мебель для ванной в стиле прованс купить
– пытаясь угадать, о чем хочет сказать она мне своим уже костенеющим языком, задушенно переспросил я и глянул в ее глаза.
Ничего не успел. Она умерла у меня на руках. Не успел ни узнать имени убийцы, которого она целовала так, как еще недавно целовала меня, и которому говорила почти те же слова. Ни позвать на помощь.
Ни даже поздравить с днем свадьбы. Хотя последнее, как вы сами понимаете, выглядело бы смешным и жутким анахронизмом; нелепостью вроде букета белых роз и заздравного тоста на поминках…
Сосулька растаяла. Последние капли ее впитались в окровавленную ткань, и только тут я понял, что Лене уже не помочь, а еще несколько таких капель – и уже не помочь мне самому. Незваный гость, бывший любовник новобрачной, найденный у ее мертвого тела… в лице ни кровинки что у одной, что у другого… Что могут подумать те, кто скоро хватятся невесты и точно так же, как я, в поисках ее придут сюда? СЮДА!
Я хотел поцеловать ее на прощание, но внезапная вспышка жгучего стыда вдруг буквально откинула меня от нее. Паяц! Даже сейчас думаешь об эффектных сценах прощания, ухода?.. Только тут я увидел приоткрытую створку окна, через которую, вне всякого сомнения, выбрался из здания убийца. Я мельком выглянул в окно, и уже одного этого короткого мига хватило, чтобы понять: тем же путем я уйти НЕ МОГУ. Во дворе стояла группа нетрезвых гостей, среди них Владислав Юрьевич, отец Лены. Все они увлеченно переругивались с шеф-поваром и несколькими официантами. Кажется, запаздывало какое-то блюдо, машинально подхватил слух. А это непорядок, стал надиктовывать неуместный назойливый голос внутри меня. Один французский метрдотель закололся шпагой, когда узнал, что опаздывает рыба к королевскому столу Достаточно известный факт. Так поступил Франсуа Ватель, метрдотель принца Конде.
. Шпага… закололся… Мне можно уходить только тем путем, каким я пришел сюда.
Я спустился по лестнице и вышел в коридор, шатаясь, как пьяный. Кажется, когда я пришел сюда, я и был пьяный, а ведь потом выпил еще несколько рюмок водки? Почти не закусывая, э?
Я ведь неоднократно повторял выше, что отношусь к разновидности классических неудачников. Можете принимать это как аксиому. И то, что эта аксиома, было еще раз блестяще подтверждено: я не преминул наткнуться на Людмилу Венедиктовну, выходящую из дамской комнаты, лопни все ее унитазы!!! Разумеется, несостоявшаяся теща тут же меня углядела. Надо было видеть, как сурово подтянулись ее подкрашенные губы, как подпрыгнул дряблый подбородок! Она молчала, загородив своим немалым корпусом почти весь коридор и отрезав мне путь к бегству. Конечно же мой вид совершенно не внушил ей доверия.
– Так, – наконец сказала она, – а ты что тут делаешь, а? Наверно, я плохо читала список приглашенных? Или я дура? Сумасшедшая? Ты считаешь меня за идиотку, что ли? Наглец!
Нужно было спокойно согласиться со всеми этими утверждениями, тем более дело именно так и обстояло. Но, видно, я выглядел откровенно растерянным, потому что матушка Лены начала массированную атаку:
– Значит, вот почему ее нет в зале, а? Гости уж беспокоятся: что она, где она? А тут!.. Ты что, ничего не понял? Она вышла замуж за хорошего человека, не чета тебе! И твоей мерзкой рожи тут и близко быть не должно, па-нят-но тебе, ублюдок, скотина, алкаш? Ну, все! (Она запыхтела, как средних размеров бегемот, страдающий одышкой.) Ну, довольно! Лена за тебя все время заступалась, но теперь-то она не будет заступаться, когда тебе, сволочи, наконец-то разобьют моррррду!!!
