— Надолго ты прилетел, Алёша?— Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернётся с плантаций?— Сегодня не вернётся. Очень много работы после теплона.— Жаль… Думал повидать его… Что произошло у вас? Почему колонисты покидают Венеру?Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали.— Не понял, — сказал я.Мать отвела взгляд, потеребила застёжку своего комбинезона.— Что поделаешь, — медленно сказала она. — Мы такие, какие есть.Кто-то негромко произнёс:— Внимание, проба!— Если хочешь, — продолжала мать, помолчав, — пойдём домой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни — поразительный вкус.Я посмотрел на часы и сказал мягко:— Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно… Вот кончу скоро институт — прилечу в отпуск…— Ну, как хочешь.В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас.— Изоляцию проверьте в третьей группе! — крикнул кто-то.— До свиданья, мама.— До свиданья, Алёша. — Мать вдруг кинулась ко мне, обхватила руками шею, головой припала к моей груди. — Ах, Алёша, — прошептала она, — если бы ты остался с нами…Я молча погладил её по голове. Что было мне ответить? Я без пяти минут пилот, космолетчик, меня ожидает пилотская жизнь, о которой я мечтал с тех самых пор, как помню себя. Никогда я не вернусь на Венеру — разве что действительно прилечу в отпуск…Мать, должно быть, уловила мои мысли. Она легонько оттолкнула меня, поправила волосы, сказала:— Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего.Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов — «Как живёшь?», «Доволен ли профессией?», — на мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад.— Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? — спрашивал я.— Да.— Будешь конструктором агромашин?— Нет. Летательных аппаратов.— Хорошее дело, — одобрил я. — А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь?— Редко.— Рэй, — сказал я, когда мы подошли к шлюзу, — хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло.Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. Затем Рэй сказал:— Они его не поняли.— Кто не понял? И кого?— Отца.Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал.Спустя полчаса я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в тёмной кухне пустое кресло-качалка, другая гнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния.На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился покойным золотистым светом.Незадолго перед стартом командир велел мне пройти по корабельным помещениям, ещё раз проверить, все ли в порядке.— Улисс! — окликнул он, когда я подошёл к двери рубки. — Как же я раньше не вспомнил: в шкиперском отсеке у нас запасные изоляционные маты. Раздай их пассажирам, пусть используют как матрацы. Хоть и тоненькие, а все лучше, чем на полу.Кольцевой коридор был забит людьми. Они лежали и сидели на полу, почти никто не спал. В гуле голосов я улавливал лишь обрывки речи. Большинство, конечно, говорило на интерлинге, но некоторые — главным образом люди пожилые — переговаривались на старых национальных языках.— …Медленное накопление, они сами не замечают перестройки психики, — доносилось до меня.— …Подложи под голову надувную подушку, мне она не нужна, уверяю тебя…— …Не может быть, чтоб не слышал. Конечно, слышал! Но даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь…— …Никуда! Никуда больше не улечу с Земли! Никуда!Я посмотрел на женщину, произнёсшую эти слова. Она была красива. Резко очерченное меднокожее лицо. Волосы — черным острым крылом. Глаза её были широко раскрыты, в них, как мне показалось, застыл ужас. Рядом с женщиной сидел, привалясь к переборке, и дремал светловолосый мужчина средних лет. С другой стороны к нему прижалась тоненькая девочка лет пятнадцати. Большая отцовская рука надёжно прикрывала её плечо.Я знал эту семью — они жили в Дубове в доме напротив моих родителей, несколько часов назад я видел этот опустевший дом. Их фамилия была Холидэй. Девочку звали Андра. Они поселились на Венере незадолго до моего отлёта на Землю. Помню, эта самая Андра редко играла с детьми, все больше с отцом. Том Холидэй учил её прыгать в воду с вышки плавательного бассейна. Он часто носил её на плече, а она смеялась. Наверно, это было неплохо — сидеть на прочном отцовском плече…— Никуда с Земли! — исступлённо повторяла мать Андры.Я подошёл к ним и поздоровался. Женщина — теперь я вспомнил, что её зовут Ронга, — скользнула по мне взглядом и не ответила.— Здравствуй. — Холидэй приоткрыл глаза.Андра тоже узнала меня и кивнула.