Я знал, что почва там необычайно плодородна и столь же необычайно перспективны опыты с мутациями растений, начатые там агротехниками.Поплыли полосы серого тумана — предвестника теплона. Я увидел, как комбайны все разом повернули и помчались на север, как люди в скафандрах спешили к самолётам…Экран совсем помутнел. Потом возникла чёрная выжженная равнина под бурым клубящимся небом. Так выглядело Плато после теплона. Но таким оно оставалось недолго. Уцелевшие корни растений выбрасывали новые побеги, и уже спустя десять-двенадцать суток снова плескалось, уходя к горизонту, жёлтое море. Это был слант — воскрешение растительности, венерианское чудо.Рэй вставил в проектор новую плёнку. Теперь я увидел, как надвигается теплон — сперва далёкая чёрная полоска; она быстро росла, разбухала, заливала экран. И вдруг откуда-то снизу в эту плотную стену мрака врезалась белая машина необычных очертаний. На мгновение теплон поглотил её, будто слизнул, но вот она вынырнула, по ней проносились смутные тени, и теперь машина шла по плавной спирали, шла вместе с теплоном… Наверное, это продолжалось несколько минут, потом машину резко подбросило, она беспомощно закувыркалась… её заволокло чернотой…Экран погас.— Что это? — спросил я изумлённо.— Беспилотная модель, — сказал Рэй. — Наша четвёртая модель. Она продержалась в теплоне семь минут.Он начал объяснять, но я уже понял и без него, и меня охватило волнение. Да, это была превосходная идея: самолёт не должен быть инородным телом в атмосферных вихрях, телом, тупо сопротивляющимся действию внешних сил. Пусть вихри работают на него, он должен как бы слиться с ними, черпать из них энергию…Я провёл в конструкторском бюро целый день. Рэй терпеливо знакомил меня с расчётами, с аэродинамическими особенностями атмосферных вихрей, с повадками чёрных теплонов. По правде, я был поражён гигантским объёмом исследовательской работы, проделанной конструкторами и метеорологами. Да, тут шла борьба. Настоящая, упорная, захватывающая. Обуздание стихии? Нет, для этого пока ещё время не настало. Но приспособление к ней.В одной из комнат стояло конструкторское кресло с аппаратурой и экраном — кресло, каким пользуются некоторые из главных конструкторов на шарике.— Недавно, — сказал Рэй, — по нашей просьбе нам доставили этот комплекс. Но мы пока что… Очень трудно освоить. Очень.Борга бы сюда, подумал я. Вот кого здесь не хватает. И не только здесь…Я понимал, что Рэй устал от многочасовых разговоров и объяснений. Да и у меня, признаться, от обилия впечатлений трещала голова. Надо было прощаться. И надо было что-то на прощание сказать.— Рэй, — сказал я, — ты ведь знаешь, что я был пилотом. Просто пилотом дальних линий.Он выжидательно смотрел на меня сквозь чёрные очки. Маленький широкоплечий человечек с обожжённым лицом. Кажется, он послал менто-сигнал, но я не понял.— Здесь все по-другому… непривычно для меня, — продолжал я с запинкой. — Но если мой опыт пригодится, то…— У нас каждый делает все, на что он способен, — сказал Рэй. — В любой день ты можешь начать работу. Глава двадцать шестая «Я ПРИЛЕТЕЛ ЗА ТОБОЙ, УЛИСС…» По метеосводке чёрный теплон проходил сегодня примерно на семьдесят пятом градусе северной широты, и я вылетел ему навстречу.Рэй Тудор отговаривал меня. Отговаривало все конструкторское бюро. Но я настоял на полёте. Пятая модель раз за разом давала неплохие результаты, недаром же мы бились над ней столько времени. Автопилот, может, и надёжнее пилота как такового, но самолёты нужны, в конечном счёте, для перевозки людей. Словом, я настоял на испытательном полёте.Я летел на юг. Вот они, ундрелы, необжитая, дикая от века, выжженная теплонами страна. Подо мной простирались равнины и горные цепи, над которыми курился белесый туман. Я отчётливо увидел целое семейство вулканов, все они дружно работали, выплёвывая коричневую, расползающуюся по склонам лаву.Не знаю, почему я вспомнил, как мы когда-то летели с Андрой в аэропоезде и я признался ей… Не знаю, по какой ассоциации это всплыло в памяти. Хватит. Ни к чему эти воспоминания…Наружные датчики донесли, что машина вошла в область теплона. А потом я увидел его.