Пробило одиннадцать. Виконт приподнялся, взглянул на часы и прислушался.
– Поздно… – прошептал он.
Почти в ту же минуту издалека, словно отдаленный гром, донесся стук колес. Стук постепенно приближался, и вскоре стало слышно, что у подъезда остановился экипаж. Успокоенный, виконт улыбнулся и снова лег. Спустя немного дверь спальни отворилась и вошла виконтесса – она все еще была в выходном костюме, даже не сняла шляпы.
– Я задержалась. Ты, наверное, беспокоился?
– Конечно. Ну, что там?
– Слава богу, все обошлось. Я привезла ее с собой.
Уложила спать вместе с Тэруко.
– Вот как? Где же она была? Что с ней случилось?
– Решила поехать в Нумадзу и, говорят, уже добралась до вокзала Симбаси. Такая отчаянная! Я даже не поверила сперва… Но что за дом! Ни одного толкового мужчины…
– В Нумадзу? Была уже на вокзале?! Бедная девочка! Решиться одной на такой поступок!.. Хорошо еще, что об этом узнали вовремя…
– Какое там узнали! Когда я приехала, только тогда и удалось послать, наконец, человека на вокзал и в полицию. Я сама по секрету от всех распорядилась. Но оказалось, что посланный разминулся с девочкой – ее привез домой Умэдзу-сан.
– Умэдзу? Разве он уже вернулся из Киото?
– Да. Что я начала говорить?.. Да, Умэдзу-сан как раз приехал на вокзал Симбаси и встретил там Митико…
– Умэдэу? Гм… Что ж, случается, что и шалопай бывает полезен… Хорошо, что хоть он там оказался… Да, это удачно. А что Китагава?
– Не хочется даже говорить о нем. Удивляюсь, как может человек до такой степени отупеть? Кричит, что такую негодную дочь лучше было бы утопить в колодце… Лучше бы, говорит, она умерла… Тут же была эта, как ее, О-Суми… Мне он заявил, чтобы я убиралась восвояси. Но я была так взбешена, что дала-таки ему острастку… Так, немножко совсем…
– Беда с этим человеком… – виконт вздохнул.
– Если бы ты знал, как мне жаль Митико… Иметь такого отца! Хоть бы слово ей сказал ласковое, хоть бы обрадовался, что девочку отыскали. А он: «Где была? Дрянь, негодяйка!» – и дальше в том же духе, а у самого такой вид, словно он готов разорвать ее на куски. Тут уж я вмешалась, стала просить отпустить ее к нам денька на два, на три, сказала ему, что я, мол, хорошенько ей растолкую, как неправильно она поступила. Всеми правдами-неправдами кое-как удалось ее забрать. По дороге я все спрашивала: «Отчего же ты не пришла к тете?» Ничего не отвечает, только плачет…
Виконт снова вздохнул.
– Да, жаль ее, бедняжку. Мыслимое ли дело, так жестоко обращаться с родней дочерью!.. Китагава берет на себя большую вину… А ведь раньше он был не такой…
– Всему виной эта деревенская баба. Это она превратила его в идиота. Вот поэтому я утверждаю – нельзя в одно и то же время безобразничать в семье и быть честным политическим деятелем. Когда откроется парламент, нужно прежде всего поставить вопрос о ликвидации института наложниц… Произвол, который позволяют себе мужчины, перешел уже все границы… Да взять хотя бы этого Китагава, да и высказать ему все прямо в лицо!..
– Ну, полно, не надо смотреть на вещи так мрачно. Но в данном случае действительно положение тяжелое. Жаль Митико – иметь такого отца!
– Подумать только, у ребенка есть мать, есть отец, а она все равно что сирота. Я договорилась, что она пробудет у нас всего несколько дней. Но ты сам понимаешь, что стоит ей опять вернуться домой, и ей опять придется несладко… Отправить ее в Нумадзу тоже невозможно… Может быть, как-нибудь удастся уговорить Китагава… Право, если Садако обо всем узнает, – это будет ужасно… У нее и без того достаточно горя…
– Пусть побудет пока у нас. Тэруко будет очень довольна.
– Когда мы приехали, Тэруко уже спала. Увидела Митико и говорит спросонок: «Ой, это ты, Митико? Разве мы уже в школе?» А когда, наконец, проснулась, очень обрадовалась… Улеглись спать вместе. Бедняжка на ногах не стояла от усталости… По дороге чуть не заснула в экипаже… Ох, наконец-то отлегло от сердца. Прямо душа была не на месте, пока не повидала ее своими глазами… Ну, пойду переоденусь… – виконтесса встала. В ту же минуту на лестнице послышались быстрые шаги.
– Мама! Мама! – позвал за дверью детский голос.
– Кто там? Это ты, Тэруко? Что ты шумишь? В чем дело?
– Мама, Митико-сан такая странная…
– Митико-сан?.. Что еще? Что случилось? – виконтесса поспешно спустилась в первый этаж. Внизу, в постели Тэруко, уткнувшись головой в лиловую бархатную подушку, лежала Митико, одетая в белую фланелевую ночную рубашку Тэруко.
– Мити-сан, что с тобой? Мити-сан!
Митико с трудом приподняла голову, но тотчас же снова бессильно упала лицом в подушку.
– Что с ней? Да она вся горит! – испуганно воскликнула виконтесса, приподнимая девочку. Лицо Митико, освещенное светом лампы, пылало, точно в огне, лихорадочно блестевшие глаза блуждали, зубы выбивали мелкую дробь.
Виконт, тоже спустившийся вниз с лекарствами, в испуге послал людей за врачом. И пока ждали врача, Митико вся горела и дрожала как лист. «Мама! Мама!» – непрерывно повторяла она, и видно было, что она не узнает виконтессу, которая прикладывала ей ко лбу холодный компресс.
С этой ночи Митико заболела тяжелой горячкой.