Во всем этом безобразии Людмила Венедиктовна абсолютна права, пожалуй, лишь в одном: Лена теперь НЕ БУДЕТ за меня заступаться. Я мутным взглядом смотрел на гневную матушку. Нет, в моем положении следовало сказать что-либо холодное и язвительное, дескать, шел мимо, зашел в туалет, думал, тут ПТУ имени Полиграфа Полиграфовича Шарикова выпускной бал устраивает… судя по звукам и всему такому… Но вид Людмилы Венедиктовны всегда действовал на меня парализующе. Лена, Лена, девочка моя!.. Я успел выдавить из себя только первый слог имени: «Ле… », а потом мою грудь пережало, словно ее туго затянули бинтами, и я нырнул под локтем Людмилы Венедиктовны. Оттолкнув подкатившуюся сбоку экзальтированную московскую тетушку, бросился к выходу. На ее блузке, кажется, осталось красное пятно, но мне было уже не до того…
Лишь на улице я обратил внимание, что мои руки испачканы в крови. В ее крови. Я машинально поднял обе руки к лицу, и тотчас же притормозила какая-то раздолбанная «семерка». Водитель, вероятно, принял мой судорожный жест за попытку «голосовать» на обочине.
– Куда? – спросил он.
– Никуда… – машинально начал я и оглянулся на «Нью-Йорк», а потом махнул рукой и сказал, глотая слова:
– А впрочем… Давай.
Он что-то толковал про оплату и про адрес, и уж не припомню, что я отвечал. Голову обняло какое-то жаркое облако; разбрасывая искры, с грохотом вращались жернова… а перед глазами распластались какие-то мутные багровые письмена, подмигивающие алыми огоньками.
– В-вези, – сподобился сказать я и тут протрезвел окончательно. Конечно, о своей финансовой мощи, выражающейся двадцатью пятью рублями, я не вспоминал.
Об этом мне напомнили уже тогда, когда подъехали прямо к моему подъезду. Я проигнорировал довольно грубые напоминания о деньгах и вошел в подъезд, даже забыв захлопнуть за собой дверь. Зря я это сделал. Шоферы – люди мало склонные к тонким душевным проявлениям, поэтому его совершенно не касается, какими страстями я обуреваем. Он догнал меня уже в подъезде и тряхнул за плечо, а потом, наверно, обошелся бы так, что из меня вывалились бы и чувствования, и страсти, и более грубые составляющие моего организма. Но тут, к счастью, подоспел Телятников. Хоть в чем-то повезло. Он выглянул на вопли таксиста и, застав меня в весьма незавидном положении, немедленно отсчитал шоферу сто двадцать рублей. Оказывается, я договорился именно за столько, хотя он провез меня всего несколько кварталов. По меркам нашего города – чистейший грабеж, но я не спорил. Вялым и раздавленным, как переваренный кисель, я был вытряхнут в прихожку моей квартиры. Макарка, ничего не спрашивая, молча поднес мне черпачок дедовского «трехшестерочного» портвейна, и я выпил одним махом.
После этого я зашел на кухню, выпихнул оттуда Нинку, оторопевшую от столь непривычного обращения с нею, чертенком в юбке, – и выложил Телятникову все. Макарка молча взялся рукою за голову и так сидел на протяжении всего моего рассказа.
– Ты что же это, совсем ничего не соображаешь? – Такова была его первая фраза.
– Честно? – пробормотал я. – Ни хрена… Муть какая-то. Лену убили.
– Так, ясно. – Телятников снял очки, потер переносицу, потом долго протирал стекла. Водрузил оправу обратно и, глядя на меня покрасневшими глазами, спросил:
– Так… а теперь сосредоточься, вспомни и говори, как что было. Из меня, конечно, плохой дознаватель…
– Ничего, найдутся следователи и получше, – мрачно сказал я.
