https://wodolei.ru/catalog/filters/
он только и знает, что бранится, сердится и совсем не хочет потерпеть хоть немножко. Вот я и думаю, был бы Сусуму дома, оно бы и лучше было. Когда отец – слепой, а мать из кожи вон лезет, чтобы как-нибудь свести концы с концами, сыну, пожалуй, не подобает лакомиться европейскими блюдами да тянуться за иностранцами и держать в голове одну лишь злосчастную эту «науку»…
– Ну, и что же дальше?
– Вот я и хочу, чтобы Сусуму вернулся, подбодрил бы немного отца и позаботился бы о доме. Ему уже восемнадцать лет; мне кажется, он уже сможет немного облегчить жизнь нам обоим.
– Конечно, сможет, обязательно сможет. Вложить в дело столько денег, потратить на него тысячу, а то и две тысячи иен, да чтобы после этого он не заработал каких-нибудь пятидесяти иен в месяц – это было бы чересчур уж неудачное предприятие! Опять же так и должно быть, чтобы сын заботился о родителях. Да и самому Сусуму тоже пора уже возвращаться и поучиться немного настоящей жизни.
– Вот только не знаю, как это устроить, отец. Ведь муж запретил мне сообщать Сусуму даже о своей слепоте. «Хотя бы даже, мол, я и умер, и то незачем ему возвращаться…» – вот ведь как он рассуждает. Никак нельзя мне самой написать Сусуму обо всем. Если муж узнает, ужас что будет! Вот я и хотела попросить вас, не напишете ли вы? Конверт я захватила с собой… – с этими словами мать Сусуму достала квадратный конверт, на котором горизонтальными строчками был по-английски написан адрес – Сусуму прислал этот конверт из Европы.
– Видишь ли… – старик Сакаи в нерешительности провел рукой по лысой голове. Выдать деньги под надежный залог – на это он всегда готов, от этого убытка не будет, но чего ни в коем случае не следует брать на себя – это ответственности за чужие дела. Тем более в данном случае, когда ехать внуку придется не откуда-нибудь из Эдо, а издалека, из Европы, тут двадцатью или тридцатью иенами на дорогу не обойдешься. Чего доброго еще попросят у него денег на путешествие, а в этом радости мало… С другой стороны, если он не вмешается и предоставит всему идти своим чередом, то дом Хигаси в конце концов окажется без всяких средств к существованию и ему придется взвалить на себя все заботы о дочери и о зяте, а это тоже весьма неприятная перспектива…
После недолгого раздумья старый Сакаи внезапно с размаху хлопнул себя по колену.
– Знаешь что, давай сделаем так. Брат твоего мужа, как бишь его… Да вот этот, что живет в Токио, ну, врач, который сделал такую карьеру…
– Аояги?
– Вот, вот, вот, этот самый Аояги… Напиши сама этому Аояги… Мне неудобно… Напиши, что, мол, так и так, хотелось бы вызвать домой Сусуму, но сама ты затрудняешься сделать это и просишь его, не поможет ли он ускорить возвращение племянника, как будто это он сам придумал? Попроси-ка его, а? Сусуму уже взрослый. Он, конечно, сумеет сам раздобыть себе денег на дорогу и приедет домой.
3
Все вышло так, как придумал старый Сакаи. Письмо пошло из Коею в Токио, к Аояги, от Аояги – в Кэмбридж к Сусуму и побудило его немедленно собраться в дорогу.
Все дальше и дальше на запад путешествовало письмо, а тем временем бурный, полный событий двадцатый год эры Мэйдзи близился к окончанию.
Холодом и беспредельным унынием окружила зима убогую хижину, которую старый Хигаси считал своим замком Тихая. Тихая – замок Тихая. Построенный на склоне горы Конгосан на стыке нынешних префектур Нара и Осака в центральной Японии, этот замок во время так называемой «войны Севера и Юга» (XIV в.) служил оплотом южной коалиции феодалов во главе с Кусуноки. В переносном смысле – недоступная твердыня, цитадель верности и неподкупности.
