А мы летели всего каких-нибудь семнадцать минут.Моросил дождь, когда мы вышли из аэропоезда на мокрые плиты эстакады. С запада плыли чёрные, набухшие дождями тучи. Но, по-видимому, были уже включены на побережье защитные установки: тучи начинали редеть и рассеиваться, потому что дождь был не нужен.Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Гумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своём домике в посёлке космонавтов — давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из товарищей.Мы остановились на переходной площадке. Влево бежала транслента к Веде Гумана, вправо — к Учебному центру и посёлку космонавтов.Остро пахло хвоей, дождём, близостью моря.Андра медлила, стояла в задумчивости. Я посмотрел на неё, и тут же она вскинула тревожный взгляд и сказала:— Не могу расстаться с тобой, Улисс…Так вот, должно быть, и происходят крутые повороты в жизни человека.Был некто Улисс Дружинин, пилот, сын примаров, мрачноватый тип с прекрасными задатками брюзги и бродяги, и никто во всей Вселенной не испытывал особой радости от факта его существования.И не стало его.Ну, как там сказал когда-то поэт? Облако в штанах — вот что осталось от некоего Улисса Дружинина…— Отныне ты не будешь ходить по земле. Я буду тебя носить на руках. Вот так.— Перестань, — смеялась Андра. — Пусти…— Ты моя драгоценность. Моя царевна. Моя ненаглядная.— Откуда у тебя эти слова? Почему ты заговорил по-русски?— Моя жар-птица. Моя жена. Ты моя жена?— Да… Жар-птица-это из сказки?Все, что было раньше, ушло, скрылось за поворотом. Время начало новый отсчёт. Вкрадчиво просачивался в комнату лунный свет, затевая лёгкую игру теней, и мне был близок и понятен старинный первоначальный смысл луны и смысл мира, который поэты не зря же называли подлунным.Не знаю, сколько прошло времени, и не хотел знать. Но вдруг я почувствовал, что Андра опять встревожилась.— О чем ты думаешь? — спросил я, готовый защитить её от всех тревог мира, сколько бы их ни было.Андра молчала.Я слышал, как она легко прошла в гостиную. Вслед за тем донёсся её голос:— Мама?.. Ты не волнуйся, просто я выключила видео… Мама, ты выслушай…Я не слышал, что ей говорила мать, но понимал, что разговор идёт трудный.— Я у Улисса… Да… Мама, погоди, ну нельзя же так, дай мне сказать. Мы решили пожениться. Ты слышишь? Мама, ты слышишь?.. Ну не надо, мамочка, нельзя же так…Она перешла на шёпот, я не различал слов, хотя весь обратился в слух. Во мне поднималась злость к Ронге. Я представлял себе её резкое, прекрасное лицо на экране видеофона, непримиримые глаза. Мне хотелось подскочить к Андре, выхватить видеофон, крикнуть: «Перестань её мучить!»Вернулась Андра, я обнял её, глаза у неё были мокрые.— Что она сказала?— Требует, чтобы я сейчас же приехала домой.— И ты… ты поедешь?— Нет.— Вот какая жена мне досталась! Ох, и буду же я тебя беречь, моя храбрая…Она сжала мою руку:— Не сердись на неё, Улисс. Мама очень хорошая, добрая. Только она устала, потому что отцу никогда не сиделось на месте. Люди ведь разные: один любит движение, другой — покой. Отец вечно таскал её по всем материкам, я ведь и родилась в дороге — на лайнере по пути в Гренландию. А после того случая на Венере мама решила, что хватит с неё кочевой жизни.— Они разошлись с отцом?— Когда Том Холидэй сказал, что приглашён в комиссию Стэффорда и собирается снова на Венеру, мать просто пришла в отчаяние. Не могу тебе передать, какая разыгралась сцена. Отец согласился остаться. Но перед самым отлётом комиссии… в общем, он ничего не мог с собой поделать, так уж он устроен. И мама сказала, чтобы он не возвращался…Андра всхлипнула.— Не плачь. Может, все ещё наладится. Отцу надоест кочевать, и он вернётся. Ты же говоришь, он приедет в конце лета. Не плачь.— Уже не плачу. — Она прерывисто вздохнула.— Вот и умница.Потом я сказал:— Теперь понятно, почему твоя мама так ко мне относится. Она хочет предотвратить повторение своей судьбы. Я ведь тоже… веду не оседлый образ жизни.Андра промолчала.— Похоже, она меня ненавидит, — сказал я.— Просто она напугана и никак не может забыть ту венерианскую историю.— Венерианскую историю? Но я-то при чем? — И тут у меня мелькнула догадка. — Постой, постой… Её тревожит, что я сын примаров?— Да.— И она боится, что я… Андра, это не так! Я себя проверил! Клянусь, ничего такого во мне…— Не надо, Улисс, — быстро сказала она. — Я ничего не боюсь.— Андра… — Мне хотелось без конца повторять её имя. — Андра, знаешь что? Я уйду из космофлота. Найду себе другое занятие. Всегда будем вместе.