Глава X





1

Тадасу Су до не ошибался, предостерегая графа Фудзисава. Пока правительство втайне готовило удар, которым намеревалось разом покончить со своими противниками, оппозиция не дремала. К наступлению июня у каждого оппозиционера уже имелся на руках отпечатанный на гектографе свой проект пересмотра договоров. Отдаленный гул набата уже тревожил безмятежный сон графов Срудзисава и Киносита. Впрочем, все это бурнее кипение страстей занимало лишь верхние слои общества, да и в нем – лишь сравнительно небольшую группу людей. Что же до народа в целом, поглощенного заботой о хлебе насущном, то ему было совершенно безразлично, останутся или нет в Японии судьями иностранцы, отменят ли право экстерриториальности, или оно сохранится до 1904 года.
Тем более равнодушно относились к этим проблемам жители Нумадзу, отгороженного от мира горным кряжем Хаконэ. Люди рождались здесь, здесь умирали, и радость и печаль всей их жизни зависела от того, скуден или обилен улов рыбы. Когда на море свирепствовала буря, когда лили дожди и выехать на рыбную ловлю было нельзя – люди ложатся спать. Такова была жизнь в рыбачьем поселке Ганюдо. В дождливую погоду здесь даже днем царила такая тишина, что селение казалось совсем необитаемым.



Наступил дождливый сезон – дожди лили непрерывно днем и ночью. В один из таких дней по улице поселка, прямо под дождем, шел человек, обутый в соломенные сандалии на босу ногу, в соломенном плаще, в круглой бамбуковой шляпе.
За спиной у него болталась корзинка с рыбой. Опираясь на длинный посох, похожий на палку, какие носят носильщики паланкинов, он приблизился к одной из хижин. «Охо-хо, надо бы немножко передохнуть…» – прошептал он про себя и подошел ко входу в деревенскую лавочку.
В лавке на полках стояли рядами ящики с печеньем. В глубине помещения женщина лет сорока, с привязанным за спиной ребенком, поджаривала пирожки, ворочая их черными, как сажа, руками. Рядом с ней молодая девушка, скуластая, просто причесанная, шила легкое кимоно из яркой цветастой ткани, очевидно готовясь к предстоящему празднику «Тэнносай». Тэнносай – религиозный праздник в честь бога Сусаноо, одного из богов национальной японской религии «синто».