Перелом руки из-за старческого возраста не заживал так скоро, как сулил врач, сильная боль, усилившаяся вместе с наступлением холодов, мешала старому Хигаси спокойно спать по ночам, у него болели все суставы, чего раньше с ним не бывало, все ему было невкусно, самочувствие ухудшилось, и деревенские жители, навещавшие старика, с тревогой убеждались, что больной день ото дня выглядит все хуже и хуже.
И сам старый Хигаси тоже замечал, что жизненная энергия его с каждым днем угасает. Он пытался собраться с духом, говоря себе, что ему ведь нет еще шестидесяти лет, а это еще не такой возраст, когда; люди считаются дряхлыми, и хотя он сед, слеп и калека, слишком обидно было бы сейчас распрощаться с жизнью. Но он сам не мог не отдавать себе отчет в своем состоянии – топлива осталось мало, запаса, чтобы поддержать огонь, не было, и оставалось только ждать, когда догорят последние головешки. Значит, когда это произойдет, наступит беспредельный мрак? Жена недоумевала, отчего это муж, всегда такой вспыльчивый, стал в последнее время удивительно молчаливым и целыми днями не произносит ни слова.
В деревне отметили еще только «месяц инея», Месяц инея. – До революции 1868 г. летоисчисление в Японии велось по лунному календарю, «Месяц инея» соответствует декабрю солнечного календаря.
но в семье Хигаси, придерживавшейся солнечного календаря, уже закончились приготовления к новогоднему празднику. Правда, все было очень скромно, только для соблюдения обычая, но у ворот поставили все же сосновые деревца. Было двадцать восьмое декабря. С утра сыпал мелкий снег, потом перестал, и на смену ему поднялся сильный ветер. Дни стояли короткие – не успевало как следует рассвести, как уже опускались ранние сумерки. Старый Хигаси, аккуратно одетый в выцветшее коричневое полосатое кимоно и старенькое парусиновое хаори, сидел, прислонившись к столбу, в комнате в глубине дома, где в странном несоответствии со скромным убранством, в маленькой тесной нише висело, как украшение, оружие – малый и большой мечи, боевой панцирь. Левая рука старика покоилась на перевязи. Слегка откинув назад голову, старый Хигаси прислушался – в соседней комнате старинные восьмиугольные часы пробили четыре.
– Четыре часа? Уже, наверное, смеркается? – ни к кому не обращаясь, проговорил он и закрыл незрячие глаза.
По улице, сотрясая деревья «кэяки», стеной окружившие дом, пронесся жуткий порыв ветра. Из кухни долетал голос жены, многословно распекавшей служанку, и стук ножа – готовились праздничные рисовые лепешки.
Этот звук пробудил в старом Хигаси множество разных воспоминаний.
Он вспомнил, как слышал такие же звуки пятьдесят лет назад, в Эдо, в усадьбе на Кодзимати, и перед ним возникли дорогие образы отца и матери и счастливые дни тех стародавних времен, последовавшие затем перемены, трагедия реставрации, тоска двадцатилетнего отшельничества. Вся жизнь снова прошла перед мысленным взором старого Хигаси, и непрошенные слезы невольно навернулись у него на глазах.
Потом он подумал о том, что близится окончание года, и недавние события вновь пронеслись в его воображении как длинный свиток картин. Он промелькнул быстро, как сон, этот богатый событиями год, и в то же время тянулся долго, словно сто лет. Весной он впервые увидел Токио после двадцатилетней разлуки, увидел своими глазами, что представляет собой на деле правление так называемой «клановой клики». Ему удалось избегнуть опасности, он не пошел в подчинение узурпаторам и возвратился домой. А потом – потом наступила эта слепота, эта слабость… Кто знает, суждено ли ему еще раз увидеть новогодние праздники в будущем году?
Погруженный в задумчивость, старый Хигаси не слышал приблизившихся к нему шагов.
– Отец, письмо пришло.
– Письмо? От кого?
– От Сато-сан.
– От Сато… Он совсем перестал писать в последнее время… Ну, читай, читай…
Жена неторопливо принялась за чтение. С тех пор как старый Хигаси ослеп, многие его корреспонденты, узнав об этом, старались писать по возможности азбукой, Азбука. – В японской письменности, кроме заимствованных из Китая иероглифов, употребляется еще и слоговая азбука «кана». В феодальной Японии азбукой пользовались главным образом женщины или малообразованные мужчины.
