Иногда они даже оправдывали человека, чаще подтверждали его вину. При очных ставках часто разыгрывались тяжелые сцены с угрозами, с укорами, со слезами обиды, со вспышками гнева, даже ярости, бывали и обмороки. А следователь обязан был оставаться равнодушным ко всему, он должен был только записывать показания сторон, записывать, не поправляя, ибо показания каждой стороны в данном случае заранее считаются по закону объективными. Что касается личных переживаний следователя, то до этого никому нет никакого дела. Тем более – закону.
В то же время Иван Петрович, конечно же, хорошо знал, как удачная очная ставка, при всей своей огромной психологической нагрузке, может благотворно отразиться на всем следствии.
И все-таки сейчас, за минуту до появления в его кабинете Ани Курковой, Иван Петрович вдруг почувствовал, как ему обожгло уши, щеки, как его захлестнул нелепый, беспомощный стыд, какой испытывает человек, видящий, что на его глазах сейчас ударят, оскорбят нй в чем не повинного человека, и лишенный возможности помешать этому.
Аня Куркова вошла в кабннет порывистая и раскрасневшаяся. Голубенькая спортивная шапочка еще больше подчеркивала ее румянец: видимо, шла она в управление по морозу пешком. Увидев Хомину, она сначала обратилась к ней:
– Ой, Светлана Владимировна! Здравствуйте!
И оступилась в ответном молчании. Потом испуганно посмотрела на Упорова и спросила приглушенно, с тревогой:
– Что-нибудь случилось, Иван Петрович?
– Светлана Владимировна вас не знает, Анна Сергеевна.
– Как не знает?
Анечка Куркова с трудом усвоила порядок очной ставки и с детской покорностью следовала за Иваном Петровичем, деловито задававшим вопросы сначала Хоминой, потом ей и записывающим в той же последовательности ответы. Она не смотрела ни на Хомину, ни на него, подавленная неестественностью обстановки, в которой спокойствие следователя было столь же жестоким, как и непостижимая категоричность заявления Хоминой. И только тогда, когда Иван Петрович предложил Хоминой подписаться под каждым ее ответом, и та уверенно сделала это, а потом передал протокол Ане Курковой, девушка, с трудом выводя свою подпись, вдруг уронила голову на стол и расплакалась навзрыд.
– Вы же такая красивая!.. Как вы можете?.. – выговаривала она, всхлипывая. – Я вовсе не навязывалась вам никогда, завидовала, что вы такая серьезная… Думала, вправду вы свою девочку любите и хотите все для нее!..
Она по-прежнему не смотрела на нее и сквозь слезы говорила куда-то в сторону, словно сама с собой.
И Хомина выдавила из себя, обращаясь к Упорову!
– Уведите меня…
Когда она вышла вместе с милиционером, Аня Куркова затихла, только изредка вздрагивала вся, как от озноба.
Иван Петрович подошел к ней, положил руку на плечо:
– Вот видите, Анна Сергеевна… Я сдержал свое слово. Вся история объяснилась…
– Ой, Иван Петрович!..
Утром измученная бессонницей, осунувшаяся Хомина попросила у Ивана Петровича бумагу.
В очень сдержанном тоне она признала свое преступление.
После первых показаний преодолел свою скованность и Пустынин.
Правда, Хомина не отступилась от своего заявления, что билеты четвертого выпуска были подброшены ей после завершения работы комиссии. Оно полностью сходилось с показаниями Пустынина, и Упоров оставил его пока без внимания.
Хомина объяснила далее, что именно подброшенные билеты и натолкнули ее на мысль утаить некоторое количество из подлежащих уничтожению при работе комиссии по следующему выпуску.
Делала она это просто, на виду всех членов комиссии. Пересчитанные билеты попадали на ее стол для последнего контроля. Она просматривала их, но, прежде чем передать под пресс, незаметно сбрасывала часть билетов в корзину для бумаг.
Билеты пятого выпуска Хомина вытащила из корзины тогда, когда члены комиссии, проколов под прессом последнюю пачку, разошлись домой. Она сложила их в свою сумочку и вышла из здания сберкассы без всяких подозрений.
К следующему хищению билетов она готовилась заранее. Месяца за два до начала работы комиссии стала ходить на работу со спортивным чемоданчиком, намеренно оставляла его открытым настежь, и любопытному взору могли предстать не только кошелек, но и различные атрибуты дамского туалета.
Похищенные привычным образом билеты шестого выпуска лотереи она уложила в этот чемоданчик, который уже ни у кого не мог вызвать подозрения.
Иван Петрович не преминул через Пустынина приобщить этот чемоданчик как вещественное доказательство по делу.