С непостижимой быстротой передо мной вырастала чёрная стена. Рука невольно, сама собой потянулась к поворотному манипулятору. Я отдёрнул руку и заставил себя думать о чём-нибудь другом, постороннем.Ну, вот, например: почему в прошлом веке лётчики русской авиации называли прозрачный решётчатый передок кабины странным словом «моссельпром»? Я вычитал об этом в старой книге о войне. «Моссельпром». Может, какое-то старославянское слово?Черным-черно вокруг. Нет никакого смысла в прозрачном пластике моего «моссельпрома». И я включил инфраэкран.«Вспомни, — сказал я себе, — вспомни, как вы с Робином напоролись тогда, много лет назад, на космических призраков. Тогда было страшней. Безусловно страшней. Страшнее призраков нет ничего».Так говорил я себе, глядя во все глаза на стену теплона, представшую передо мной как бы в разрезе. Гигантскими змеями свивались в дьявольский клубок многоцветные жгуты — от голубоватого до неистово красного, — я знал, что это были струи газовых смешений, но не мог отделаться от ощущения, что они живые…Запищал радиовызов. Я коротко ответил Рэю: «Вхожу в теплон».Приборы показывали движение и фронт теплона, и я направил машину под острым углом к его направлению.Сильно качнуло, бросило вниз. Я закрыл на миг глаза, представив себе, как бешеные жгуты обвивают машину. Ну, будь что будет…Самолёт выровнялся. Будто плавная морская волна его подхватила, и он пошёл на гребне этой волны… А вернее, он шёл длинной спиралью, как бы ввинчиваясь в огненную карусель, шёл вместе с теплоном, слившись с ним. Да, чёрт возьми, слившись с теплоном, а не противодействуя ему.Я знал, что металл с самоуправляющейся структурой выдерживает страшную температуру теплона, но все же было не по себе. Мне было трудно дышать. Воздух в кабине накалился. Что это, не справляются охладители или просто… просто пляска огня на экране действовала на меня таким образом, чисто психологически? Я выключил инфра-экран. Но спустя минуту или две включил снова. Пусть лучше будет перед глазами огненный хаос, чем эта жуткая чернота, совсем не похожая на спокойную, привычную черноту космоса.Радиосвязь была прервана. Да, собственно, мне и нечего было докладывать: приборы исправно делали своё дело, записывали информацию.Все же я выдержал программу до конца, до последней, двадцатой минуты. Я начал выводить машину из потока и убедился, что теплон не намерен её выпустить. Я очень старался сохранить хладнокровие. Я прямо-таки чувствовал, как ходят по корпусу самолёта волны напряжений под ударами вихрей. Машину трясло и бросало, она проваливалась и крутилась, но все же ей было не так плохо, как мне.Я чувствовал, что теряю сознание. Одна только мысль осталась: не выпустить поворотный манипулятор, не выпустить, не поддаться, и надо выжать полную скорость. Может, удастся на полной скорости вырваться из этого ада…Не знаю, сколько времени я лежал в кресле и висел на ремнях без сознания. Но, когда я очнулся, огненных вихрей на экране не было, по нему плыли спокойные, темно-розовые волны. Я с трудом оторвал онемевшую руку от манипулятора, выключил экран. В низком небе клубились бурые облака, обычные, родные…Вырвался, значит!Но куда меня занесло? Должно быть, на полной скорости и с рулём, намертво положенным влево, машина описала огромную кривую…Только теперь я услышал писк радиовызова. В ушах было заложено, голос Рэя не столько звучал, сколько угадывался. «Ну что? Алексей, ну что?! Ты вышел?..» — «Да, — заговорил я, почти не слыша собственного голоса, — вышел из теплона… Что?.. Ещё не знаю… Сейчас определюсь…»Но определяться особенно не требовалось. Я сразу понял, что подхожу с юго-юго-востока к Плато Сгоревшего Спутника. Уж это плато я знал хорошо. Сказав об этом Рэю, я выключился и стал выбирать место для посадки. Мне было просто необходимо сделать передышку, прийти в себя, почувствовать под ногами твёрдую, надёжную землю.Я посадил машину на краю жёлтого разлива кустарника, неподалёку от ползущего комбайна, и вылез из кабины.