– Типун тебе на язык! Если будешь нюни распускать, тогда найдутся. А так… тебе еще никто ничего не предъявлял. Ну… для начала ответь: ты пьяный был? Сильно пьяный?
– Да я бы не сказал. А как Ленку там увидел… на полу… так совсем протрезвел. Там другое в голове замутилось…
– Значит, не пьяный. Ты пошел за Ленкой на эту дурацкую лестницу и увидел ее с каким-то мужиком. В лицо ты его не видел. Но как он хоть со спины выглядел и как одет был? Постарайся припомнить, не видел ли ты его до этого в зале, где банкет?
– Н-не знаю. Там в зале много кто был. Человек сорок или пятьдесят. Я всех разглядеть не успел, да и не особенно крутился, чтоб меня не засекли эти…. Родственнички. А мужик тот… Крупный такой парень. В светлом костюме. Темноволосый. Ростом… высокий, Ленка на каблуках была, а он все равно ее выше чуть ли не на голову.
Макар пошевелил губами, подсчитывая.
– Значит, с тебя тот парень был, так, Илюха? Ростом, говорю, примерно – с тебя?
– Да, примерно. Только он попросторнее меня. Пошире. Да и постарше, я думаю.
– Почему так думаешь?
Я скрипнул зубами:
– Видно, Ленку в последнее время на взрослых потянуло. Вадиму ее под тридцатку или тридцать уже стукнуло, да и тот, на лестнице!.. – Наверно, у меня что-то сделалось с лицом, потому что Макарка всполошенно кинулся к уже известной бутылке и принялся лить из нее прямо в тазик с насечками, а потом мне в рот и снова в тазик.
– И тот, на лестнице, – продолжал я уже спокойнее, но побелели на руках костяшки пальцев, – видно, постарше меня. Солидно выглядит, богато. В плечах меня раза в полтора пошире. (Макарка покосился на мои худые плечи и выставил вперед нижнюю губу.) Где она с ним снюхаться успела?
Больше я не сказал ни слова, потому что Телятников свирепо оскалил зубы и перебил меня:
– Так. Теперь говорить буду я. Ты сейчас весь на эмоциях, под впечатлением… еще бы! Теперь я, спокойно, хладнокровно, с расстановкой. Насколько я знаю Ленку… молчи, Илюха!.. насколько я знаю Ленку, она всегда была девчонка порядочная. С кем попало путаться не станет, с несколькими сразу – тем более. Но нельзя и отрицать того факта, что мужчина должен был быть близок ей, чтобы она в день собственной свадьбы уединилась с ним в укромном уголке, говорила о чем-то насущно важном, а потом… потом… ну, поцеловала. Вы расстались с ней полгода как. Что ж ты хочешь, милый? Лена девочка видная, красивая.
– Ты же сам говорил, что она с двумя одновременно встречаться не будет…
– Так! Откуда ты знаешь, что тот, с лестницы, не был у нее ДО Вадима? Ну? Ннну?
– Она бы мне сказала, – глотая боль, словно плохую, с комками, манную кашу, выговорил я. – Ведь сказала же мне про Вадима. Она мне даже сказала, что с Вадимом у нее ничего не было. В смысле потрах… п-постели.
– Ладно, – сказал Макарка, – еще по стаканчику… Так. Теперь к главному. Он ушел через окно. Во дворе были люди. В том числе и Ленкин отец.
– Если он туда полез, значит, их там еще не было…
– О, ты уже что-то начал соображать! Это обнадеживающий признак. Ты выходил тем же путем, каким пришел, то есть коридором. Я примерно представляю, как там внутри, приходилось в «Нью-Йорке» бывать. По пьянке, конечно. В коридоре ты и напоролся на Ленкину мамашу. Плохо. Очень плохо. Она, конечно, думает, что единственный человек, который может отвлечь ее дочь от чего угодно, даже от собственной свадьбы, – это ты? Ну, так оно и есть, можешь даже не отвечать. Дочка куда-то отошла, невесты хватились. И тут ты – взъерошенный. Руки вот в крови. Ты хоть этими руками никого не хватал, когда ноги делал?