В результате многочисленных допросов Хомина окончательно уточнила количество похищенных ею билетов четвертого выпуска – сто пятого – около двухсот пятидесяти-трехсот и шестого – около пятисот-шестисот.
Но Упоров отличался обстоятельностью.
Когда Хомина уже решила, что следствие закончено полностью, он вызвал ее в свой кабинет еще раз. Когда она вошла, он впервые за эти дни увидел ее полную растерянность. В его кабинете уже сидели Пустынин, Бекетова и двое понятых, не известных Хоминой.
А на столе следователя в одиночестве стоял спортивный чемоданчик Хоминой, в котором со скрупулезной аккуратностью были уложены пачки новеньких лотерейных билетов: за несколько минут до этого Упоров заставил поработать Пустынина, так как тот лучше всего знал, как укладывала билеты его жена.
Хомина еще не успела сказать обычного приветствия, как Иван Петрович объяснил ей:
– Я дал вам возможность увидеть ваших близких перед новогодним праздником. Все-таки это лучше, чем ничего… Итак, Светлана Владимировна, покажите мне, сколько билетов было уложено в этом чемоданчике после окончания работы последней ликвидационной комиссии?.. Смелее, смелее…
Хомина медленно протянула тонкую руку к пачкам, выложила из чемоданчика лишние, на ее взгляд, билеты и отступила в сторону.
– Спасибо, – поблагодарил Упоров.
Билеты тут же были пересчитаны. Их оказалось тысяча шестьдесят три.
Пустынин, которому эксперимент был предложен раньше, оставил в чемоданчике более двух тысяч.
На допросе, последовавшем после этого, Хомина снова изменила свои показания. Она сказала, что подброшено ей было двести пятьдесят билетов, а похитила она в первый раз около восьмисот и во второй – около тысячи билетов.
Возможности уточнения количества похищенных билетов Упоровым были использованы полностью.
И тем не менее, зная по свидетельским показаниям и документам, что число выигрышных билетов из числа похищенных составило по выпускам 59, 211 и 352, включая и рублевые, Иван Петрович был убежден, что и после эксперимента число похищенных билетов не соответствует действительному.
Какие шаги предпринять для выяснения истины можно еще, он не знал.
Наступал новогодний праздник, а самочувствие Ивана Петровича было весьма скверным, похожим на то, какое испытывает человек, работа которого оценена с самой высокой похвалой, а он за нее обеспокоен.
– Что вам нужно еще для завершения следствия? – спросил его второго января начальник отдела.
Иван Петрович ответил не сразу. Как всегда, он взвешивал свой ответ. Наконец сказал:
– Отпустите на рыбалку…
– Вы серьезно?!
– Абсолютно.
Едва ли не первый раз в жизни Ивану Петровичу не везло с рыбалкой. Он сидел перед двумя лунками и постоянно занимался не тем, чем хотел. Дважды у него сорвалась крупная рыба, несколько раз лунки замерзали, а ловилась такая мелочь, что приходилось только стыдливо оглядываться вокруг, опасаясь свидетелей позора.
Он снялся с места еще до полудня и, свернув снасти, потянул свой ящик к берегу…
Против обыкновения, он не подошел ни к одному из своих компаньонов, чтобы выкурить отвальную папироску, не поинтересовался уловом. И это настолько обескуражило всех, что его никто и не остановил.
А Иван Петрович оставил рыбалку потому, что понял, из-за чего все не ладится. У него несколько раз уходил под воду поплавок, а он тупо смотрел на него и, казалось, не мог понять, что это значит. Мысли его были заняты совсем другим.
…Через два дня он должен вернуться на работу, доложить, что дело закончил, и сесть писать обвинительное заключение. А ему не хотелось ни заканчивать, ни писать все из-за того же угнетающего, непреодолимого чувства, что в процессе этого долгого следствия, которое напоминало извилистую тропу в незнакомом лесу, он что-то потерял. И в то же время ему казалось, что потерянное с ним и обязательно должно найтись, как часто находится мелкая вещь, которую долго ищешь в карманах и находишь, обшаривая их в сотый раз.
Возвращаясь в город в тряском автобусе, Иван Петрович снова и снова перебирал в памяти мероприятия по выявлению преступления Хоминой и не мог найти в них сколько-нибудь значительных огрехов. Правда, теперь ему лучше виделись бесполезные шаги, но без них, возможно, не нашлись бы и правильные. Какие-то допросы казались преждевременными, не совсем продуманными. Но все это были мелочи, без которых не обходится ни одно, даже самое простое следствие. И вот этот самоконтроль, который беспощаднее всякого постороннего вмешательства, и сбивал его с толку: все как будто сделано верно. А успокоение не приходило. Сейчас уже не вызывали сомнения свидетельские показания, эксперимент по количеству украденных билетов прошел, можно сказать, отлично и внес существенные поправки в показания самой Хоминой. Все, что можно, Упоров выскреб отовсюду и привел к общему знаменателю.
