— Ложитесь спать. Мы выезжаем завтра на рассвете.
Он видел, как Монтеро вывел лошадей на небольшой островок пробивавшейся из земли зеленой травы и привязал их там, а затем опустился на камень и принялся глядеть на звезды. Сегодня он больше молчал. Через несколько минут Монтеро подошел к Шону.
— Я посторожу, — предупредил он. — Спите, пока есть время.
— Разбуди меня в полночь, — попросил его Шон, а затем, выбрав себе место недалеко от спящих женщин, завернулся в одеяло и устало растянулся на земле, не забыв притом положить рядом с собой оружие.
Он пытался заснуть, но сон почему-то не шел. Казалось, что глубокое ночное небо с мерцающими на нем яркими звездами нависло совсем низко над землей. Ночь была тиха и нежна, как прикосновение юной девы, и на холмы то и дело налетал еле уловимый ветерок.
Он слышал, как ударяясь о валуны, несся по склону вниз камешек, как где-то совсем рядом закопошился какой-то маленький зверек, и когда в следующий момент он проснулся, то увидел рядом с собой Монтеро.
Шон тут же сел:
— Что случилось?
— Очень хочется спать, амиго. Теперь твоя очередь караулить.
Прежде чем обуться, капитан старательно вытряс оба сапога. Не хватало еще сунуть ногу в сапог, в который, пока он спал, заполз тарантул или скорпион. Затем встал, отряхнул от земли, сложил и приторочил позади седла свое одеяло и только тогда взял в руки винтовку и приготовился выслушать все, что скажет ему Монтеро.
— Пока тихо. Не думаю, что они могут быть где-то поблизости, но на всякий случай будь поосторожнее.
— А что индейцы?
Хесус пожал плечами:
— Ни один из калифорнийских индейцев не посмеет даже приблизиться к нам, пока с нами Старец… а они знают, что он здесь. Но вот за чужаков с той стороны Колорадо, мохавов или пайутов с севера, я ручаться не могу.
Прошел час, затем другой. Шон несколько раз обошел вокруг лагеря, проверил лошадей и, вернувшись на пост, сел на камне. Тут к нему подошла мать.
— Я проснулась Шон, так что, если хочешь, можешь лечь спать.
— Да нет, все в порядке. Я уже выспался.
— Мы не можем лишиться ранчо. Не знаю как, но его нужно во что бы то ни стало сохранить.
— Оно останется нашим.
Она опустилась на валун рядом с ним.
— Мариана очень милая девушка.
— Да.
— Ты в нее влюблен?
Шон усмехнулся:
— Для ухаживаний нет времени. Слишком много забот. Она хорошая, милая, и если бы только за нашим ранчо не было долгов…
— Время еще есть. Я думаю, она пробудет с нами еще довольно-таки долго.
Он не ответил, продолжая напряженно прислушиваться к тишине ночи. Ему показалось, что вокруг все вдруг разом стихло, и над холмами воцарилось гробовое безмолвие. Он ждал, сам не зная чего.
Шон взглянул на мать. Она тоже подняла голову, глядя в глубь долины, в ту сторону, где находился источник.
— Сюда кто-то идет, — наконец сказала она,
Глава 7
Внезапно рядом с ними появился Хуан:
— Поторопитесь. Мы уезжаем прямо сейчас.
Монтеро привел лошадей, и, как только все уселись в седла, Хуан решительно пришпорил своего коня, резко свернул с дороги, по которой они приехали сюда, увлекая остальных за собой, туда, где чернела стена с виду непроходимых зарослей.
Но на деле оказалось, что тропа проложена и здесь. Высокие колючие кусты подступали к ней вплотную с обеих сторон, жесткие листья то и дело цеплялись за стремена, ветки хлестали по коленям и плечам. Хуан не терял время попусту и уверенно прокладывал путь вперед, словно молодой пастух, отправившийся на поиски отбившегося от стада быка.
Путники ехали по пробитому сквозь заросли извилистому коридору, в темноте которого они не могли разглядеть ничего дальше ушей собственной лошади. Вокруг царило молчание, нарушаемое лишь приглушенным стуком копыт, шелестом и треском веток.
На маленькой лужайке посреди зарослей Старец остановился и подождал, пока Монтеро займет место замыкающего в их колонне, после чего они снова двинулись в путь. Шону вдруг показалось, что темнота как будто начала постепенно рассеиваться… Всходила луна.