— Нет, Улисс. Такую жертву я не приму. Ты пилот. А пилоты должны летать. На то они и пилоты… Глава одиннадцатая ЧЕРТЕЖИ МЕЧТЫ Из космофлота я, конечно, не ушёл. Нас с Робином перевели на линию Луна — Юпитер, и мы ушли в рейс с группой планетологов. Мы высаживались на спутники этой гигантской планеты. На Ио и Ганимеде поставили новые автоматические станции. Исследователи оказались отчаянными ребятами, все они были ярыми сторонниками быстрейшего заселения больших спутников Юпитера и неутомимо искали подтверждения своим доводам. Один из них, Олег Рунич, особенно нервировал нас. Он был убеждён, что в глубинах океана Юпитера существует замкнутая органическая жизнь, и так и лез в десантной лодке поближе к атмосфере планеты, чтобы испытать какой-то необычайно чувствительный прибор — регистратор биомассы.Словом, у нас было много хлопот с планетологами. Но когда мы их удерживали, ссылаясь на коварство Ю-поля, они возражали, ссылаясь на наш знаменитый экспериментальный полет вне времени.Беспокойный это был рейс. И когда мы наконец благополучно возвратились на Луну, я почувствовал необходимость разрядки.Нам с Робином дали двухмесячный отпуск. Я, разумеется, собрался с ближайшим рейсовым на Землю. Робина отец уговорил остаться на Луне.— Хочет, чтобы я ему помог обработать какие-то вычисления на Узле связи, — сказал Робин.— Нет, — сказал я, — хочет привязать тебя к Узлу семейным узелком. Договаривай уж до конца.— Похоже, — согласился он. — Особенно Дед настаивает.— Ну как же! Династия Грековых — космических связистов. Ты бы женился, Робин. Династия так уж династия. — Преемственность надо обеспечить, чтобы дело не заглохло.— И женюсь, — сказал Робин своим невозмутимым тоном. — Одному тебе, что ли, можно?Андра встретила меня в космопорту. Повисла у меня на шее, шепнула:— Обещал носить на руках — так неси!Недолго думая я подхватил её, смеющуюся, на руки и понёс сквозь толпу. На площади перед зданием космопорта Андра высвободилась. Озабоченно поправила причёску, потом критически оглядела меня и, найдя, что я порядком обносился, потащила в ближайший рипарт.Мне доставляло неизъяснимое удовольствие подчиняться ей во всем. В зеркале рипарта я увидел на своём лице незнакомую улыбку — благодушную и туповатую. Странное дело — я никак не мог согнать её с лица, она все время возвращалась, я чувствовал это. Так я и сидел с этой улыбочкой дома за столом, попивая кофе и заедая яблочным пирогом и очередными грандиозными проектами из области этнолингвистики. Потом мы взяли машину и укатили к морю, и я, блаженно улыбаясь и закрыв глаза, лежал на теплом песке в дюнах, и Андра натёрла меня какой-то новой мазью, предохраняющей от ожогов. От шершавых, нагретых солнцем сосен шёл отличный смолистый дух. Мы надели маски и ласты и, включив дыхательные аппараты, надолго ушли под воду, и плавали, и бродили, взявшись за руки, среди леса водорослей. А потом опять лежали на песке и смотрели, как закатное красное солнце погружается в море.Наверное, это и было счастье.Дни стояли сказочные — тихие солнечные дни начала сентября. По утрам я отвозил Андру в Веду Гумана, а к концу занятий приезжал за ней. Все с той же благодушной улыбкой я ожидал её в вестибюле, и она сбегала по лестнице в неизменном сопровождении двух-трех юных гуманитариев, и я, улыбаясь, оттирал эскорт плечом. Гуманитарии умолкали на полуслове и несколько ошарашенно смотрели, как я усаживал Андру в машину. Моя жена, высунувшись из окошка, докрикивала им окончание разговора, но я включал первую скорость. Андра сердито поворачивалась ко мне:— Как не стыдно, Улисс! Ты ведёшь себя как маленький…Выговор разбивался о мою улыбку. Я посылал ей менто: «Люблю».— В конце концов, просто невежливо, — не сразу сдавалась Андра.«Люблю», — твердил я.Ничто на свете, кроме неё, меня не интересовало. Даже читать было неохота. Стоило Андре выйти из комнаты, как я вскакивал и шёл за ней. Я просто не выносил её отсутствия.На второй день Андра сказала:— Вечером мы поедем к матери. — И, предупреждая мои возражения, быстро добавила: — Мама как будто примирилась.— А что ей оставалось? — буркнул я.— Будь повежливее и не вздумай торопить меня домой, — сказала Андра. — У мамы сейчас очень трудная полоса.«Трудная полоса». Я восхищённо смотрел на свою жену. Мне ужасно нравился её голос и всё, что она говорила, каждое слово.— Отец недавно говорил с ней…— Он приехал?— Нет. У него самый разгар работы, и он умолял маму прилететь к нему в Индию.— А она что?— Раздумывает.Ронга встретила меня не то чтобы холодно, но сдержанно. Я внутренне поёжился от её испытующего взгляда. Андра что-то рассказывала о своих лингвистических делах, а Ронга в упор смотрела на меня. Она как бы спрашивала: «Могу я доверить тебе свою дочь? Ведь у меня нет никого дороже Андры…»Потом налила в бокалы шипучего вина. Я взял свой и сказал, обращаясь к Ронге:— Будь счастлива, старшая.