– К-кажется, тетку Ленкину… отстранил.
Макар побледнел еще больше. Его круглое добродушное лицо как-то сразу осунулось, заострилось, в чертах лица даже появилась этакая острая, неприятная, жалобная угловатость, словно эту толстую физиономию мяли пальцами, стараясь уменьшить в объеме. Он вскочил со стула, суетясь, прошелся по кухне, натыкаясь на табуретки и мебель. Наконец он напоролся на мусорное ведро, опрокинул его и рассыпал по полу всякий хлам, после чего его передвижения приняли более упорядоченный характер.
– Ты это… вот что, Илюха, – произнес он. – Тебе нужно пока что… заныкаться где-нибудь. Понятно, Винни? Могут прийти. Улики, улики… Нехорошие такие улики.
– Они что, могут подумать, что это Я – ЛЕНУ? – как нечто невероятное выдавил я эту вполне очевидную-наверно, уже для многих – мысль.
Макар Телятников молча разлил по последней. Он не сказал, что именно по последней, в тазике оставалось еще много, не говоря уже о том, что в пределах квартиры имелся неисчерпаемый источник пойла. Но я понял по его мрачному лицу: это – последняя. На пьянство времени нет. Нет.
– Теперь вот что: бери этот ключ, Илюха, вот тебе триста рублей, последние, лови тачку и дуй до Жасминки, там у меня дача. Я, когда от родителей уматывал, на всякий случай от нее ключ захватил… ну, на случай, говорю, если у тебя вдруг по какой причине перекантоваться нельзя было бы. Понял? Сегодня у нас 27 апреля, отец туда только на майские праздники припрется, так что у тебя есть четыре дня. За это время я постараюсь что-нибудь придумать, а пока что возьми мой мобильник… я щас туда новую SIM-карту воткну, ее никто не знает еще, я только позавчера к Би-Лайну подключился, а вообще у меня МТС, ну, ты знаешь… Если что, я тебе позвоню, а 1 мая нужно тебе валить оттуда затемно, что ли… Да и нельзя тебе долго у меня-то. Если тебя в розыск поставят, то это значит, менты всех друзей шерстить будут, это уж точно. А я – твой лучший друг, это им мой добропорядочный папаша сразу скажет, точно.
Последние фразы он договаривал совсем уж в сумасшедшем темпе, так, что я не все успевал понимать.
– Но Нинка-то как? – всполошился я.
– Какая Нинка? Какая Нинка?! За Нинкой уж я посмотрю! – взвился всегда уравновешенный Макарка. Обычно ведь это я его пинал, и именно я его пришпоривал и, наоборот, урезонивал. А теперь Телятников забрал бразды правления в свои пухлые руки, и нет никакого резона против этого возражать. Я низко наклонил голову, понимая, что крыть нечем. Да и не хотелось. Тяжело. Пусто.
Макарка между тем ходил вокруг меня и говорил какие-то торопливые, непонятные слова:
– Там, правда, жрать нечего почти что, но в погребе, кажется, еще картошка оставалась и солености разные, варенья… Так что без еды не помрешь, особенно если по пути че-нибудь прикупишь. Сосиски там, сырки какие-нибудь… плавленые.
– Какая еда… сосиски? Какие сы… сырки? – сумбурно ответил я. – Ты еще скажи: книжку почитать возьми, чтоб не скучно.
И тут мой взгляд упал на злосчастный томик из сундучка трех старичков-стайеров. С этим дурацким названием «Словник демиургических погрешностей».
И тотчас же в дверь позвонили.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ДЕТЕКТИВНАЯ
Такие разные сыщики (-цы)
1
– Черт!! – прошипел Макарка.