так что госпожа Хигаси без особого труда справлялась с этой задачей.
«Привет!
Зимние холода дают себя знать с каждым днем все сильнее. Как самочувствие почтенного старца? А ваш покерный слуга совершенно неожиданно для себя на днях оказался приговорен к ссылке на остров…»
– Что такое? Ссылка на остров? Опять что-нибудь переврала! Прочти это место еще раз, еще раз, говорят тебе!
– Да нет же, я читаю правильно, здесь точно на писано буквами: «Ссылка на остров…»
– Вот как?! Ну, ладно. Читай же дальше!
«…предписано в течение трех лет не сметь приближаться к Токио ближе, чем на расстояние трех ри. Жаловаться бесполезно, клановой клике слишком уж от меня доставалось за эти годы, так что приходится смириться. Как вам, вероятно, известно, наша атака на правительство приняла весьма активные формы, и правительство решило перейти в контрнаступление – решено подвергнуть нас всех изгнанию. Кроме меня, под действие этого благодатного закона подпало еще четыреста человек. Все они высланы из столицы сроком на три года. Кто мог ожидать, что ленивые беспечные власти решатся предпринять такие меры? Приходится признать, что мы проявили беспечность и в ожидании грядущих побед потерпели позорное поражение…»
– Как темно, ничего разобрать невозможно… Кити! Кити! Зажги же лампу! Смотри, ведь в комнате совсем уж темно, а ты все выжидаешь чего-то, вот бестолковая!..
4
Служанка принесла лампу. Свет ее озарил напряженное, изменившееся лицо старого Хигаси.
– Ну, читай же, что ты медлишь! Читай же скорей!
– Подождите минуточку… Да разве же можно так выпускать фитиль? Честное слово, вот дырявые руки… Кити! Ну, до чего же ты…
– Будешь ты читать или нет? – старый Хигаси стукнул кулаком здоровой правой руки по раме котацу.
Жена, поворчав еще некоторое время, опять принялась за чтение.
«…потерпели позорное поражение. Нам пришлось спешно бежать из Токио в Иокогаму. Газета закрыта.
Въезд в Токио запрещен. Теперь мы бойцы разгромленной армии. Какая ирония судьбы! Посмейтесь же вместе с нами над нашей печальной участью! Думаю, что при таком положении вещей в ближайшие год-другой ничего предпринять не удастся. Поэтому я решил отправиться на это время в путешествие за границу. Собираюсь выехать, как только все подготовлю к отъезду. Из Америки думаю поехать в Англию. С радостью думаю о том, что, если попаду в Англию, сумею повидаться там с вашим почтенным сыном.
Генералу разбитой армии не пристало много разглагольствовать о воинской доблести, поэтому письмо на этом заканчиваю. Перед отъездом напишу вам еще. А пока прошу вас беречь себя и молю бога, чтобы он даровал вам долгую жизнь на многие лета.
Покорно прошу простить за столь неискусное послание.
Саго
… месяца …дня
P. S. Воодушевленные успехом и вдруг сраженные неожиданным ударом противника, мы, бойцы разбитой армии, поистине покрыли себя позором. Мы не предполагали, что эта публика, способная лишь плясать да волочиться за женщинами, нанесет нам такой удар.
Однако как бы они ни бесновались от ярости, их часы уже сочтены. Думаю, что недалеко то время, когда мы сумеем показать вам интересное зрелище, и поэтому еще раз прошу вас беречь свое здоровье!»
Старый Хигаси заставил жену трижды прочитать вслух это письмо. Он не промолвил ни слова, только тяжело вздохнул.
– Что с вами? Опять болит?
Старый Хигаси не отвечал.
– Болит, да?
– Что болит?
– То есть, как это – что? Я спрашиваю, опять, наверно; рука болит?
– Да… Счастливая ты, Канэ! У тебя на душе легко!
– Легко?! Это мне-то легко?! О да, конечно, мне всегда легко! Всюду я, женщина, должна поспевать, обо всем должна думать одна!.. – всегда такая смиренная, она необычно резким движением поднялась на ноги. – Пойти, разве, повеселиться на кухню!..
