По сути, он планировал не революцию, а банальный дворцовый переворот, собираясь оставить в неприкосновенности всю политическую и экономическую систему — только и того, что места донов и их приближенных займут офицеры Корпуса. Это, — Конте ткнул пальцем в стопку бумаг, — всего лишь замена нынешнего корпоративного фашизма на откровенную военную диктатуру.
— Совершенно верно, командующий. Чтобы преодолеть инерцию общества и избежать социальных потрясений, нужен переходный период десять, максимум двадцать лет, в течение которых будут поэтапно произведены все необходимые политические и экономические реформы.
— Гм-м. А вам не кажется, что это опасно? Опасно прежде всего для Корпуса — в том виде, в котором он существует. Адмирал не боялся, что созданная Семьями система власти, которую он собирался сохранить на переходный период, окажется настолько привлекательной и соблазнительной для тех, кто встанет у ее руля, что они не захотят никаких реформ? Что наш Корпус, вместо того чтобы принести на планету свободу и демократию, сам проникнется криминальным авторитаризмом Семей и превратится в такую же банду безнравственных ублюдков?
— Ну, я бы не стал выражаться так категорично, — заметил Валенти, — но кое в чем вы все же правы: любая власть развращает, а власть абсолютная, которой обладают Семьи, развращает абсолютно. Поэтому адмирал Сантини был очень осторожен с выбором людей, которым предстояло взять в свои руки такую огромную и развращающую власть. Поэтому он так хотел привлечь вас на нашу сторону — он считал вас одним из самых честных, скромных и неподкупных офицеров Корпуса. Эти качества, вкупе с выдающимися организаторскими способностями, в перспективе делали вас одним из лидеров предстоящего восстания.
— Скорее путча, — уточнил Конте. Как всегда, он почувствовал себя неловко от такой неприкрытой похвалы, но благодаря выработанной с годами привычке сумел это скрыть. — Да и в любом случае ваш план потерпел фиаско. Ведь адмирал Сантини убит, а Микеле Трапани предупрежден о возможности переворота.
— Не совсем так, командующий. Как я уже говорил, Трапани считал, что адмирал просто покушался на его личную власть. Если бы он подозревал правду, то натравил бы на него все Семьи, а не только Маццарино. Теперь же Микеле Трапани успокоился, и мы можем продолжать свое дело. Конечно, без такой выдающейся личности, как адмирал Сантини, без его популярности и влиятельности, в Корпусе нам будет очень трудно, но… — Валенти сделал паузу и выразительно посмотрел на Конте. — Но абсолютно незаменимых людей не бывает. На место одного павшего бойца должен встать другой.
— И вы предлагаете мне стать этим бойцом? — спросил Конте, не скрывая своего скептицизма.
— Да, командующий. Этого требуют обстоятельства. Со смертью адмирала Сантини мы потеряли яркого лидера, способного сплотить вокруг себя людей и повести их за собой. Нам нужен человек, который сможет заменить его и продолжить начатое им дело. Человек, чей авторитет будет настолько высоким, чтобы предотвратить шатание и разброд в наших рядах, подавить в зародыше возможное соперничество различных группировок за лидерство. Человек, который, оказавшись во главе диктаторского режима, найдет в себе силы преодолеть соблазн неограниченной власти и провести необходимые преобразования. Такой человек у нас есть — это вы. Вопрос только в том, согласитесь ли вы взять на себя такую ответственность или предпочтете умыть руки, сообщив обо всем верховному командованию. Возможно, оно решит довести до конца замысел адмирала Сантини; но можете ли вы гарантировать, что плодами его семилетнего труда, усилиями тысяч его соратников не воспользуется кучка властолюбивых и завистливых ничтожеств вроде тех, кто был в составе комиссии по расследованию вашего дела? Вот тогда Корпус действительно превратится в банду безнравственных ублюдков.
Конте долго молчал, уставившись взглядом в сплетенные пальцы рук. Затем поднял глаза и посмотрел на Валенти.
— Боюсь, вы переоцениваете мою популярность и влиятельность.
— Нет, командующий, это вы себя недооцениваете. Я могу без всякой опаски поручиться головой, что все наши сторонники, все посвященные в замыслы адмирала Сантини безоговорочно признают ваше лидерство.
— Даже адмиралы?
— Среди нас был единственный адмирал — Фабио Сантини. В своих планах он опирался на младшее и среднее командное звено, избегая вербовать сторонников в адмиральской среде. Впрочем, насколько мне известно, пятеро коммодоров уже представлены к повышению в чине, поэтому возможно, что кое-кто из них уже получил звание контр-адмирала. Но ведь то же самое в ближайшее время ожидает и вас, так что проблем со старшинством не возникнет. Это должно вас меньше всего беспокоить. — Валенти поднялся. — Я понимаю, что вам нужно все хорошенько обдумать и взвесить. Поэтому, с вашего разрешения, я оставлю вас и буду ждать вашего вызова.