На небольшом свободном пространстве у входа расположились два парня, подпоясанные красными хлопчатобумажными поясами; они лежали на циновках, опираясь подбородками на руки, и о чем-то перешучивались между собой.
Заметив человека в плаще, парни поспешно поднялись.
– Добрый день! – проговорил вновь пришедший, поставив корзинку с рыбой под навес. Не снимая плаща, сбросив только шляпу, он уселся на край веранды. Это был старик могучего телосложения, с седыми волосами, связанными в пучок на старинный манер, с красным обветренным лицом, толстыми губами и крючковатым носом.
– В такую погоду! Усердный же вы работник! – женщина проворно налила чашку зеленого чаю и поднесла старику.
– Не поработаешь – сыт не будешь… С вашего позволения… – старик протянул руку, взял пирожок, положил его в рот, одним духом осушил чашку и со стуком поставил ее на пол. – Нынешняя молодежь совсем разучилась работать. Только и умеют, что гулять с девками… А мне, даром что семьдесят восемь стукнуло, я еще…
Парни переглянулись, смущенно ухмыляясь.
– Да, мне уже семьдесят восемь, а я все еще тружусь…
– Ах, дедушка, вот вы где! – раздался в этот момент голос с улицы. Перед домом остановилась миловидная молодая женщина, с прической «симада». Над головой она держала зонтик, разрисованный кругами, ноги были обуты в гэта Гэта – деревянная обувь в виде дощечки с двумя подставками. Прикрепляется к ноге ремешками.

с кожаными передками.
– А-а, здравствуй, здравствуй, любезная. Нынче у меня ничего нет, кроме макрели да триглы… Рыба простецкая…
– Ничего, ничего, все пригодится, иди только поскорей… У нас гость из Токио.
– Гость? Уж не господин ли приехал?
– Нет, не он. Так ты идешь, дедушка?
– Ладно, ладно, сейчас иду.
Слегка поклонившись, женщина удалилась.
– Что ни говори, обходительные они, эти столичные… – со вздохом проговорила хозяйка, провожая ее взглядом.
– Может, и обходительные, да только не очень они мне по душе… – сморщив лицо в гримасу, откликнулась дочка. – Впрочем, госпожа мне нравится, а эта…
– Ну, госпожа – совсем другое дело. Эта ей не чета!
– Госпожа лицом очень уж бледна, – заметил один из парней. – А в последнее время она и вовсе исхудала…
– А я, доложу вам, даже испугался недавно, – сказал старик. – Поехал я на днях ловить рыбу. Возвращаюсь и вдруг вижу у самого устья речки стоит какая-то женщина. А ночь была темная, луны за туманом и не видать… А она стоит неподвижно и смотрит на море… Меня даже дрожь пробрала… Пригляделся получше – а это, оказывается, госпожа.
– Что ж, по-вашему, так страшно увидеть ночью красивую женщину? – пошутил один из парней.
– Страшно! Сказал тоже! Да я, если хотите знать, прямо втрескался в нашу госпожу!.. – хлопнув себя по ляжке, воскликнул старик.
Все расхохотались.
– Нечему тут смеяться. Мне вот нынче семьдесят восемь лет уже, а скажу по совести – таких, как она, не часто случалось видеть. Да не в красоте дело! Красота – что! Попробуй поди сдери чешую – так и самую дрянную рыбу не отличишь от полосатого «тай»… Тай – морской окунь. Считается одной из самых ценных и изысканных рыб.