— Ты уже пилот? — спросила она.— Скоро стану пилотом, а пока — практикант. — Я перевёл взгляд на её отца. — Старший, почему вы все кинулись на этот грузовик? Ведь по вызову колонистов сюда уже идут пассажирские корабли.— Так получилось, — сухо ответил он и снова закрыл глаза.— Твои родители остались? — вдруг спросила Ронга.— Да.Я подождал, не скажет ли женщина ещё что-нибудь. В её пронзительном взгляде я прочёл странное недоброжелательство. Она молчала.Почему Ронга спросила о моих родителях? Мне вспомнились слова матери: «Мы такие, какие есть…» Что все это означало?..Меня окликнул пожилой сухопарый колонист, забывший снять скафандр. Он так и сидел, в скафандре, скрестив ноги, только шлем снял. Вот чудак! Рядом стоял старомодный большой чемодан — я давно таких не видывал.— Ты из экипажа? — спросил он на неважном интерлинге. — Вы там думаете насчёт воды?— Да, старший, не беспокойся, вода будет, — ответил я. — Помочь тебе снять скафандр?— Нет. Меня интересует только вода. — И он добавил по-немецки: — Торопимся, торопимся, вечно торопимся.Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал:— Как будто у них нет установки для оборотной воды!У него были жёлто-зелёные глаза, неспокойный ехидный рот и манера во все вмешиваться. Я это сразу понял — насчёт манеры, — потому что видывал таких юнцов.— Хочешь мне помочь? — спросил я.— Мне надо решить этюд, — ответил подросток. — А что будем делать?— Пойдём со мной, покажу. Этюд потом решим вместе.— Бен-бо! — выпалил он словцо, которым мальчишки обозначают нечто вроде «как же» или «только тебя тут не хватало». — Как-нибудь я сам решу.Он пошёл за мной, нарочно задевая бутсами рюкзаки пассажиров, перепрыгивая через их ноги и вызывая недовольное брюзжание вслед.— Как тебя зовут? — спросил я.— Всеволод. Это родительское. Тебе нравится?— Нравится.— А я все думаю — оставить или выбрать другое. Мне знаешь, какое нравится? Модест. Как ты думаешь?— Лучше оставь родительское.— Бен-бо! — воскликнул он на всякий случай. — А тебя как зовут?— Улисс.— Родительское?— Нет, собственное.— Улисс — это Одиссей, да? Подумаешь!Я подошёл к двери шкиперского отсека и отпер её. Всеволод тотчас юркнул вслед за мной и принялся хозяйски озираться.— Видишь эти маты? — сказал я. — Ты поможешь раздать их пассажирам.— На всех не хватит… Ладно, ладно, без тебя знаю, что вначале женщинам.Он взвалил кипу матов на спину и исчез. Вскоре он снова появился в отсеке. С ним пришли ещё несколько парней примерно его возраста.— Они тоже будут таскать, — сказал Всеволод.Я отвёл его в сторонку:— Ты, наверно, все знаешь. Ну-ка, скажи, что произошло на Венере?— А ты спроси у Баумгартена. Это который в скафандре сидит.— Спрошу. Но сперва расскажи ты.— Я бы ни за что не улетел, если б не родители. Я-то за свою психику спокоен.«Опять психика, — подумал я. — Только это и слышишь вокруг…»— Может, он его просто не услышал, — продолжал Всеволод, разглядывая мой курсантский значок, — а они из этого такое раздули…— Кто кого не услышал? Говори по порядку.— Так я и говорю. Он ехал с дальних плантаций, и вдруг у него испортился вездеход. Там, знаешь, привод компрессора…— Не надо про компрессор. Что было дальше?— Дальше начался чёрный теплон. — Парень оживился. — Ух и теплон был! На нашем куполе все антенны расплавились…— Стоп! Ты сказал — испортился вездеход. Дальше?— Вот я и говорю: испортился. А тут теплон начинается, чернота пошла. И тут он проезжает мимо.— Кто мимо кого? Говори же толком!— Тудор мимо Холидэя. Холидэй ему по УКВ — возьми меня, терплю бедствие. А тот будто и не слышит. Проехал, и все.— Ну, а Холидэй что?— А там один самолёт удирал от теплона. Так он услышал вызов Холидэя. Повезло ему, а то сгорел бы.Тудор! Отец Рэя! Он часто бывал у нас в доме. Вместе с моим отцом он занимался селекцией венерианских мхов. Мы с Рэем с детства мечтали о профессии космолетчика, но, когда дело дошло до окончательного выбора, Рэй решил остаться на Венере. Я улетел на Землю, поступил в Институт космонавигации, а Рэй остался. И вот теперь его отец, Симон Тудор… Поразительно!И ещё я вспомнил странные слова Рэя о том, что кто-то не понял его отца.— Из-за этого случая и началась паника? — спросил я.— Пойди к Баумгартену, он тебе расскажет.Баумгартен спал. Но, когда я подошёл, он открыл глаза.— Так хватит воды или нет? — спросил он.— При жёсткой норме хватит. — Я сел рядом с ним. — Старший, мне рассказали про Холидэя. Может, Тудор просто не услышал его? Неужели из-за одного этого случая…— Одного случая? — перебил он, грозно выкатывая на меня светло-голубые глаза. — Если хочешь знать, я заметил это у примаров ещё год назад. Я вёл наблюдения, дружок. Этот чемодан набит записями.