сигналы с Сапиены пришли, обогнав время. Пришли быстрее света…В конце передачи снова был повторён номер — «восемнадцать тридцать девять». Экран потух.Я взглянул на Деда. Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло, сухонькие руки вцепились в подлокотники.А Феликс вроде уже потерял интерес к передаче. Он снова уселся за незаконченную шахматную партию, запустил пальцы в вихры. Потом взялся за коня, подержал над доской, со стуком поставил.Этот слабый стук вывел нас из оцепенения.— Да-а, — сказал негромко Греков. — Не поверил бы, если б сам не видел.— Что же получается? — спросил я. — Они перешагнули световой порог?— Нет, — сказал Феликс. — Здесь другое. Я же говорил о временном сдвиге. Твой ход, — напомнил он мне.Упади Луна на Землю — право, это оглушило бы нас не больше, чем передача с Сапиены. Селеногорск бурлил. Все, кто был свободен от вахт и работ, взяли Феликса в плотное кольцо. Он терпеливо объяснял, набрасывал уравнения и формулы, но понять все это казалось невозможным. «Но ведь было время, — втолковывал Феликс, — когда казалось невероятным расщепление ядра атома, — столь же трудно теперь представить расслоение времени».Расслоение квантов времени… Опровержение очевидности и здравого смысла…Я сидел в своём пилотском кресле, поглядывал на приборы, на привычный рисунок созвездий на экране, и мысли текли торопливо и беспорядочно.Что, собственно, произошло?Вечером — разговор с Самариным в Управлении космофлота. Он предложил Робину перейти вторым пилотом на линию Луна — Марс вместо Антонио. Робин отказался, хотя мы с Самариным уговаривали его не упрямиться. Самарин рассердился:— Нет, понимаете вы, нет у меня возможности перевести вас обоих на одну линию.— Да ничего, старший, — сказал невозмутимый Робин. — Мы и на этой полетаем. Куда торопиться?— Ладно, — сказал Самарин. — Тогда давайте так. Улисс перейдёт вторым пилотом на линию Луна — Венера, а ты, Робин, — на марсианскую линию. Полетаете врозь, ничего с вами не случится, а через год обещаю воссоединить вас. Ну, Аяксы?Я сказал, что не хочу на Венеру, и тут Самарин схватился за голову и заявил, что не понимает, почему он до сих пор губит своё здоровье, постоянно общаясь с пилотами, вместо того чтобы спокойно доживать жизнь где-нибудь на Маркизских островах, в апельсиновой роще.Что было потом? Ранним утром пришёл рейсовый с Венеры и привёз комиссию Стэффорда. В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вёл радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полёту. А я все ещё медлил, крутился у входа в столовую. Наконец я увидел того, кто был мне нужен.Том Холидэй вышел из столовой, дожёвывая на ходу. Он торопился куда-то, но все же я шагнул навстречу и поздоровался. На меня глянули серые, до жути знакомые глаза. Лицо у Холидэя было в тёмных пятнах. Белокурые волосы ещё не высохли после душа.— Здравствуй, Улисс, — сказал он так, будто мы виделись последний раз не два года назад, а вчера. — Как поживаешь? Ты повезёшь нас на Землю? Слышал, диспетчер называл твою фамилию.— Я на днях видел Андру, старший. Она поступила в Веду Гумана.— А! Это хорошо. Студентка уже, значит… А Ронгу ты не видел?— Нет.— Пойду, — сказал Холидэй. — Старт в двенадцать?— Да. Хочу спросить, старший… Как там мои родители?— А! Да все в порядке, полагаю.Не хотелось лезть с назойливыми расспросами, но все же я спросил, запинаясь и подыскивая слова:— Удалось выяснить, почему тогда… ну, я про тот случай с Тудором…— Случай с Тудором? Есть несколько разных предположений. — Холидэй обеими руками пригладил влажные волосы. — Похоже, что он действительно не слышал меня. Но это не физическая глухота.— А что же?Холидэй пожал плечами.— У них очень быстро развивается ментообмен, — сказал он и ушёл, оставив меня в полном недоумении.Перед отъездом на космодром я заглянул к Ксении в обсерваторию.— Очень мило с твоей стороны, — медленно сказала она, — что ты зашёл хотя бы попрощаться.— Скоро прилечу обратно, — сказал я. Улыбка, кажется, не очень-то получилась у меня.— Конечно. По расписанию.— Ксения, ты… Прошу тебя, не сердись.— С чего ты взял? — Она подняла брови. — Мы оба свободные люди. До свидания, Улисс.И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй. Хотелось бы мне проникнуть в его мысли…Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля — нет, не удаётся. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далёких звёзд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.И вдруг…Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.— Но если можно сдвинуть время…Вот оно. Вот оно! Меня осенило.— Робин! — кричу я. — Ты гений!— Постой, дай закончить…— Не надо! — кричу я. — Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звёздам!Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.Первый, кого я вижу, — это Дед. Он лежит в переднем кресле, втянув голову в плечи и вцепившись в подлокотники. Он кажется маленьким, больным, очень старым.— Вам нехорошо? — спрашиваю я по-русски.Дед не отвечает, а Греков выглядывает из-за спинки его кресла и посылает мне менто: «Не тревожь его». Я понял и кивнул.Они там беседуют втроём — Греков, Феликс и Стэффорд. Великий Стэффорд, Стэф Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: «Но если прошли импульсы, то и мы…» Ну, и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивлённо: мол, что ещё за новости? Греков подпёр кулаком тяжёлый подбородок, молчит.Феликс, молодец, нисколько не удивлён. Запускает пальцы в свою волосяную крышу.— Ну что ж…И начинает говорить о теле, движущемся в пространстве-времени. Длина этого тела — расстояние между одновременными положениями его концов. Но если эту одновременность сдвинуть…Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, — просто в голове не укладывается. Я напряжённо вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звёздам?И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчётливо слышу его решительное менто: «Можно». Глава шестая АНДРА — НАДЕЖДА ЭТНОЛИНГВИСТИКИ По двум белым лестницам факультета этнолингвистики стекали два человеческих потока. Вон бегут вприпрыжку курчавые губастые папуасы. Рослые парни скандинавского типа с желтолицыми смеющимися кореянками или, может, аннамитками. Четверо пигмеев идут не спеша, на ходу листают книги и переговариваются голосами, похожими на птичьи. Пёстрые одежды, весёлый гам, интерлинг вперемежку с неведомыми мне языками.И, наконец, — Андра. Новая причёска — волосы черным ореолом вокруг головы. Переливающийся красным и лиловым спортивный костюм, лыжные мокасины. Слева и справа — почётный эскорт в лице двух юных гуманитариев, увешанных портативными лингофонами.До меня донёсся обрывок разговора:— В этой позиции прямой взрыв утрачивается и переходит в сложный латеральный звук.— Ты ошибаешься: не латеральный, а фаукальный…Мне было жаль прерывать этот необыкновенно интересный разговор, но все же я окликнул Андру. Её тонкие брови взлетели, она выбралась из потока и, улыбаясь, направилась ко мне:— Улисс! Почему не предупредил, что прилетишь? Или потерял номер видео?— Не хотел отвлекать тебя от учёных занятий. А ты ещё выросла.— Не говори глупости! Это Улисс, — сказала она своему эскорту, — познакомьтесь. Улисс Дружинин.— Позволь, — сказал гуманитарий, что постарше. — Не ты ли выступал недавно в Совете перспективного планирования?— Он, он, — подтвердила Андра. — Я сама не слушала, но мне, конечно, доложили…Она слегка порозовела. «Конечно, доложили» — эти слова как бы намекали, что мои дела имеют прямое отношение к ней, Андре.— Я был дьявольски красноречив, правда? — сказал я.Она засмеялась:— Ещё бы! При твоих голосовых данных…— Мне понравилось твоё выступление, — серьёзно сказал гуманитарий. — Я не совсем понял смысл открытия Феликса Эрдмана…«Не совсем»! Солидный малый, подумал я, стесняется сказать, что совсем не понял.— … но в том, что ты говорил, была логика, продолжал гуманитарий на прекрасно модулированном интерлинге. Если появилась возможность полёта вне времени — кажется, так ты формулировал? — то, очевидно, надо её использовать. Одно неясно: для чего нужно лететь за пределы Системы? Ведь доказана нецелесообразность таких полётов, не так ли?Ох… Я подумал, что, если бы вдруг эта самая нецелесообразность материализовалась и стала видимой, я бы полез на неё, как… ну, как Дон-Кихот на ветряную мельницу.— А ты чем занимаешься? — спросил я.В моих негибких модуляциях было, наверное, нечто угрожающее, и Андра поспешила вмешаться в разговор, Она сказала:— Эугеньюш — надежда этнолингвистики. Он знает тридцать три языка, и у него уже есть работы по машинному переводу на интерлинг.— Перестань, — сказал Эугеньюш, поморщившись.