– Лучше бы он, – шепотом сказал я, и ноги стали ватными. Ноги стали ватными, а я сам повалился с табуретки прямо в угол, за буфет, куда-то туда, где давно не ступала нога человека, тем более человека, вооруженного шваброй и мокрой тряпкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Ничего не успел. Она умерла у меня на руках. Не успел ни узнать имени убийцы, которого она целовала так, как еще недавно целовала меня, и которому говорила почти те же слова. Ни позвать на помощь.
Ни даже поздравить с днем свадьбы. Хотя последнее, как вы сами понимаете, выглядело бы смешным и жутким анахронизмом; нелепостью вроде букета белых роз и заздравного тоста на поминках…
Сосулька растаяла. Последние капли ее впитались в окровавленную ткань, и только тут я понял, что Лене уже не помочь, а еще несколько таких капель – и уже не помочь мне самому. Незваный гость, бывший любовник новобрачной, найденный у ее мертвого тела… в лице ни кровинки что у одной, что у другого… Что могут подумать те, кто скоро хватятся невесты и точно так же, как я, в поисках ее придут сюда? СЮДА!
Я хотел поцеловать ее на прощание, но внезапная вспышка жгучего стыда вдруг буквально откинула меня от нее. Паяц! Даже сейчас думаешь об эффектных сценах прощания, ухода?.. Только тут я увидел приоткрытую створку окна, через которую, вне всякого сомнения, выбрался из здания убийца. Я мельком выглянул в окно, и уже одного этого короткого мига хватило, чтобы понять: тем же путем я уйти НЕ МОГУ. Во дворе стояла группа нетрезвых гостей, среди них Владислав Юрьевич, отец Лены. Все они увлеченно переругивались с шеф-поваром и несколькими официантами. Кажется, запаздывало какое-то блюдо, машинально подхватил слух. А это непорядок, стал надиктовывать неуместный назойливый голос внутри меня. Один французский метрдотель закололся шпагой, когда узнал, что опаздывает рыба к королевскому столу Достаточно известный факт. Так поступил Франсуа Ватель, метрдотель принца Конде.
. Шпага… закололся… Мне можно уходить только тем путем, каким я пришел сюда.
Я спустился по лестнице и вышел в коридор, шатаясь, как пьяный. Кажется, когда я пришел сюда, я и был пьяный, а ведь потом выпил еще несколько рюмок водки? Почти не закусывая, э?
Я ведь неоднократно повторял выше, что отношусь к разновидности классических неудачников. Можете принимать это как аксиому. И то, что эта аксиома, было еще раз блестяще подтверждено: я не преминул наткнуться на Людмилу Венедиктовну, выходящую из дамской комнаты, лопни все ее унитазы!!! Разумеется, несостоявшаяся теща тут же меня углядела. Надо было видеть, как сурово подтянулись ее подкрашенные губы, как подпрыгнул дряблый подбородок! Она молчала, загородив своим немалым корпусом почти весь коридор и отрезав мне путь к бегству. Конечно же мой вид совершенно не внушил ей доверия.
– Так, – наконец сказала она, – а ты что тут делаешь, а? Наверно, я плохо читала список приглашенных? Или я дура? Сумасшедшая? Ты считаешь меня за идиотку, что ли? Наглец!
Нужно было спокойно согласиться со всеми этими утверждениями, тем более дело именно так и обстояло. Но, видно, я выглядел откровенно растерянным, потому что матушка Лены начала массированную атаку:
– Значит, вот почему ее нет в зале, а? Гости уж беспокоятся: что она, где она? А тут!.. Ты что, ничего не понял? Она вышла замуж за хорошего человека, не чета тебе! И твоей мерзкой рожи тут и близко быть не должно, па-нят-но тебе, ублюдок, скотина, алкаш? Ну, все! (Она запыхтела, как средних размеров бегемот, страдающий одышкой.) Ну, довольно! Лена за тебя все время заступалась, но теперь-то она не будет заступаться, когда тебе, сволочи, наконец-то разобьют моррррду!!!