— Что говорить обо мне, — ответила она, и мне показалось, что голос её звучит мягче. — Будьте счастливы вы с Андрой.Андра вскочила, обняла мать:— За нас с Улиссом, мамочка, не беспокойся. Мы пьём за тебя и… за папу.Я думал — грянет гром. Нет, обошлось. Ронга только головой покачала и пригубила вино.Но, как видно, её все ещё одолевали сомнения.— Улисс, про тебя стали часто писать в газетах. Ты что же, намерен повторить тот полет?— Если повторение и состоится, то очень не скоро, — ответил я.— На днях передавали интервью с Боргом. Насколько я поняла, начато проектирование корабля с этим… каким-то странным двигателем.— Хроноквантовым. Знаю.Ронга помолчала. Ожидала, наверное, не разовью ли я тему. Но я потягивал вино, поглядывал на Андру. И хотелось мне одного — поскорее очутиться дома.— Надеюсь, теперь, — Ронга подчеркнула это слово, — теперь ты с большей ответственностью будешь обдумывать свои шаги.И я ответил солидно, как и полагается семейному человеку:— Ну, ещё бы!Андра тихонько прыснула в ладошку.Да, я знал, что Борг начал проектировать корабль, об этом мне ещё в Селеногорске рассказали. Знал даже, что ему предоставили один из корпусов Института ракетостроения — это по соседству с посёлком космонавтов, рукой подать. Но день проходил за днём, а я не торопился наведаться к Боргу.— Что с тобой, Улисс? — спросила однажды Андра, когда я вёз её из Веды Гумана домой. — Всполошил, можно сказать, все человечество, а теперь, когда дело сдвинулось, ты вроде бы потерял к нему интерес.— Успею ещё, — благодушно отозвался я.— "Успею"! И улыбка у тебя какая-то появилась… Знаешь, кем ты становишься?— Кем?— Едоком!— Но-но, не очень… Я отпускник, только и всего. Имеет право человек на отпуск?Андра подумала и сказала:— Имеет.А спустя день или два меня вызвал по видеофону Борг.— Здравствуй, пилот, — сказал он, вглядываясь в меня с усмешкой. — Случайно узнал, что ты на земном шаре. Что поделываешь?— Да, в общем-то, ничего… Я в отпуску.— Поздравляю, — сказал Борг.Я поблагодарил, не совсем ясно представляя, с чем именно он меня поздравил. Наверное, всё-таки не с отпуском.— Если выберешь время, пилот, приезжай. У нас тут весёлая компания. Ладно, выключаюсь.
Я выбрал не лучшее время для визита — утренние часы. Но я не собирался мешать Боргу и его конструкторам работать — просто мне хотелось посмотреть, как проектируют космические корабли.Корпус, в котором разместилось конструкторское бюро Борга, стоял в излучине тихой речушки. Я вошёл в просторный круглый холл. Все двери — а их тут было множество — стояли настежь, так как предполагается, что в рабочие часы не бывает праздношатающихся.Я заглянул в одну из них — и замер. Спиной ко мне сидел человек, над креслом возвышались квадратные плечи и затылок в белокурых завитках — это был несомненно Борг. Мощный череп был обтянут зеленоватым пластиком конструкторского шлема, от которого тянулся к пульту, змеясь по полу, толстый кабель. Руки Борга лежали на подлокотниках кресла, и я подумал, что по сложности это кресло, пожалуй, не уступало пилотскому. Руки, обнажённые по локоть, были грубые, загорелые, в белых волосках — очень крепкие, уверенные руки. Пальцы то и дело пробегали по кнопкам на консолях подлокотников.А перед Боргом был развернут во всю стену конструкторский экран. По нему проносились разноцветные линии, они переплетались, выстраивались в группы, исчезали. Вот возникла сложная фигура, сквозь которую проходила жирным красным пунктиром какая-то магистраль. Борг задержал фигуру на экране, всмотрелся… вслед за тем из кресла раздалось глухое рычание — и экран опустел, все исчезло. И снова побежали линии, причудливо группируясь.Я смотрел во все глаза. Первый раз я видел главного конструктора за работой, и это зрелище захватило меня своей необыкновенной красотой и напряжённостью. Датчики, вмонтированные в шлем, несли мысль конструктора к одной из сложнейших машин мира — преобразователю конструкторского пульта, который мгновенно воспроизводил импульсы на экране — в размерах, углах, направлениях. Но каким же могучим даром концентрированного, точного мышления и вольного воображения нужно обладать, чтобы вот так часами сидеть перед экраном…— Какого дьявола! — прорычал вдруг Борг.Я вздрогнул от неожиданности и сделал было шаг в сторону, чтобы бесшумно уйти, но тут он повернулся вместе с креслом. Брови у него были грозно нахмурены, и вообще я как-то не сразу узнал Борга.— А, это ты, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41