И не важно, сколько Штольц упрашивал, хныкал и кричал: Джек был обязан убедиться. Хищники, подобные этому, были специалистами обмана, мастерами лжи, а их жизнь – а иногда и личность как таковая – хитроумно разработанной фальшивкой. Даже если такой хищник девять раз подряд говорит правду, нет никаких гарантий, что в десятый он не солжет. И если ему покажется, что Джек испытывает к нему жалость – даже на миг, – он не замедлит этим воспользоваться.
Тем не менее допрос не затянулся. Все убийства Штольца, кроме единственного, уже были достоянием общественности. По большому счету, он мог открыть Джеку только одно: чем именно ему насолили убитые. Печальный перечень мелких происшествий, начиная с обругавшего Штольца водителя и заканчивая кем-то, кто забыл включить сигнал поворота.
– А та проститутка, которую ты убил, чтобы пройти инициацию? – спросил Джек. – Как именно она нарушила правила движения?
– Ее мне жаль, так жаль... – всхлипнул Штольц. – Но это единственный способ. Только так я мог вступить в Стаю.
– Но зачем? Никто из них не убивал по той же причине, что и ты сам. Так с чего тебе хотеть стать членом Стаи?
Всхлипы Штольца постепенно затихли. Джек дал ему отдышаться.
– Когда ты был моложе, ты знал, что будешь делать в жизни? – выдавил Штольц.
Джек вспомнил, как впервые смастерил нечто, что готов был назвать произведением искусства.
– Да, – ответил он.
– Ну, а я не имел никакого представления. У меня не было конкретных планов или цели. Знаешь, ведь люди в большинстве своем – такие как я.
Джек молчал.
– Моя работа, моя жизнь... все это будто случилось со мной. И однажды я понял, что никому не нужен. Я незначителен. Все, что бы я ни делал, не имело значения. Мне никогда не совершить ничего выдающегося. Понять такое – смерти подобно.
– Значит, другие умерли вместо тебя?
– Все должно было быть иначе! Тот, первый, я просто хотел напугать его. Хорошенько поговорить с ним. Высказать все, что наболело. Но... он просто посмеялсянадо мной.
– В общем, ты убил его. И из сострадания приколотил его собственные водительские права ему на лоб.
– Он не заслуживал этих прав! Как ты не понимаешь? Я должен был показать людям, почемуэтот человек расстался с жизнью. Надо было дать им понять.Иначе они посчитали бы меня обыкновенным преступником.
– Да уж, только не это. Ты ведь такой особенный, правда?
Штольц поднял взгляд. Впервые в его голосе прозвучало что-то кроме страха.
– Я никогда не был кем-то особенным, – с горечью сказал он. – Очередное лицо в толпе. Но когда я начал свою работу, все изменилось. Я добился перемен. Я сделал мир лучше.
– А остальные члены Стаи? Они что – тоже делают мир лучше?
– Они... они мои друзья. У меня ведь немного друзей.
– И ты закрываешь глаза на то, что все они – убийцы?
– Дружба – это договор, – упрямо сказал Штольц. – Ты соглашаешься не замечать чужих недостатков, а в ответ не замечают твоих собственных. Друзья не осуждают друг друга.
– Нет, только чужаков, чтобы затем убить их. Неужели ты и вправду воображаешь, что все зло на дорогах – от тех шестерых водителей, что их смерть хоть что-то изменила?
– Так и есть. Не потому, что они больше не сядут за руль, но потому, что все остальные знают почему. Люди стали вести себя иначе.
– Да, – тихо сказал Джек. – Это верно. Но ты не достиг цели. Ты не вернул людям вежливость, ты просто вселил в них страх. А в этом нет ничего хорошего, это ничему никого не учит.
Джек подался вперед с напряжением в лице.
– А знаешь, кого ты напугал больше всех? Семьи своих жертв. Невинных людей. Разве дети должны страдать из-за того, что их отец груб на дороге? Или жена?
– Я не... не хотел...
– Тебя не заботила судьба осиротевших. Тех, кто выжил. Но она заботит меня.
В руке Джека появилась узкая полоска стали. Автомобильная антенна.
– Обычно осиротевшие проходят через три стадии боли, – сказал Джек. – Первая стадия называется потрясение.
Он хлестнул антенной по лицу Штольца. Тот вскрикнул.
– На этой стадии человек переживает шок. Он с трудом концентрирует внимание, чувствует отчуждение от собственных эмоций. Он может испытывать отчаяние и ужас или спрятаться от случившегося, не верить своим глазам.
Джек нанес новый удар, размахнувшись слева. Антенна прочертила кровавую полосу на лбу Штольца.
– Не надо! – завопил Штольц.
– Следом идет стадия реакции. Человек много чего переживает – гнев, депрессию, отчуждение, чувство вины. И, разумеется, потерю – он теряет индивидуальность, самоуважение, контроль над собой. В его настроении случаются непредсказуемые скачки...
Новый удар.
И еще.
И еще.