Старый Хигаси всю ночь не сомкнул глаз.
Наутро, едва забрезжил рассвет, он заставил жену одолжить во всех знакомых домах по соседству токийские газеты и засадил ее за чтение, так что она не успевала даже дыхания перевести. Все газетные сообщения совпадали с тем, что писал Сато, всюду были помещены статьи об этом поразительном событии.
Сомнений больше не оставалось. Битва при Сэкигахара закончилась полным торжеством противника.
Старый Хигаси тяжело переживал этот удар. Ему вспомнились слова, так высокомерно брошенные ему графом Фудзисава семь месяцев назад, на даче Хияма в Мукодзима: «В моих руках полиция, армия… Мы в любой момент готовы к вашим услугам!» Теперь это предостережение сбылось. Сато и его друзья испытали на себе, что означала эта угроза.
Раньше старый Хигаси не слишком верил в силу правительства, но не особенно уповал и на мощь партии Минканто. Правда, бойцы этой партии поднимали изрядный шум, но он был уверен, что из этого шума в конечном итоге не выйдет ничего путного. Если бы паче чаяния этой беспорядочной толпе – такой в представлении старого Хигаси была партия Минканто – и удалось бы одолеть правительство клановой клики, он, пожалуй, только усмехнулся бы горькой улыбкой и долго колебался бы, прежде чем радостно приветствовать победителей.
Но поражение полностью перетянуло сочувствие старика Хигаси на сторону армии Минканто. Их победа не была бы его победой, но их поражение он воспринимал как свое собственное, личное поражение. Внезапный и оглушающий гром репрессий обрушился не только на отряды осаждавших неприступную крепость – он внезапным ударом упал на голову одинокого, тоскующего старика, прикованного недугом к постели в своей убогой, крытой камышом хижине, в Коею, вдали от армии наступления.
В воображении старого Хигаси снова всплывала сцена, разыгравшаяся семь месяцев назад, на даче Хияма. Ему чудились пьяные лица Фудзисава и его приспешников, которые так высокомерно бросили ему вызов. Теперь они, смеясь, провожают глазами с башен замка Тиёда бегущих, разбитых, беспомощных, как слабые щенята, воинов армии Минканто – эта картина ясно, как нарисованная, вставала перед его умственным взором. Казалось, он наяву слышит, как они насмехаются, указывая в сторону далекого Коею:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Ну, и что же дальше?
– Вот я и хочу, чтобы Сусуму вернулся, подбодрил бы немного отца и позаботился бы о доме. Ему уже восемнадцать лет; мне кажется, он уже сможет немного облегчить жизнь нам обоим.
– Конечно, сможет, обязательно сможет. Вложить в дело столько денег, потратить на него тысячу, а то и две тысячи иен, да чтобы после этого он не заработал каких-нибудь пятидесяти иен в месяц – это было бы чересчур уж неудачное предприятие! Опять же так и должно быть, чтобы сын заботился о родителях. Да и самому Сусуму тоже пора уже возвращаться и поучиться немного настоящей жизни.
– Вот только не знаю, как это устроить, отец. Ведь муж запретил мне сообщать Сусуму даже о своей слепоте. «Хотя бы даже, мол, я и умер, и то незачем ему возвращаться…» – вот ведь как он рассуждает. Никак нельзя мне самой написать Сусуму обо всем. Если муж узнает, ужас что будет! Вот я и хотела попросить вас, не напишете ли вы? Конверт я захватила с собой… – с этими словами мать Сусуму достала квадратный конверт, на котором горизонтальными строчками был по-английски написан адрес – Сусуму прислал этот конверт из Европы.
– Видишь ли… – старик Сакаи в нерешительности провел рукой по лысой голове. Выдать деньги под надежный залог – на это он всегда готов, от этого убытка не будет, но чего ни в коем случае не следует брать на себя – это ответственности за чужие дела. Тем более в данном случае, когда ехать внуку придется не откуда-нибудь из Эдо, а издалека, из Европы, тут двадцатью или тридцатью иенами на дорогу не обойдешься. Чего доброго еще попросят у него денег на путешествие, а в этом радости мало… С другой стороны, если он не вмешается и предоставит всему идти своим чередом, то дом Хигаси в конце концов окажется без всяких средств к существованию и ему придется взвалить на себя все заботы о дочери и о зяте, а это тоже весьма неприятная перспектива…
После недолгого раздумья старый Сакаи внезапно с размаху хлопнул себя по колену.