В ответ Конте лишь рассеянно кивнул. Начальник штаба отдал честь и направился к выходу, но у самой двери задержался.
— И еще одно, командующий. Если Семьи лишатся своей власти, то происхождение синьорины Евы уже не будет иметь такого значения, как сейчас. Она станет просто падчерицей покойного адмирала Сантини. Это, конечно, мелочь, но все же… — Не договорив, он вышел из кабинета, оставив Конте в глубоком раздумье.
18
Виктория Ковалевская, дитя звезд
Я позорно бежала. У меня не было сил для разговора с Игорем и Аленой, я не знала, что им сказать, как объяснить свое поведение, поэтому просто задала стрекача. Игорь был так поражен моим малодушным поступком, что даже не пытался остановить меня.
Поднявшись на крышу, я вскочила в первое попавшееся такси, даром что оно было с автоматическим управлением, и приказала взлетать. Автопилот заупрямился, требуя указать конечный пункт назначения, и я, обругав его на шести языках, назвала адрес гостиницы, где остановился Генри Янг. Флайер поднялся в воздух как раз в тот момент, когда на стоянке появился Игорь, который наконец-то решил поспешить за мной вдогонку.
Через пять минут полета такси приземлилось перед зданием гостиницы. Выбравшись из кабины, я еще немного постояла, раздумывая, потом решительно развернулась и быстро зашагала прочь. Мой порыв броситься к Генри и рассказать ему обо всем был бессмысленным жестом отчаяния, продиктованным растерянностью и безысходностью, желанием поделиться с кем-нибудь своими проблемами, найти поддержку и понимание. Это было глупо и безнадежно. Все равно никто на свете не мог мне помочь — даже Генри Янг со своим братом Лайонелом и всем Интерполом в придачу…
Вскоре я дошла до площадки летнего кафе. Оно уже закрылось на зиму — столики со стульями были убраны, а на месте раздаточного автомата красовался рекламный щит, расхваливавший обеды в ближайшей закусочной. В противоположном конце площадки, у самого парапета, спиной ко мне стояла темноволосая девушка со стройной, странно знакомой фигурой.
Секунду спустя я поняла, кого она мне напоминает, и от этой догадки едва не споткнулась на ровном месте. Еще сутки назад я была готова к такой встрече и искала ее, однако сейчас меня охватил панический страх. Ведь последние события свидетельствовали, что никакого двойника у меня нет, а есть только я, блуждающая во времени. Следовательно, та девушка у парапета была мной — не моим вторым «я», не моей копией из другой исторической линии, а именно мной. Мной из будущего. Или хуже того из забытого мною прошлого…
Девушка повернулась ко мне, и я увидела ее лицо. Да, без сомнений, это было мое собственное лицо!
Она махнула мне рукой:
— Иди сюда, не бойся.
С трудом подавив желание развернуться и драпануть отсюда куда глаза глядят, я робко направилась к ней. Она молча ждала, пока я подойду, и смотрела на меня с сочувственной улыбкой. Еще бы — ведь она уже пережила нашу встречу и понимала, каково мне сейчас.
Я попыталась прикинуть на глаз, какой промежуток времени нас разделяет. Вряд ли больше года или, в крайнем случае, двух — а может, всего лишь месяц. Она выглядела точно так же, как я, разве что с другим макияжем и другой прической. На ее веки была наведена легкая тень, брови были тоньше, чем у меня, губы прямо пылали от слишком яркой и насыщенной помады, а волосы были тщательно собраны сзади — в точности как на фотографии, которую показывал мне Генри Янг.
— Здравствуй, Вика, — сказала она, когда я приблизилась к ней. — Не дрожи так, я тебя не укушу.
Осмелев, я потянулась к ее разуму… и тут же отступила, ослепленная и оглушенная. Наши мысли, наши эмоции «звучали» в унисон, взаимно усиливая друг друга, в результате чего между нами возникала своего рода положительная обратная связь. А такая связь, как известно, приводит к нестабильной работе системы: грохот, треск помех, нарастающий пронзительный вой — и ничего нельзя разобрать. Для обмена мыслями нам нужно прилагать обоюдные усилия, чтобы погасить нежелательный резонанс, однако «я-вторая», похоже, помогать мне пока не собиралась.
— Ты… ты — это я из будущего?
— Сложный вопрос. В некотором смысле да, а в некотором — нет. Скажем так: я, это ты, которая в своем будущем восстала против тирании времени и вырвалась из его тисков. Этого будущего уже не существует, оно вычеркнуто из реальности, однако я сумела спастись, убежав в прошлое. В итоге нас стало двое — ты и я.