– О господи, не надо, пожалуйста, зачем ты это делаешь, зачем...
– И наконец, последняя стадия: разрешение.Человек впитывает в себя боль, проникается ею. Он понимает, что она никогда, никогда его не покинет... теперь она стала частьюего самого. Эту тяжесть люди несут всю дальнейшую жизнь. Она ни на минуту не становится легче, но мускулы, которые несут ее, могут окрепнуть.
– Что тебе нужно? Я все рассказал, пожалуйста, не мучай меня больше...
– Каждый по-своему переживает эти три стадии. Но существует нечто общее, что разделяют все, каждый из осиротевших... Знаешь, что это?
– Нет. Нет. Пожалуйста, я не знаю...
– Они хотят знать, как все было. И не важно, насколько это ужасно, безобразно или тошнотворно. Они хотят знать, как именно погиб человек, которого они так любили. Им нужны детали. Они нужны им, чтобы мысленно воссоздать последние мгновения жизни близкого им человека, потому что это – единственная замена тому, что им действительно необходимо: оказаться там. Чтобы попрощаться.
Джек замолчал, не сводя глаз с зажатой в руке антенны. На свету лампы капли крови блестели, выделяясь на хромированной поверхности темно-рубиновым цветом; абстрактными кляксами они скользили вниз по серебристой полоске.
– Этого я им дать не в состоянии. Но я могу передать детали. Если не суть, то голые факты.
– Пожалуйста, – простонал Штольц. – Я все тебе рассказал, все...
Джек отложил антенну. Подобрал кусок провода, обмотал его конец вокруг кулака, проделал то же самое с другим концом. Туго натянул удавку, разведя руки.
– Я знаю, – сказал он.
* * *
Никки сидела в дальней кабинке кафетерия и рассматривала выложенные на стол предметы.
Их было шесть, и они лежали рядком вдоль края стола. Вынимая их из небольшого пластикового мешочка, она действовала осторожно, оборачивая их салфеткой, чтобы случайно не коснуться поверхности даже краешком пальца Она знала, что полицейские подвергнут их самому тщательному анализу.
Коллекция трофеев у серийного убийцы – явление весьма распространенное. Если убийцы хранили у себя части тел своих жертв, Джек оставлял их полиции, но порою они забирали с места преступления и хранили у себя дома какую-нибудь мелочь, которую полицейские могли и не заметить. В таких случаях он посылал Никки на дом к убитому преступнику, чтобы забрать эти вещи, а потом, снабдив каждую из них своим ярлычком, оставлял их рядом с трупом. Поначалу Никки считала, что такие мелочи не оправдывают риска, но вскоре изменила точку зрения. Держать у себя трофей – вроде бы ерунда по сравнению с изнасилованием и убийством, но здесь насилие попросту было более тонким: стянуть крохотный кусочек чьей-то жизни, чтобы с его помощью вновь и вновь переживать убийство. Если предмет был достаточно безобиден, убийца мог даже не расставаться с ним и после ареста; Никки задумалась, сколько же убийц в тюрьмах повсюду таскают с собой такие вот талисманы "на счастье".
Первым из трофеев Штольца был маленький пластиковый брелок в форме единицы. На нем стояли слова "С нами Вы всегда – номер Один!" и логотип автомобильного салона.
Второй оказался маленькой, ярко раскрашенной пластмассовой лягушкой. С секунду Никки пристально разглядывала ее, а затем вытащила из сумочки пару красных перчаток и надела их. Итальянская кожа – гладкая, тонкая, хорошо облегающая руки. Чтобы полностью натянуть правую перчатку, Никки пришлось даже сдвинуть браслет с амулетами повыше с запястья, хотя кованая цепочка из отпущенной стали сидела на руке плотно и не пошла далеко.
Подняв лягушку, Никки рассмотрела ее поближе. Ярко-оранжевое земноводное с синими пятнами; Никки засомневалась, попадаются ли в природе особи с такой окраской или же владелец просто выкрасил лягушку, исходя из каких-то своих соображений.
Отложив ее, Никки подобрала третий предмет, коробочку леденцов "Пец" с клавишей-дозатором в виде головы Бэтмена. Она выдавила в ладонь конфетку, сунула в рот. Вишня. Лишь затем отвлеченно подумала: Штольц ведь мог сделать с леденцами какую-нибудь гадость, скажем покрыть их тонким слоем цианида (Джек говорил, у него было нечто вроде навязчивой шпиономании), но ничего не произошло.
Четвертым предметом был элемент паззла, картон под толстым слоем пластика-ламината. В уголок вдавлено металлическое колечко – для того, видимо, чтобы подвешивать к ключам. Не было никакой возможности определить, что изображала картинка в целом; цветные пятна и несколько полос. И вновь Никки не могла сказать, кто покрыл эту вещицу ламинатом – Штольц или его жертва. В любом случае это было сделано, чтобы защитить элемент: его владелец всегда мог сунуть руку в карман и прикоснуться к гладкой поверхности пластика рядом со связкой ключей, она напоминала ему о... О чем? О решенной головоломке – или об оборванной жизни?