– Знаешь что, давай сделаем так. Брат твоего мужа, как бишь его… Да вот этот, что живет в Токио, ну, врач, который сделал такую карьеру…
– Аояги?
– Вот, вот, вот, этот самый Аояги… Напиши сама этому Аояги… Мне неудобно… Напиши, что, мол, так и так, хотелось бы вызвать домой Сусуму, но сама ты затрудняешься сделать это и просишь его, не поможет ли он ускорить возвращение племянника, как будто это он сам придумал? Попроси-ка его, а? Сусуму уже взрослый. Он, конечно, сумеет сам раздобыть себе денег на дорогу и приедет домой.
3
Все вышло так, как придумал старый Сакаи. Письмо пошло из Коею в Токио, к Аояги, от Аояги – в Кэмбридж к Сусуму и побудило его немедленно собраться в дорогу.
Все дальше и дальше на запад путешествовало письмо, а тем временем бурный, полный событий двадцатый год эры Мэйдзи близился к окончанию.
Холодом и беспредельным унынием окружила зима убогую хижину, которую старый Хигаси считал своим замком Тихая. Тихая – замок Тихая. Построенный на склоне горы Конгосан на стыке нынешних префектур Нара и Осака в центральной Японии, этот замок во время так называемой «войны Севера и Юга» (XIV в.) служил оплотом южной коалиции феодалов во главе с Кусуноки. В переносном смысле – недоступная твердыня, цитадель верности и неподкупности.
Перелом руки из-за старческого возраста не заживал так скоро, как сулил врач, сильная боль, усилившаяся вместе с наступлением холодов, мешала старому Хигаси спокойно спать по ночам, у него болели все суставы, чего раньше с ним не бывало, все ему было невкусно, самочувствие ухудшилось, и деревенские жители, навещавшие старика, с тревогой убеждались, что больной день ото дня выглядит все хуже и хуже.
И сам старый Хигаси тоже замечал, что жизненная энергия его с каждым днем угасает. Он пытался собраться с духом, говоря себе, что ему ведь нет еще шестидесяти лет, а это еще не такой возраст, когда; люди считаются дряхлыми, и хотя он сед, слеп и калека, слишком обидно было бы сейчас распрощаться с жизнью. Но он сам не мог не отдавать себе отчет в своем состоянии – топлива осталось мало, запаса, чтобы поддержать огонь, не было, и оставалось только ждать, когда догорят последние головешки. Значит, когда это произойдет, наступит беспредельный мрак? Жена недоумевала, отчего это муж, всегда такой вспыльчивый, стал в последнее время удивительно молчаливым и целыми днями не произносит ни слова.
В деревне отметили еще только «месяц инея», Месяц инея. – До революции 1868 г. летоисчисление в Японии велось по лунному календарю, «Месяц инея» соответствует декабрю солнечного календаря.
но в семье Хигаси, придерживавшейся солнечного календаря, уже закончились приготовления к новогоднему празднику. Правда, все было очень скромно, только для соблюдения обычая, но у ворот поставили все же сосновые деревца. Было двадцать восьмое декабря. С утра сыпал мелкий снег, потом перестал, и на смену ему поднялся сильный ветер. Дни стояли короткие – не успевало как следует рассвести, как уже опускались ранние сумерки. Старый Хигаси, аккуратно одетый в выцветшее коричневое полосатое кимоно и старенькое парусиновое хаори, сидел, прислонившись к столбу, в комнате в глубине дома, где в странном несоответствии со скромным убранством, в маленькой тесной нише висело, как украшение, оружие – малый и большой мечи, боевой панцирь. Левая рука старика покоилась на перевязи. Слегка откинув назад голову, старый Хигаси прислушался – в соседней комнате старинные восьмиугольные часы пробили четыре.
– Четыре часа? Уже, наверное, смеркается? – ни к кому не обращаясь, проговорил он и закрыл незрячие глаза.