В кустарнике было полутемно — так плотно смыкались над головой густые мохнатые ветви. Я лежал, прислонясь спиной к сплетению жёлто-серых стволов. Прямо передо мной, пригибая ветку, висели два продолговатых плода — новая мутация венерианской дыни. Хорошо бы сейчас вспороть дыню, вонзить зубы в прохладную сочную мякоть…Поблизости заурчал мотор комбайна. Заколыхались ветви, кто-то ходил в кустарнике. Не хотелось подавать голос. Напряжение ещё не отпустило меня.Комбайнёр, должно быть, прошёл к самолёту. Обнаружив открытый люк, он, конечно, пойдёт искать пилота. Я устало закрыл глаза.А когда открыл их, то увидел фигуру в скафандре. Комбайнёр наклонился надо мной, всмотрелся с беспокойством…Это была Олив. Её губы зашевелились, я услышал в шлемофонах её низкий голос:— С тобой что-нибудь случилось, Алексей?— Нет, — сказал я. — Просто немного устал.— А я всполошилась, вижу, сел самолёт, а пилота не видно. Может, позвать врача? Тут недалеко станция.— Ничего не нужно. Олив. Теперь уже хорошо… Ещё бы вот кусочек дыни съесть…— Сейчас. — Она вытащила из ножен у пояса короткий нож и срезала один из плодов.Я засмеялся:— Как же я буду есть в скафандре?Олив пристально посмотрела на меня. «А ты не пробовал?»Её менто было отчётливым, но я усомнился, правильно ли понял. Уж очень странный вопрос…Она села передо мной. Переключила регулятор давления в скафандре. Подождала — какое-то непонятное, отрешённое спокойствие было в её глазах. А потом — потом произошло невероятное.Неторопливо она освободила шейные замки гермошлема… так же неторопливо сняла его, обыкновенным женским движением поправила волосы…Я оторопел. Да полно, уж не снится ли мне это?..Шлем лежал рядом, я мог потрогать его. Олив глубоко вздохнула и, медленно выпустив воздух, сразу сделала новый вдох. Затем вырезала из дыни ломтик, впилась крупными белыми зубами в розовую мякоть. Улыбнулась мне. Но я видел, что дышать ей нелегко. Она доела ломтик, облизнула губы, покрытые соком. Спокойно надела шлем, защёлкнула замки…Несколько секунд она дышала, раскрывая рот при каждом вдохе. Потом дыхание её стало ровным, обычным. Должно быть, что-то в моем лице рассмешило Олив, у неё дрогнули губы и подбородок.— Как это у тебя получается? — спросил я изумлённо.— Здесь, в зарослях, это не так уж трудно, — ответила Олив. — То есть, конечно, трудно, но… дливенно привыкаешь. Я знаю комбайнёров, которые выдерживают гораздо дольше, чем я.Если бы я не увидел это своими глазами, то ни за что бы не поверил. Конечно, я знал, что здесь, в полярной области, сделано многое. Могучая растительность сильно охлаждает воздух и изменяет его состав. Но неужели до такой степени?..Микроклимат! Смешно подумать, какие ничтожные изменения называют этим словом на Земле…— Алексей, — услышал я голос Олив, — ты больше не хочешь со мной разговаривать?Я улыбнулся детской наивности вопроса.— Нет, Олив, просто я немного задумался… Я хочу с тобой разговаривать и хочу, чтобы ты научила меня дышать без скафандра.В её светло-карих глазах заплескался смех.— Тебе все время надо, чтобы я тебя учила. А я не умею учить. Есть другие люди, которые умеют, ты обратись к ним.— Понимаешь, Олив, мне другие люди как-то не очень… ну, они нужны мне не так, как ты…— Если бы я была тебе действительно нужна, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, — ты бы чаще со мной разговаривал. Ты бы чаще прилетал сюда, на плантации. — Она выпрямилась, прислушалась. — Летит самолёт. Наверное, за тобой.Мы поднялись. Стоя по грудь в зарослях, мы увидели, как белый самолёт идёт на посадку, снижаясь к тому месту, где стояла моя машина.— До свиданья, — сказала Олив и пошла к своему комбайну.— До свиданья, — ответил я. — Теперь буду часто прилетать к тебе.Продираясь сквозь кустарник, я направился к приземлившемуся самолёту. Из кабины выпрыгнули двое. Конечно, Рэй. А вторым… я присмотрелся… да, вторым был мой отец.Я услышал его менто: «Мы тревожились за тебя…»
Рэй и другие конструкторы из нашего бюро не раз говорили, что у меня сильное воображение. Может, так оно и было, но вот владеть своим воображением оказалось очень не просто. Нужна была длительная тренировка, большая концентрация мышления, чтобы на конструкторском экране возник не многоцветный хаос, проецируемый обычным образным видением, а чертёж, сущность замышляемой конструкции или отдельный её узел, отчётливый во всех деталях.Иногда мне удавалось, чаще — нет…Сегодня дело шло как будто неплохо. Довольно ясно я представлял себе, как подвижные обтекатели скользят по телу самолёта под ударами вихрей, удерживая машину на курсе при выходе из теплона. Я представлял себе форму этих обтекателей, и на экране начала вырисовываться конструкция. Только не спешить! Ещё раз…Я скорее почувствовал, чем услышал, что в комнату кто-то вошёл и остановился за моей спиной. Вмиг распалась на экране упорядоченная с таким трудом конструкция, замелькали бесформенные цветные тени. Я резко обернулся: что ещё за новости, почему мне мешают работать?Рэй Тудор сказал:— Извини, Алексей, но тебя срочно вызывает Олив. Она набрала код моего видео.Он протянул видеофон. Олив глянула на меня с экранчика широко раскрытыми встревоженными глазами.— Ты работаешь, знаю, — заговорила она, — но тут тебя дожидается пилот. Он прилетел с Земли. Он был в Дубове у твоих родителей, и они ему сказали, что ты в Венерополисе. Он тебя ждёт, Алексей.Со вздохом сожаления я стянул с головы конструкторский шлем. Не люблю, когда отрывают от работы! Но делать было нечего, и я поехал домой.Мой дом — маленький трехкомнатный коттедж — стоял на южной окраине Венерополиса, недалеко от опорной стены купола. В палисаднике, окружённом молочаем и кустами веноля, сидел на скамейке Всеволод. Я сразу узнал его, хоть он и заметно изменился, возмужал, что ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41