Во всем этом безобразии Людмила Венедиктовна абсолютна права, пожалуй, лишь в одном: Лена теперь НЕ БУДЕТ за меня заступаться. Я мутным взглядом смотрел на гневную матушку. Нет, в моем положении следовало сказать что-либо холодное и язвительное, дескать, шел мимо, зашел в туалет, думал, тут ПТУ имени Полиграфа Полиграфовича Шарикова выпускной бал устраивает… судя по звукам и всему такому… Но вид Людмилы Венедиктовны всегда действовал на меня парализующе. Лена, Лена, девочка моя!.. Я успел выдавить из себя только первый слог имени: «Ле… », а потом мою грудь пережало, словно ее туго затянули бинтами, и я нырнул под локтем Людмилы Венедиктовны. Оттолкнув подкатившуюся сбоку экзальтированную московскую тетушку, бросился к выходу. На ее блузке, кажется, осталось красное пятно, но мне было уже не до того…
Лишь на улице я обратил внимание, что мои руки испачканы в крови. В ее крови. Я машинально поднял обе руки к лицу, и тотчас же притормозила какая-то раздолбанная «семерка». Водитель, вероятно, принял мой судорожный жест за попытку «голосовать» на обочине.
– Куда? – спросил он.
– Никуда… – машинально начал я и оглянулся на «Нью-Йорк», а потом махнул рукой и сказал, глотая слова:
– А впрочем… Давай.
Он что-то толковал про оплату и про адрес, и уж не припомню, что я отвечал. Голову обняло какое-то жаркое облако; разбрасывая искры, с грохотом вращались жернова… а перед глазами распластались какие-то мутные багровые письмена, подмигивающие алыми огоньками.
– В-вези, – сподобился сказать я и тут протрезвел окончательно. Конечно, о своей финансовой мощи, выражающейся двадцатью пятью рублями, я не вспоминал.
Об этом мне напомнили уже тогда, когда подъехали прямо к моему подъезду. Я проигнорировал довольно грубые напоминания о деньгах и вошел в подъезд, даже забыв захлопнуть за собой дверь. Зря я это сделал. Шоферы – люди мало склонные к тонким душевным проявлениям, поэтому его совершенно не касается, какими страстями я обуреваем. Он догнал меня уже в подъезде и тряхнул за плечо, а потом, наверно, обошелся бы так, что из меня вывалились бы и чувствования, и страсти, и более грубые составляющие моего организма. Но тут, к счастью, подоспел Телятников. Хоть в чем-то повезло. Он выглянул на вопли таксиста и, застав меня в весьма незавидном положении, немедленно отсчитал шоферу сто двадцать рублей. Оказывается, я договорился именно за столько, хотя он провез меня всего несколько кварталов. По меркам нашего города – чистейший грабеж, но я не спорил. Вялым и раздавленным, как переваренный кисель, я был вытряхнут в прихожку моей квартиры. Макарка, ничего не спрашивая, молча поднес мне черпачок дедовского «трехшестерочного» портвейна, и я выпил одним махом.
После этого я зашел на кухню, выпихнул оттуда Нинку, оторопевшую от столь непривычного обращения с нею, чертенком в юбке, – и выложил Телятникову все. Макарка молча взялся рукою за голову и так сидел на протяжении всего моего рассказа.
– Ты что же это, совсем ничего не соображаешь? – Такова была его первая фраза.
– Честно? – пробормотал я. – Ни хрена… Муть какая-то. Лену убили.
– Так, ясно. – Телятников снял очки, потер переносицу, потом долго протирал стекла. Водрузил оправу обратно и, глядя на меня покрасневшими глазами, спросил:
– Так… а теперь сосредоточься, вспомни и говори, как что было. Из меня, конечно, плохой дознаватель…
– Ничего, найдутся следователи и получше, – мрачно сказал я.
– Типун тебе на язык! Если будешь нюни распускать, тогда найдутся. А так… тебе еще никто ничего не предъявлял. Ну… для начала ответь: ты пьяный был? Сильно пьяный?