По улице, сотрясая деревья «кэяки», стеной окружившие дом, пронесся жуткий порыв ветра. Из кухни долетал голос жены, многословно распекавшей служанку, и стук ножа – готовились праздничные рисовые лепешки.
Этот звук пробудил в старом Хигаси множество разных воспоминаний.
Он вспомнил, как слышал такие же звуки пятьдесят лет назад, в Эдо, в усадьбе на Кодзимати, и перед ним возникли дорогие образы отца и матери и счастливые дни тех стародавних времен, последовавшие затем перемены, трагедия реставрации, тоска двадцатилетнего отшельничества. Вся жизнь снова прошла перед мысленным взором старого Хигаси, и непрошенные слезы невольно навернулись у него на глазах.
Потом он подумал о том, что близится окончание года, и недавние события вновь пронеслись в его воображении как длинный свиток картин. Он промелькнул быстро, как сон, этот богатый событиями год, и в то же время тянулся долго, словно сто лет. Весной он впервые увидел Токио после двадцатилетней разлуки, увидел своими глазами, что представляет собой на деле правление так называемой «клановой клики». Ему удалось избегнуть опасности, он не пошел в подчинение узурпаторам и возвратился домой. А потом – потом наступила эта слепота, эта слабость… Кто знает, суждено ли ему еще раз увидеть новогодние праздники в будущем году?
Погруженный в задумчивость, старый Хигаси не слышал приблизившихся к нему шагов.
– Отец, письмо пришло.
– Письмо? От кого?
– От Сато-сан.
– От Сато… Он совсем перестал писать в последнее время… Ну, читай, читай…
Жена неторопливо принялась за чтение. С тех пор как старый Хигаси ослеп, многие его корреспонденты, узнав об этом, старались писать по возможности азбукой, Азбука. – В японской письменности, кроме заимствованных из Китая иероглифов, употребляется еще и слоговая азбука «кана». В феодальной Японии азбукой пользовались главным образом женщины или малообразованные мужчины.
так что госпожа Хигаси без особого труда справлялась с этой задачей.
«Привет!
Зимние холода дают себя знать с каждым днем все сильнее. Как самочувствие почтенного старца? А ваш покерный слуга совершенно неожиданно для себя на днях оказался приговорен к ссылке на остров…»
– Что такое? Ссылка на остров? Опять что-нибудь переврала! Прочти это место еще раз, еще раз, говорят тебе!
– Да нет же, я читаю правильно, здесь точно на писано буквами: «Ссылка на остров…»
– Вот как?! Ну, ладно. Читай же дальше!
«…предписано в течение трех лет не сметь приближаться к Токио ближе, чем на расстояние трех ри. Жаловаться бесполезно, клановой клике слишком уж от меня доставалось за эти годы, так что приходится смириться. Как вам, вероятно, известно, наша атака на правительство приняла весьма активные формы, и правительство решило перейти в контрнаступление – решено подвергнуть нас всех изгнанию. Кроме меня, под действие этого благодатного закона подпало еще четыреста человек. Все они высланы из столицы сроком на три года. Кто мог ожидать, что ленивые беспечные власти решатся предпринять такие меры? Приходится признать, что мы проявили беспечность и в ожидании грядущих побед потерпели позорное поражение…»
– Как темно, ничего разобрать невозможно… Кити! Кити! Зажги же лампу! Смотри, ведь в комнате совсем уж темно, а ты все выжидаешь чего-то, вот бестолковая!..
4
Служанка принесла лампу. Свет ее озарил напряженное, изменившееся лицо старого Хигаси.
– Ну, читай же, что ты медлишь! Читай же скорей!
– Подождите минуточку… Да разве же можно так выпускать фитиль? Честное слово, вот дырявые руки… Кити! Ну, до чего же ты…
– Будешь ты читать или нет? – старый Хигаси стукнул кулаком здоровой правой руки по раме котацу.
Жена, поворчав еще некоторое время, опять принялась за чтение.
«…потерпели позорное поражение. Нам пришлось спешно бежать из Токио в Иокогаму. Газета закрыта.
