изложение так очевидно построено "по-ихнему", что кое-кому
кажется, что другой пишет на его собственную тему, на которую не имеет
решительно никакого права. Бердяева и действительно стоит пожалеть, -
этот предсказывает и предвидит лет пятнадцать под-ряд: и (какая неприят-
ность!) лавры и слава пророка достаются какому-то Шпенглеру, а не Бердя-
еву*1.
Книга, по словам Браудо, действует на читателя гипнотизирующе, - раз
за разом, нетвердый разум сваливается в гостеприимное красноречие, не
жалеющее эпитетов, - изловленный становится адептом и напрасно его уве-
рять, что суть Шпенглера в новом подходе к истории и ее философии, как
это делает Шиковский; "пророческая" суть доминирует над любым интеллек-
туальным достоинством Шпенглера: она всеобъемлюща, она единственно пра-
вильна - контуженному разуму - и вывод, приведенный с недоумением Ши-
ковским: "наша гибель неизбежна", - естественно воцаряется в читателе.
Призрак танка плывет над Рейном, вовсе не призрачные французские войска
завтра займут город и потребуют золота и угля, телефон и железные дороги
бастуют: - наша гибель неизбежна, честь и слава Шпенглеру, который пред-
лагает по крайней мере умереть мужественно.
Этот обыватель, который назвался Шпенглером и убежденно, "заносчиво и
надменно" (Степун) кричит о своем бессилии что-либо поправить в расстре-
лянной стране, с которой поступают так же милостиво, как и она поступа-
ла, когда имела возможность быть милостивой, а не выпрашивать милости, -
не сразу пришел в это отчаянье. Он пробовал учиться у "великих" своего
времени, - он преклоняется перед рядом имен, - это Шопенгауер, Вагнер,
Ницше, Маркс, Дюринг, Геббель, Ибсен, Стриндберг и Шоу (Степун), - и тут
же уверяет, что философии нет, что искусство кончилось в Европе, что
культуры ныне нет никакой, есть только мертвая "цивилизация". Сплошь,
одно за другим _______________
*1 Бердяев так и пишет: "Еще до мировой войны я очень остро ощутил...
наступление конца... мировой эпохи..." и ссылается на ряд своих книг. О,
счастливая простота!

встречаете вы в описаниях Шпенглеровского мышления то того, то другого из перечисленных авторов, а всего чаще тех, кого он забывает упомянуть и видимо относит к числу конченных людей. Он выпоен и выкормлен на тех антимониях, которые развертывало мышление Европы за последние десятилетия. От обывателя требовалась тонкость и "проникновение": - он проглотил все, ему предложенное; - но обыватель не только эстет, он хочет жить - за раскрашенными сводными картинками эстетизма не оказалось ничего (за покрывалом Изиды - пустота): он проклял свой эстетический модус, объявил совершенное - ничем, ибо оно ничем не кончается, - он проклял время и место, где он живет... но ведь все это пока лишь словесные жесты, на которые действительность не привыкла реагировать. Если же она и этого не слышит, очевидно она мертва: покинем душевно ее. Но трагедия Шпенглера в том, что мир не слушается никаких проклятий и истерик расставаний, и вся неразрешимость мирового тупика от этого для предсказателя только обостряется. Поэтому ему и суждена профессия пророка, как нашему Бердяеву. А в крайнем случае выдуманное Шпенглером мироощущение годится для игры в прятки со своей собственной особой, на манер анекдотического страуса: спрятал голову - и все благополучно. Так и прячут голову ныне повсюду, - кто в Шпенглера, кто в антропософию Штейнера, который, говорят, тоже ужасно какой талантливый и обворожительный. То же наплывает и у нас, и в Англии. Игра в солдатики - серьезная игра: она стоит много денег и много крови, она портит затем и кровь и деньги. Кровь становится водянистой, деньги - бумажными, плохо жить в этаких посылочках. Но, к сожалению, эту плохость никак не исчерпать при помощи проклятий любого сорта и свойства, - и даже Шпенглер приходит к необходимости провозглашения примата работы и технического творчества, но его работа - своеобычный наркотик, может быть, это и по плечу Бальзаку и Флоберу, но мир жить наркозом работы не сможет и не захочет. Шпенглер с досадной дотошностью пристает к миру: "в чем дело? как? зачем? почему?" - ответов
нет, и тогда из "зачем" выползает иудино слово "жить незачем". В письмах Флобера после франко-прусской войны с негодованием описывается подобное же настроение, - а мы можем легко вспомнить такой же примерно душевный ад после 1905 г. в России*1. Принципиальное сверхчеловечество (дрянь и гадость чуть вроде ложноклассицизма), гениальность и небывалая чуткость всех и каждого правильно ведут по этой дорожке. Любой скептик из ненавидимых Шпенглером модернистов больше человек, нежели он сам, - ибо метод эстетический модерниста - только метод (и философ не обязан быть дураком, как говорил Шопенгауер), его болтовня о жизненности метода только метонимия, - обыватель-Шпенглер объелся этим методом: метод им усвоен, - но только один метод. Дыра душевная незаткнута, ибо методом ее не заткнешь: велика.
Диву даешься, читая наших излагателей, с какими пустяками преподава-
тель реального училища думает въехать в вечность. Рядом с ним, через
стену другой обыватель обучал мальчишек истории, - и Шпенглер честно за-
писал рубрики учебника. Вот тебе древняя история, вот средняя история и
далее - по Иловайскому. Описание мировоззрений античности до такой сте-
пени лезет куда-то вбок, что становится странно за читателей и почитате-
лей. Все же, что в подтверждение деревянных схем, надеваемых им на древ-
ность, говорится о _______________
*1 См. еще письма Ал. Тургенева о войне 1812 г.