– Да я бы не сказал. А как Ленку там увидел… на полу… так совсем протрезвел. Там другое в голове замутилось…
– Значит, не пьяный. Ты пошел за Ленкой на эту дурацкую лестницу и увидел ее с каким-то мужиком. В лицо ты его не видел. Но как он хоть со спины выглядел и как одет был? Постарайся припомнить, не видел ли ты его до этого в зале, где банкет?
– Н-не знаю. Там в зале много кто был. Человек сорок или пятьдесят. Я всех разглядеть не успел, да и не особенно крутился, чтоб меня не засекли эти…. Родственнички. А мужик тот… Крупный такой парень. В светлом костюме. Темноволосый. Ростом… высокий, Ленка на каблуках была, а он все равно ее выше чуть ли не на голову.
Макар пошевелил губами, подсчитывая.
– Значит, с тебя тот парень был, так, Илюха? Ростом, говорю, примерно – с тебя?
– Да, примерно. Только он попросторнее меня. Пошире. Да и постарше, я думаю.
– Почему так думаешь?
Я скрипнул зубами:
– Видно, Ленку в последнее время на взрослых потянуло. Вадиму ее под тридцатку или тридцать уже стукнуло, да и тот, на лестнице!.. – Наверно, у меня что-то сделалось с лицом, потому что Макарка всполошенно кинулся к уже известной бутылке и принялся лить из нее прямо в тазик с насечками, а потом мне в рот и снова в тазик.
– И тот, на лестнице, – продолжал я уже спокойнее, но побелели на руках костяшки пальцев, – видно, постарше меня. Солидно выглядит, богато. В плечах меня раза в полтора пошире. (Макарка покосился на мои худые плечи и выставил вперед нижнюю губу.) Где она с ним снюхаться успела?
Больше я не сказал ни слова, потому что Телятников свирепо оскалил зубы и перебил меня:
– Так. Теперь говорить буду я. Ты сейчас весь на эмоциях, под впечатлением… еще бы! Теперь я, спокойно, хладнокровно, с расстановкой. Насколько я знаю Ленку… молчи, Илюха!.. насколько я знаю Ленку, она всегда была девчонка порядочная. С кем попало путаться не станет, с несколькими сразу – тем более. Но нельзя и отрицать того факта, что мужчина должен был быть близок ей, чтобы она в день собственной свадьбы уединилась с ним в укромном уголке, говорила о чем-то насущно важном, а потом… потом… ну, поцеловала. Вы расстались с ней полгода как. Что ж ты хочешь, милый? Лена девочка видная, красивая.
– Ты же сам говорил, что она с двумя одновременно встречаться не будет…
– Так! Откуда ты знаешь, что тот, с лестницы, не был у нее ДО Вадима? Ну? Ннну?
– Она бы мне сказала, – глотая боль, словно плохую, с комками, манную кашу, выговорил я. – Ведь сказала же мне про Вадима. Она мне даже сказала, что с Вадимом у нее ничего не было. В смысле потрах… п-постели.
– Ладно, – сказал Макарка, – еще по стаканчику… Так. Теперь к главному. Он ушел через окно. Во дворе были люди. В том числе и Ленкин отец.
– Если он туда полез, значит, их там еще не было…
– О, ты уже что-то начал соображать! Это обнадеживающий признак. Ты выходил тем же путем, каким пришел, то есть коридором. Я примерно представляю, как там внутри, приходилось в «Нью-Йорке» бывать. По пьянке, конечно. В коридоре ты и напоролся на Ленкину мамашу. Плохо. Очень плохо. Она, конечно, думает, что единственный человек, который может отвлечь ее дочь от чего угодно, даже от собственной свадьбы, – это ты? Ну, так оно и есть, можешь даже не отвечать. Дочка куда-то отошла, невесты хватились. И тут ты – взъерошенный. Руки вот в крови. Ты хоть этими руками никого не хватал, когда ноги делал?