Нрав у нее хороший, вот что. Всегда-то она приветливая, всегда себя соблюдает, к людям внимательная. Как увидит меня, всякий раз говорит: «И все-то ты трудишься, дедушка!» И слова эти у нее – не пустые. У меня глаза есть, я в людях разбираюсь. Знаю, где пустые слова, а где от сердца сказано. И гордости в ней нисколько нет, сам видел, как она в саду траву полет… Как посмотрю на нее, уж так мне ее становится жаль…
– С чего это она живет здесь? Уже два месяца прошло, третий пошел.
– Потому что господин наш – дурная башка. Околдовала его О-Суми из деревни Кануки.
– Повезло О-Суми! – хозяйка бросила взгляд на дочь.
– В чем это ей повезло? – громовым голосом закричал старик. – А я отцу ее так напрямик и сказал – не везенье это, а все равно что продать дочь в проститутки в Нумадзу! Продать родное дитя да на эти деньги завести себе лодку, построить дом, амбар… Никуда это не годится! Так прямо ему и сказал. Но тут все дело в том, что он до этого жаден, вот до этого самого… – старик сложил кружочком большой и указательный пальцы и показал собеседникам. – Конечно, денег каждому хочется. А только таких подлых денег мне не нужно. Солнышко светит ярко, все освещает, от него ничего не скроешь… Пусть он хоть тысячу золотых получит, а все это шальные деньги, проку с них все равно не будет…
– О-Суми, наверное, тоже мучит совесть… Синдзито она обманула, – вставил один из парней.
– Синдзи! Синдзи! Я его хорошо знал. Я ему так и сказал, Синдзи этому: «Непутевая она девчонка, твоя О-Суми, дрянная она женщина, вот что…» Да толь-ко он, дурной, ничего не хотел слушать. Болван! Слава богу, не было еще неурожая на баб… А по этому дурню сколько девушек сохло… Да хотя бы та же О-сэи, дочка Дзэндаю…
– Это та, что уехала в услужение в Иокогаму?
– Ну да. Славная девушка. Липом, правда, смуглая, но разумная, хорошая девушка. А уж как любила этого дурня Синдзи. Да ведь он, олух этакий, все равно что ослеп: ничего вокруг себя не замечал. Как есть ничего не видел, обвела его кругом О-Суми. А куда теперь уехал – никто не знает. Нынешняя молодежь даже влюбляться толком не умеет… Ну, мне пора… оп-ля! – старик встал, надел шляпу, неторопливо взвалил на спину корзинку с рыбой; внезапно точно вспомнив о чем-то, он повернулся к хозяйке. – Три пирожка у вас съел. На обратном пути расплачусь, сейчас ни гроша нет! – бросил он и поспешно зашагал по направлению к усадьбе графов Китагава.

2

На берегу реки Каногава, у самой дельты, образовавшейся под двойным воздействием речного потока и морского прибоя, прилепилось к склону горы окруженное соснами двухэтажное строение, крытое черепичной крышей. Деревенские жители немало дивились, когда началось строительство дома. «И зачем только понадобилось ставить дом в таком месте? Чудной народ эти токиосцы!» – говорили они. Это и была вилла Китагава.
Вот уже третий месяц слушала графиня грохот волн, доносившийся в ее комнату на втором этаже виллы.
Куда бы она ни уехала, повсюду незримо тянулась за ней ее вина. Молча терпеть, все терпеть – такова заповедь женской добродетели… Графиня была связана этой заповедью. Она обратилась с просьбой к графу Фудзисава, не испросив разрешения мужа. А если она не смела делать этого, пусть даже у нее имелась тысяча и больше причин… Во всяком случае, гнев мужа она навлекла на себя по собственному упущению. Именно потому, что графиня считала его гнев справедливым и Думала, что покорность есть лучшее средство рассеять его подозрения, она без единого слова протеста передала мужу Митико, хотя при этом сердце ее разрывалось от боли, в сопровождении одного лишь старого слуги и горничной пересекла горы Хаконэ и одиноко поселилась здесь на вилле, где тишину нарушал лишь грохот волн да шум ветра в прибрежных соснах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43