Но взять ручку и сесть за обвинительное заключение не мог…
– Нет! Она взяла больше!.. – упрямо твердил он себе.
И понимал, что если ранее собранные им объективные документы уличали Хомину в преступлении, то теперь эти же самые документы были против него, ибо они с той же холодной документальностью устанавливали признание ее вины, так как она не отреклась ни от одного незаконного выигрыша.
Иван Петрович явился на работу на следующий день.
– Как рыбалка? – спросил его помощник.
– Какая там рыбалка!.. – махнул рукой Иван Петрович. И, взглянув на помощника, устало сказал: – А знаешь, она все-таки брала их значительно больше…
– Вы о Хоминой, товарищ майор?
– О ней.
– Такая вероятность не исключена.
– «Вероятность, вероятность…» А ты можешь сказать мне, что такое вероятность?
– Могу, – улыбнулся тот.
– Ну давай, – тоже улыбнулся Иван Петрович.
– Вероятность это то, что может быть, а может и не быть.
– Здорово ясно!
Улыбка Ивана Петровича превратилась в кривую усмешку.
– Так ведь на самом деле: вероятность – это то, что есть или чего нет…
– Вот я и говорю… – мрачно размышлял Иван Петрович. – Говорят, по этой теории сейчас половину мировых открытий делают. А ты: «либо есть, либо нет». За это Нобелевскую премию не дадут. Выговор разве… Так-то!..
А через час Иван Петрович исчез из управления в неизвестном направлении.
Преподаватели математики экономического факультета Уральского государственного университета встретили Упорова сначала с легким недоумением, но потом так увлеклись, что, выспросив сначала досконально о карманной краже в магазине «Подарки», пришли к единодушному мнению, что непременно помогут во второй части дела.
– Во всяком случае теоретически обязательно, – пообещал один из них, Валентин Николаевич Стихин.
– А почему бы не практически? – проявил некоторую смелость другой, кажется, фамилия его была Егорычев.
И на Ивана Петровича обрушилась лавина вопросов. Он старательно и точно отвечал на каждый. Наконец он попросил передышки:
– Собственно, товарищи, у меня ведь тоже есть вопросы. Дайте отдохнуть.
Но отдыха не получилось. Математики снова насели на него с вопросами криминального характера, и ему с трудом удалось повернуть их к математике. И тогда начались вопросы, каждый из которых непременно начинался со слова «сколько»…
– Сколько выигрышей было по четвертому выпуску?
– А по пятому и шестому?..
– Сколько, по ее словам, она украла по каждому? – Сколько билетов содержалось в посылке, полученной ликвидационной комиссией?
– А сколько в каждом районе продали?
– Сколько процентов билетов из проданных выиграло в каждом районе?..
Сколько, сколько, сколько…
На многие из этих вопросов Иван Петрович ответил сразу. Для ответа на другие требовались новые уточнения.
И только когда иссякли вопросы у математиков, удалось заговорить Ивану Петровичу. Он хотел уяснить для себя предполагаемую работу.
– Втолкуйте мне, пожалуйста, что вы собираетесь делать. Теория вероятности или относительности для меня то же самое, что и туманность Андромеды, а дело, как видите, самое земное…
– Сейчас втолкуем, – пообещал кто-то из них. – Мы сможем, например, совершенно точно определить степень вероятности по интересующему вас вопросу…
Ивану Петровичу захотелось свистнуть, но другой преподаватель поправил своего товарища:
– Мы скажем вам приблизительное число билетов, которое нужно было иметь для того или иного количества выигрышей.
– Вот это ближе к делу, – воспрянул Иван Петрович.
– Вероятность все-таки останется вероятностью…
– Вот это плохо… – сразу огорчился Упоров.
– Почему? – спросил Стихин.
– Да потому, что опять ничего определенного.
– Самое обидное утверждение для математиков, между прочим, – улыбнулся Стихин. – Математика – очень конкретная наука. Я приведу вам пример, о котором пишет в своей книге «Математическая статистика в технике» очень эрудированный математик Длин. Случай этот Длин взял из воспоминаний известного французского философа Дидро. Однажды в Неаполе какой-то уроженец Базиликота в присутствии аббата Галиани встряхнул три кости в стаканчике и держал пари, что выбросит три шестерки, и действительно все три кости выпали шестерками.
– Это невозможно, – раздались тогда голоса.
Но игрок бросил кости во второй раз, и зрители увидели то же самое. Так он проделывал несколько раз подряд, и неизменно появлялись три шестерки.
– Черт побери! – воскликнул тогда аббат. – Кости фальшивые!
И они действительно оказались фальшивыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13