— Ты можешь перемещаться во времени по своей воле?
— Уже не могу. Я потеряла эту способность, когда мое настоящее исчезло и было заменено твоим будущим, в котором ты покорно пляшешь под дудку неизбежности.
Ее высокопарность вызвала у меня легкий приступ раздражения. Неужели и я пересыпаю свою речь такими напыщенными и глупыми метафорами? Никогда не замечала…
— А с чего ты взяла, что я и дальше буду плясать под эту дудку? Ведь ты сама сказала, что не можешь заглянуть в будущее.
— Этого я не говорила. Я не могу попасть в будущее, но способна видеть его — вернее, его возможные варианты. И во всех этих вариантах ты не повторяешь мой путь, не восстаешь против времени, а послушно исполняешь его волю. — Она подтянулась, села на парапет и помахала в воздухе ногами. — Кстати, для ясности зови меня Тори. Плевать, что так называл нас отец. Это имя принадлежит нам, а не ему.
Я испытующе посмотрела на нее:
— А тебя никогда не звали Эммой Браун? Случайно, не ты натравила на меня Ньето? Тори утвердительно кивнула:
— Да, я. Так что не беспокойся: ты не сойдешь с ума и не будешь пытаться убить себя. Покушение было заказано мной.
— Но почему?!
— Чтобы избавиться от того будущего, которое кто-то — или что-то — создает твоими руками. От будущего, которое уже пытались создать с моей помощью. Я не говорю, что оно плохое, просто… просто я ненавижу предопределенность. Вот и решила устранить главный ее фактор, не причину, но орудие — тебя. Извини, это было глупо.
Я включила подогрев нижней части куртки, чтобы не простудиться от холодного гранита, и присела на парапет рядом с Тори. Несмотря на ее бесстыжее признание в попытке убить меня, я почему-то ни капельки не боялась повторного покушения. Встреча с самой собой, пусть даже из отмененного будущего (и особенно из отмененного будущего!), стала для меня таким потрясением, что на какое-то время я лишилась способности удивляться или пугаться.
— В самом деле глупо, — согласилась я. — Глупее не придумаешь. Другое дело, если бы Ньето был «нечитаемый». А так я сразу раскусила его.
— Это входило в мои планы. Сначала ты здорово перетрусила, а потом успокоилась и решила, что запросто ускользнешь от него. Когда же он получил известие о твоем скором отлете и явился в твой номер под видом коридорного, ты была застигнута врасплох и растерялась. В том варианте будущего, которое я тогда видела, вы выстрелили друг в друга одновременно — он убил тебя, а ты его парализовала. Но в состоявшейся реальности ты все-таки опередила его на какую-то долю секунды. — Тори порывисто схватила мою руку. — Прости меня, пожалуйста. Я была не в себе. Я опомнилась только на корабле, по пути на Дамогран, и уже не могла вернуться, чтобы отменить свой заказ. Целых три недели я провела в настоящем аду. Я… я чувствовала, как умирает частичка меня. Ты даже не представляешь, какое я испытала облегчение, когда снова увидела будущее с тобой… будущее, которое я так ненавидела и хотела изменить. Будущее, в котором ты служишь чьей-то неведомой воле… Но я все равно была счастлива. Поверь мне…
Я обняла ее за плечи.
— Я верю тебе. Я сама готова была убить себя, лишь бы не делать того, что меня заставляют делать. Из протеста, из отчаяния… Что происходит, Тори? Ты можешь мне объяснить?
Она ответила не сразу, а сначала дождалась, пока мимо пройдет одинокий прохожий — молодой человек лет двадцати. Парень так засмотрелся на нас, что чуть было не врезался в клумбу.
«Какие потрясающие близняшки! — подумал он, удаляясь. — Вот бы поваляться с ними в постели».
— Что происходит, спрашиваешь? — наконец заговорила Тори. — Если честно, то я знаю об этом не больше тебя. Я сумела разобраться в механизме своих
перемещений во времени, но до сих пор не понимаю ни цели, ни смысла происходящего, для меня вообще загадка, как этот мир, где попраны все причинно-следственные связи, еще не провалился в тартарары. Поначалу я думала, что просто «подчищаю» реальность, устраняю последствия несанкционированных путешествий в прошлое — как в случае с Карло Ломбардо или Аленой Габровой. Но постепенно я убедилась, что все гораздо сложнее. Мне приходилось делать массу вещей, которые не имели ни малейшего касательства к двойникам из будущего, я самым беззастенчивым образом меняла естественный ход вещей. Кто-то… или что-то, или вообще черт-те что, перекраивало с моей помощью реальность, преследуя какие-то свои цели. И далеко не всегда эти изменения были к лучшему. Например, при моем содействии к власти в Империи Зулу пришло реакционное правительство, которое до предела ужесточило режим апартеида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52