— Что именно ты заметил у них, старший? — спросил я, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.— Мелких признаков много. Но самый крупный и самый тревожный… м-м… как это на интерлинге… Равнодушие! — выкрикнул Баумгартен. — Безразличие ко всему, что выходит за рамки повседневных локальных интересов. Я утверждаю это со всей ответственностью врача!Я потихоньку растирал кончики пальцев. Набитый чемодан. Наблюдения за примарами…— Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасения, — продолжал Баумгартен. — Они становятся другими! Сдвиги в психике все более и более очевидны…Его слова так и хлестали меня. Нет, нет, с моими родителями все в порядке. Ничего такого я не замечал. Нет!— А все потому, что торопимся, вечно торопимся.— Да, — сказал я. — Наверное, нужно было разобраться как следует, а не кидаться на первый же корабль.— Я говорю о другой торопливости. — Худое лицо Баумгартена вдруг стало мрачным. — Об этом будет разговор на Совете планирования. Ещё сто лет назад утверждали, что на Венере жить нельзя.Тут корабль наполнился прерывистыми звонками. Это означало — приготовиться к старту.Я поспешил к лифту.Опять прошёл я мимо Холидэев. Том по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Андра читала книгу. Она мельком взглянула на меня, тонкой рукой отбросила со лба волосы. Волосы у неё были чёрные, как у матери, а глаза отцовские, серые, в чёрных ободках ресниц.Ронга сидела, ссутулясь, скрестив руки и стиснув длинными пальцами собственные локти. Резкие черты её лица как бы заострились ещё более. Я услышал, как она шептала непримиримо:— Никуда, никуда с Земли… Глава вторая БЕСПОКОЙНАЯ ЗЕМЛЯ Мы возвращались с последнего зачёта. Целый день, бесконечно длинный день мы только тем и занимались, что убеждали экзаменаторов, что наши мышцы и нервы, наши интеллекты и кровеносные сосуды, — словом, наши психо-физические комплексы вполне пригодны для космической навигации. Нас раскручивали на тренажёрах, мы падали в такие бездны и с таким ускорением, что желудок оказывался у горла, а сердце — во рту. А как только тебя подхватывала силовая подушка, ты не успевал отдышаться, как прямо в глаза лез метеорит — то, что его имитирует, разумеется. И горе тебе, если ты замешкаешься, не успеешь включить ракетный пистолет и отскочить в сторону.У меня словно все кости были переломаны, в голове гудело, и почему-то казалось, будто нижняя челюсть скособочена. Я тронул её рукой — нет, челюсть на месте.Автобус мягко мчал нас по воздушной подушке к жилым корпусам Учебного центра. Мы молчали, не было сил произнести даже один слог. Робин лежал рядом со мной на сиденье, выражение лица у него было, как у Риг-Россо в том кадре, где его вытаскивают из камнедробилки. Сзади сопел и отдувался Антонио — даже он сегодня помалкивал.Только я подумал, что наша группа хорошо отделалась и особых неожиданностей всё-таки не было, как вдруг — фьфк! кррак!! — и я очутился в воздухе. Я даже не успел вскрикнуть, сердце оборвалось, на миг я увидел свои ноги, задранные выше головы. В следующую секунду, однако, я понял, что лечу вниз, и резко перевернулся. Приземлиться на четыре точки… Мои руки и ноги ткнулись почти одновременно в травянистую землю.Я лежал на животе и пытался приподняться на руках и не мог. Сладко пахнущая трава вкрадчиво лезла в рот. Я бурно дышал. Неподалёку кто-то из ребят не то стонал, не то плакал. Я увидел: из автобуса, который преспокойно стоял в нескольких метрах на шоссе, вышел инструктор, ехавший с нами. Его-то не катапультировало. Я поднялся, когда он проходил мимо.— Как настроение, Дружинин?Видали? Тебе устроили такой подвох, и у тебя же ещё должно быть хорошее настроение!— Превосходное, — прохрипел я.Повреждений никто не получил: место для катапультирования было выбрано со знанием дела. И выбросили нас на небольшую высоту. Собственно, это был, скорее, психический тест.Костя Сенаторов не выдержал его. Этот атлет бил кулаком по земле, лицо его было перекошено, и он все повторял с какими-то странными завываниями:— Уйду-у-э… уйду-у-э…Я схватил его под мышки, попытался поднять, но Костя оттолкнул меня локтем и завыл ещё громче. Инструктор покачал головой, нагнулся к Косте и ловко сунул ему в раскрытый рот таблетку.Никогда бы не подумал, что у Кости могут сдать нервы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41