Въезд в Токио запрещен. Теперь мы бойцы разгромленной армии. Какая ирония судьбы! Посмейтесь же вместе с нами над нашей печальной участью! Думаю, что при таком положении вещей в ближайшие год-другой ничего предпринять не удастся. Поэтому я решил отправиться на это время в путешествие за границу. Собираюсь выехать, как только все подготовлю к отъезду. Из Америки думаю поехать в Англию. С радостью думаю о том, что, если попаду в Англию, сумею повидаться там с вашим почтенным сыном.
Генералу разбитой армии не пристало много разглагольствовать о воинской доблести, поэтому письмо на этом заканчиваю. Перед отъездом напишу вам еще. А пока прошу вас беречь себя и молю бога, чтобы он даровал вам долгую жизнь на многие лета.
Покорно прошу простить за столь неискусное послание.
Саго
… месяца …дня
P. S. Воодушевленные успехом и вдруг сраженные неожиданным ударом противника, мы, бойцы разбитой армии, поистине покрыли себя позором. Мы не предполагали, что эта публика, способная лишь плясать да волочиться за женщинами, нанесет нам такой удар.
Однако как бы они ни бесновались от ярости, их часы уже сочтены. Думаю, что недалеко то время, когда мы сумеем показать вам интересное зрелище, и поэтому еще раз прошу вас беречь свое здоровье!»
Старый Хигаси заставил жену трижды прочитать вслух это письмо. Он не промолвил ни слова, только тяжело вздохнул.
– Что с вами? Опять болит?
Старый Хигаси не отвечал.
– Болит, да?
– Что болит?
– То есть, как это – что? Я спрашиваю, опять, наверно; рука болит?
– Да… Счастливая ты, Канэ! У тебя на душе легко!
– Легко?! Это мне-то легко?! О да, конечно, мне всегда легко! Всюду я, женщина, должна поспевать, обо всем должна думать одна!.. – всегда такая смиренная, она необычно резким движением поднялась на ноги. – Пойти, разве, повеселиться на кухню!..
Старый Хигаси всю ночь не сомкнул глаз.
Наутро, едва забрезжил рассвет, он заставил жену одолжить во всех знакомых домах по соседству токийские газеты и засадил ее за чтение, так что она не успевала даже дыхания перевести. Все газетные сообщения совпадали с тем, что писал Сато, всюду были помещены статьи об этом поразительном событии.
Сомнений больше не оставалось. Битва при Сэкигахара закончилась полным торжеством противника.
Старый Хигаси тяжело переживал этот удар. Ему вспомнились слова, так высокомерно брошенные ему графом Фудзисава семь месяцев назад, на даче Хияма в Мукодзима: «В моих руках полиция, армия… Мы в любой момент готовы к вашим услугам!» Теперь это предостережение сбылось. Сато и его друзья испытали на себе, что означала эта угроза.
Раньше старый Хигаси не слишком верил в силу правительства, но не особенно уповал и на мощь партии Минканто. Правда, бойцы этой партии поднимали изрядный шум, но он был уверен, что из этого шума в конечном итоге не выйдет ничего путного. Если бы паче чаяния этой беспорядочной толпе – такой в представлении старого Хигаси была партия Минканто – и удалось бы одолеть правительство клановой клики, он, пожалуй, только усмехнулся бы горькой улыбкой и долго колебался бы, прежде чем радостно приветствовать победителей.
Но поражение полностью перетянуло сочувствие старика Хигаси на сторону армии Минканто. Их победа не была бы его победой, но их поражение он воспринимал как свое собственное, личное поражение. Внезапный и оглушающий гром репрессий обрушился не только на отряды осаждавших неприступную крепость – он внезапным ударом упал на голову одинокого, тоскующего старика, прикованного недугом к постели в своей убогой, крытой камышом хижине, в Коею, вдали от армии наступления.
В воображении старого Хигаси снова всплывала сцена, разыгравшаяся семь месяцев назад, на даче Хияма. Ему чудились пьяные лица Фудзисава и его приспешников, которые так высокомерно бросили ему вызов. Теперь они, смеясь, провожают глазами с башен замка Тиёда бегущих, разбитых, беспомощных, как слабые щенята, воинов армии Минканто – эта картина ясно, как нарисованная, вставала перед его умственным взором. Казалось, он наяву слышит, как они насмехаются, указывая в сторону далекого Коею:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43