Впрочем, какая разница?
Пятым предметом был Смарф – крошечная фигурка из синей пластмассы. Она была здорово потерта, нарисованные глаза совсем поблекли; кто-то очень долго носил ее в кармане, всегда держал при себе. Подарок от ребенка?
И последний предмет – маленькая алюминиевая бирка с выдавленным серийным номером и словами: "Город Портленд". Собачий паспорт.
Никки бегло осмотрела ее, перевернула. На обороте было выгравировано слово "РОЗИ".
Она постаралась представить, как Штольц таскает в кармане эту бирку, крутит ее в пальцах в минуты стресса. Вновь и вновь переживает свое преступление, фантазирует о следующем. Но у Никки не было того дара, каким владел Джек, она не умела взглянуть на окружающие ее вещи глазами убийцы; в ее сознании всплывали лишь образы виденных ею собак. Большие псы и маленькие шавки, лающие, подпрыгивающие, бегающие вокруг. Никки стало любопытно, какой породы была эта Рози, давно ли она умерла.
Она пробежала пальцем по тугой связке амулетов на браслете, слушая их знакомое бренчание. У нее были все возможные виды амулетов – сердечки, фигурки богини, листочки трилистника и черепа. Некоторые были подарены, другие она купила сама. Когда люди спрашивали о них, в ответ она пожимала плечами и жаловалась на свое суеверие.
В итоге она собрала всю коллекцию обратно в пакетик, сунула его в сумочку и вышла из кафе.
Вопросы лучше оставить Джеку.
* * *
Прежде чем избавиться от тела Штольца, Джек сфотографировал его.
"Волчьи угодья" работали на основе взаимообмена; информация за информацию. Если Джеку нужны детали, которые привели бы его к другим членам Стаи, ему придется заплатить за них, – а для этого годилась лишь одна валюта.
Он сделал множество снимков крупным планом.
Джек неплохо управлялся с фотоаппаратом, даже выполнял какие-то профессиональные заказы, прежде чем решил сосредоточиться на скульптуре. Он всегда предпочитал снимать статичные объекты, а не людей или природу: ему нравилось точно выверять освещение, угол и задник, не отвлекаясь на изменчивые формы, продиктованные движением. У каждого предмета, который ему приходилось снимать, имелась своя история; фотографу нужно было только найти способ рассказать ее, сделать очевидной.
Тело Штольца было хроникой боли. Ссадины, ожоги, порезы... и каждый – веха на пути разрушения. Не воли самого Штольца, нет; его собственный страх скомкал ее практически сразу.
То была хроника эрозии. Эрозии Джека.
Чем больше вопросов он задавал, тем яснее ему становилось, что Штольц не лжет.
Но он не прекратил пытки.
Джек сказал себе, что это необходимо – ему нужно быть абсолютно уверенным. Все это могло оказаться игрой гениального актера. Всего одна ложь, и он попадет в западню, а его секрет станет известен Стае.
Но тело Штольца поведало иную историю.
Джек помнил каждую ступень, значение каждой раны. Это был пейзаж потерь, разрушенная крепость тайн, которую он взял приступом. Он помнил свои ощущения на каждом этапе... и то, как в определенный момент перестал чувствовать вину.
Он все еще щелкал затвором фотоаппарата, когда в подвал спустилась Никки.
* * *
– Ты собираешься что?– переспросила Никки.
Джек изучал режущую кромку диска пилы.
– Собираюсь отправить Гурману мозг Штольца.
– Гурману? На хрен тебе Гурман? Давай нажмем на этого треклятого Патрона!
Никки вышагивала взад-вперед по пыточной камере. Тело Дорожного Патруля с распухшим, багровым лицом все еще было привязано к стулу.
– Я пока не придумал, как до него добраться, – сказал Джек. – У Гурмана крайне специфические вкусы. Он не упустит шанса проглотить мозги Следователя.
– Джек, я начинаю подозревать, что мозги Следователя уже кто-то проглотил. Ты хотел размяться с этим неудачником... – сказала она, указывая на привязанный к стулу труп, – ...отлично, я могу это понять. Но мы говорим сейчас о засранце, убившем твою семью!
– Да, – тихо ответил Джек. – И теперь я убиваю тех, кто близок ему...
Замерев, Никки с недоверием уставилась на него.
– Так вот чем ты занят, да? Ты воображаешь, что уничтожение Стаи заставит Патрона страдать? Это полная чушь, Джек, и ты сам это знаешь. Для начала, счастливое семейство-серийных-убийц было манией Джинна-Икс, а он уже отправился на Грандиозный Концерт Курта Кобейна на небесах. Во-вторых... Господи боже, Джек, Патрон плевать хотел на всех и каждого. Он шелестит оторванными частями тел, как писатели – исписанными страницами. Он самый больной долбаный монстр из всех, на кого мы только натыкались... и мне уже начинает казаться, что в нем больше отваги, чем в тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40