математике, до того странно, что об этом как-то неловко серьезно говорить. Браудо отмечает это, говоря: "придавать какое-либо серьезное научное значение историко-философским построениям Шпенглера я не намерен, и считал бы своим долгом обратить внимание всех будущих читателей Шпенглера на крайнюю легковесность научного багажа этой книги... Недавно солидный философский журнал Логос выпустил целую полемическую тетрадь против (Шпенглера)..., в которой различными специалистами разоблачались ошибки в книге".
Устанавливая "органичность" каждой культуры, т.-е. - много проще -
естественную связность эпохиального мышления, связанного бытом, мениском
науки и проч., Шпенглер, "портретируя" античность, - проще: подгоняя ее
под свою довольно узенькую схему, говорит, что мысль античности не выхо-
дила за пределы чувственного опыта и конкретностей, тогда как в нашей
культуре царствует обезвещивание, взаимоотносительность явлений, ньюто-
но-декартовы функции, символика бесконечно малых и так далее. По его
мнению, Эвклид - только оптичен, а иррациональное число для античности
казалось "таинственно зловещим" (Браудо), что и подтверждается соот-
ветствующим мифом. Последнее подтверждение только смешно: мифами, посло-
вицами и цитатами можно доказать все, что угодно, только умей их подоб-
рать и не стесняйся пропускать или искривлять противоположные*1. Из этих
примеров явствует, что история математики для Шпенглера замерзла на кур-
се реального училища, который курьезно обрывается на Эвклиде в простей-
шем изложении. Говорить, что феноменальный - для нас и невообразимый -
ум Архимеда, например, не мог оперировать с иррациональностями и что они
казались ему "таинственно-зловещими" может только человек, существенно
некультурный и совершенно непонимающий смысла истории математического
мышления, истории, за которую он так жадно цепляется. Уже не говоря о
выводе соотношения между радиусом и окружностью, о вычислении объема
надводной части плавающего деревянного параболоида, о знаменитой задаче
удвоения кубического жертвенника (задаче, решенной помощью конических
сечений Менехмом) - Архимед, да и любой грек, знавший Пифагорову теоре-
му, сталкивался с иррациональностью числа, вычисляя диагональ квадрата
со стороной, равной единице, которая по этой теореме равняется квадрат-
ному корню из двух, который есть число иррациональное и не может быть
выражена никаким конечным числом*2. С теми же знаниями Шпенглер подходит
и к дифференциальному исчислению, "изобретение" которого ему кажется не-
которым поворотным пунктом в истории математики, и которое он ни может
уложить в органический ход математической мысли. Эта точка зрения весьма
характерна как раз для математиков возрождения, - про Лейбница в связи с
дифференциалами и его неуверенностью в данном методе говорили: "Лейбниц
построил дом, в котором сам боится жить", отголоски этого настроения,
которое характеризовалось тем, что анализ бесконечно-малых подозревался
в _______________
*1 Математик Лоренц с другой стороны рассматривает этот миф, как ука-
зание на то, что пифагорейцы прекрасно понимали огромную важность роли
иррациональностей в мировом процессе.
*2 Наконец, одно из сочинений Архимеда "Псаммит" специально занято
доказательством того, что человеческое представление о бесконечности
больше (фактически), грандиозней любой данности, какую бы часть вселен-
ной эта данность не охватывала бы и на какие сравнительно-ничтожные сос-
тавные части она не делилась бы.

какой-то сверхестественности, слышны в назывании выражения dx/dy: "дэ икс по дэ игрек" вместо "дэ икс на дэ игрек", как обычно говорится про дробь, ибо "изобретатели" дифференциалов боялись уверять, что это выражение есть дробь. Примерно в том же круге суждений живет и Шпенглер, что, конечно, чересчур скромно для современного "мыслителя".
Шпенглер, видимо, старается всюду подчеркнуть разницу между конкрет-
ной и наглядной, "телесной" математикой древности и "отвлеченной" мате-
матической мыслью нашего времени (Франк), но разница эта существует лишь
в его анти-математическом уме. Пользование абстракциями характерно для
любого логизирования, для математического в особенности - и на прост-
ранстве всей истории математики абстракция всюду занимает почетное мес-
то, но она есть в этой дисциплине - метод и не более того. Как бы ни бы-
ли отвлеченны наши суждения о строении атома, напр., как бы ни относили
эти суждения пугливые мудрецы к мирам существенно-иллюзорным, - без этих
суждений невозможна конструкция некоторых аппаратов радио-телеграфа,
последний аппарат есть конкретность высокой квалификации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12