– К-кажется, тетку Ленкину… отстранил.
Макар побледнел еще больше. Его круглое добродушное лицо как-то сразу осунулось, заострилось, в чертах лица даже появилась этакая острая, неприятная, жалобная угловатость, словно эту толстую физиономию мяли пальцами, стараясь уменьшить в объеме. Он вскочил со стула, суетясь, прошелся по кухне, натыкаясь на табуретки и мебель. Наконец он напоролся на мусорное ведро, опрокинул его и рассыпал по полу всякий хлам, после чего его передвижения приняли более упорядоченный характер.
– Ты это… вот что, Илюха, – произнес он. – Тебе нужно пока что… заныкаться где-нибудь. Понятно, Винни? Могут прийти. Улики, улики… Нехорошие такие улики.
– Они что, могут подумать, что это Я – ЛЕНУ? – как нечто невероятное выдавил я эту вполне очевидную-наверно, уже для многих – мысль.
Макар Телятников молча разлил по последней. Он не сказал, что именно по последней, в тазике оставалось еще много, не говоря уже о том, что в пределах квартиры имелся неисчерпаемый источник пойла. Но я понял по его мрачному лицу: это – последняя. На пьянство времени нет. Нет.
– Теперь вот что: бери этот ключ, Илюха, вот тебе триста рублей, последние, лови тачку и дуй до Жасминки, там у меня дача. Я, когда от родителей уматывал, на всякий случай от нее ключ захватил… ну, на случай, говорю, если у тебя вдруг по какой причине перекантоваться нельзя было бы. Понял? Сегодня у нас 27 апреля, отец туда только на майские праздники припрется, так что у тебя есть четыре дня. За это время я постараюсь что-нибудь придумать, а пока что возьми мой мобильник… я щас туда новую SIM-карту воткну, ее никто не знает еще, я только позавчера к Би-Лайну подключился, а вообще у меня МТС, ну, ты знаешь… Если что, я тебе позвоню, а 1 мая нужно тебе валить оттуда затемно, что ли… Да и нельзя тебе долго у меня-то. Если тебя в розыск поставят, то это значит, менты всех друзей шерстить будут, это уж точно. А я – твой лучший друг, это им мой добропорядочный папаша сразу скажет, точно.
Последние фразы он договаривал совсем уж в сумасшедшем темпе, так, что я не все успевал понимать.
– Но Нинка-то как? – всполошился я.
– Какая Нинка? Какая Нинка?! За Нинкой уж я посмотрю! – взвился всегда уравновешенный Макарка. Обычно ведь это я его пинал, и именно я его пришпоривал и, наоборот, урезонивал. А теперь Телятников забрал бразды правления в свои пухлые руки, и нет никакого резона против этого возражать. Я низко наклонил голову, понимая, что крыть нечем. Да и не хотелось. Тяжело. Пусто.
Макарка между тем ходил вокруг меня и говорил какие-то торопливые, непонятные слова:
– Там, правда, жрать нечего почти что, но в погребе, кажется, еще картошка оставалась и солености разные, варенья… Так что без еды не помрешь, особенно если по пути че-нибудь прикупишь. Сосиски там, сырки какие-нибудь… плавленые.
– Какая еда… сосиски? Какие сы… сырки? – сумбурно ответил я. – Ты еще скажи: книжку почитать возьми, чтоб не скучно.
И тут мой взгляд упал на злосчастный томик из сундучка трех старичков-стайеров. С этим дурацким названием «Словник демиургических погрешностей».
И тотчас же в дверь позвонили.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ДЕТЕКТИВНАЯ
Такие разные сыщики (-цы)
1
– Черт!! – прошипел Макарка.
– Лучше бы он, – шепотом сказал я, и ноги стали ватными. Ноги стали ватными, а я сам повалился с табуретки прямо в угол, за буфет, куда-то туда, где давно не ступала нога человека, тем более человека, вооруженного шваброй и мокрой тряпкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41