— Знаешь, что он предложил? — не унималась Андра. — Он предложил заранее написать все книги, какие могут быть написаны в будущем. Ведь электронное устройство может исчерпать все возможные логические комбинации слов и знаков.— Позволь, — сказал я. — Но это старинная идея, которую…— Ну и что? Идея была высказана в прошлом веке, а осуществил её Эугеньюш. Знаешь, что он сделал? Запрограммировал для машины полный вебстеровский «Словарь Шекспира», задал ей соответствующие алгоритмы и историческую кодировку…— …и получилась прескверная одноактная пьеса, — перебил её Эугеньюш. (Он начинал мне нравиться.) — Как ни печально, даже самым умным машинам не хватает таланта. Улисс — это родительское имя?— Нет, собственное, — сказал я. — А что, не нравится?Тут вмешался второй гуманитарий, совсем юный и румяный.— Мне нравится, — заявил он и вдумчиво разъяснил: — Улисс ведь был не только героем и мореплавателем, он был первым в Древней Греции семасиологом.Я подумал, что этот парень слишком заучился, но он сослался на эпизод из «Одиссеи», который я совершенно не помнил, а именно: Улисс водрузил весло на могиле Эльпенора и тем самым сделал первую древнегреческую надпись — мол, здесь лежит не кто-нибудь, а моряк.— Вероятно, и до него многие поколения моряков поступали таким же образом, — уточнил гуманитарий, — но Улисс был первым, о котором мы это знаем.Мы вышли из факультетского здания на вольный морозный воздух. Я обдумывал, как бы избавиться от гуманитариев, и, должно быть, обдумывал весьма интенсивно, потому что Эугеньюш вдруг умолк на полуслове, покосился на меня, а потом стал прощаться. И увёл с собой румяного юнца.— Они всегда крутятся возле тебя, эти ларе… латеральные? — спросил я, беря Андру под руку.Она засмеялась:— Всегда. Ты прилетел по делам в Учебный космоцентр?— Я прилетел в Веду Гумана. Видишь ли, там учится одна очень, очень серьёзная особа, надежда этнолингвистики.— Улисс, не поддразнивай. Не люблю, когда со мной говорят, как с маленькой.Снег славно скрипел под её мокасинами и моими башмаками. Встречные парни тоже казались мне славными теперь, когда никто из них не вертелся возле Андры. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.— А что? — сказал я. — Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я — человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамлённое белым мехом капюшона.— Чего же ты добился на Совете? — спросила она.— Ничего не добился. Хроноквантовый двигатель пока что — голая теоретическая идея. Феликс называет его синхронизатором времени-пространства, но все это так сложно, что… В общем, после той передачи с Сапиены началась страшная суматоха. Я пытался пробиться к Феликсу — куда там! Только по видеофону удалось поговорить.— Какой он, Феликс Эрдман? В газетных снимках сплошные кудри какие-то и маленькое лицо, глаз почти не видно.— Так оно и есть. Нечёсаный и самоуглублённый. Смотрит вроде бы сквозь тебя. Занятный.— Улисс, но если все так смутно с этим… синхронизатором, то зачем ты поторопился выступить на Совете?— И ещё буду выступать, — сказал я, отводя тяжёлую от снега еловую ветку, и снег посыпался нам на головы. — И друзей подговорю, пилотов. И твоих лингвистов. И тебя вытащу на трибуну.— Ты можешь говорить серьёзно?— Серьёзнее никогда не говорил. Чем больше мы будем долбить на Совете, тем лучше. Шутка ли — расшатать такую доктрину.— И ты убеждён, что этот… синхронизатор позволит преодолеть пространство и время?— Не знаю. Говорю же — пока голая идея.Мы помолчали. Где-то над головой стучал дятел, я хотел разглядеть лесного работягу в снежных переплётах деревьев, но не увидел.— Ты знаешь конструктора Борга? — спросил я, держа Андру под руку.— Знаю, я голосовала за него.— Ну вот. Когда я выступал, Борг посматривал на меня и усмехался. А потом сказал, что в жизни ещё не слышал такого бредового выступления. Весёлый дядя. Зачем ты за него голосовала?— Улисс, так ты… ты хочешь лететь за пределы Системы?— Полечу, если пошлют. Если не состарюсь к тому времени.— На Сапиену?— На Сапиену. Для начала.— И можно будет вернуться обратно не сотни лет спустя, а…— Улечу в среду, а вернусь в субботу. Может, даже в прошлую субботу.— Опять начинаешь дразнить? — Она выдернула свою руку из моей. — Просто ты решил прославиться, потому и выступил на Совете. Чтобы все увидели по визору, что есть на свете Улисс Дружинин.— Конечно. Мне не даёт покоя слава знаменитых футболистов прошлого века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41