Наконец они выехали из зарослей и тут же углубились в уединенный каньон. Хуан продолжал двигаться довольно быстро. Теперь над ними возвышались темные склоны гор, казавшиеся загадочными и неприступными как никогда, а впереди чернел каньон.
Примерно через час езды стены каньона расступились, и путники оказались в залитой лунным светом долине, но старик тут же увлек всех за собой на противоположную ее сторону.
В долине было очень тихо, а в воздухе пахло пылью. Даже чахлую траву, пробившуюся из-под камней, выжгло палящее солнце.
Они проехали еще пару миль, держа путь к темневшей впереди скале, за которой открывался вход в узкое ущелье.
Путники медленно, но верно продолжали продвигаться вперед, когда стены ущелья внезапно расступились, и они снова оказались на равнине, где росли тополя и стояла старая полуразрушенная глинобитная хижина, рядом с которой когда-то находился загон для скота, огороженный забором из покосившихся жердей.
— Остановимся здесь на час, — предложил Хуан. — Нужно отдохнуть.
— Я возвращусь назад и послежу за долиной, — предупредил Монтеро и тут же скрылся в темноте.
Шон помог матери слезть с лошади, хотя она смогла бы прекрасно обойтись и без его помощи.
— Ты лучше позаботься о себе, — запротестовала она. — Мне доводилось заезжать и подальше, чем сейчас.
— Нам еще очень долго ехать, — попытался урезонить ее сын.
— Откуда тебе знать? Это известно только Хуану.
— Еще очень далеко? — спросила Мариана.
В ответ старик улыбнулся:
— Если нам ничего не помешает, то три дня. Может быть, четыре. Вы едете?
— Ну конечно же! — воскликнула Эйлин Малкерин. — А ты думал, что мы останемся?
— Старец, а что, если нам сейчас выпить кофе? Или лучше не рисковать и не разжигать костра?
— Я бы не отказался. — Он сел на землю, привалившись спиной к большому камню. — До того как рассветет, наших следов им все равно не найти, мне кажется. Тропу сквозь заросли заметить нелегко.
— Может, это для тебя не новость, — осторожно начал Шон, — но один из людей Томаса раньше входил в банду грабителя Васкеса. Он знает тропы.
Старик поднял на него глаза:
— В здешних местах есть такие тропы, по которым далеко не каждому суждено пройти. Пусть только сунутся туда.
Путники развели небольшой костер и достали из вьюка кофейник. Через несколько минут вода уже кипела. Эйлин взялась за приготовление кофе, а Шон, покинув собравшихся вокруг костра, остановился чуть поодаль и прислушался.
Было очень тихо.
Старик определенно знал, что делал, но только Шону это не прибавляло спокойствия. В салуне у Томаса Александра частенько останавливались проезжие, среди которых встречалось немало отъявленных негодяев из банд Васкеса или одного из Хоакинов. Здешние тропы не составляли тайны как для Томаса, так и для его приспешников.
А если преследователям удастся настигнуть их в безлюдных холмах, то уже нечего сомневаться, они не остановятся ни перед чем. Хуан и Мариана не имели никакого оружия; у Монтеро лишь старое ружье; мать прихватила с собой винтовку, точно такую же, как и у него.
Значит, в случае нападения, отстреливаться смогут лишь Монтеро, мать и он сам.
Мачадо наверняка приведет с собой Рассела, Томаса и еще кого-нибудь из их компании.
Логичнее всего постараться, чтобы до стрельбы дело не дошло, и, похоже, именно такую цель поставил перед собой Хуан.
Эйлин Малкерин стояла у костра, разглядывая повзрослевшего сына. Широкоплечий мужчина, озабоченно меряющий шагами маленькую поляну, где они нашли приют, показался ей бесконечно далеким.
Несмотря на присущую ему юношескую вспыльчивость и некоторую сумбурность, Майкл оставался ближе к дому, в то время как Шон, спокойный и рассудительный, уходил на шхуне в море вместе с Хайме, ненадолго возвращался к ней заметно повзрослевшим и возмужавшим, чтобы вскоре снова отправиться в плавание.
Возможно, все объяснялось тягой к морю. Но она-то чувствовала, есть в его страсти нечто необъяснимое, тот же феномен некоего мистического свойства, который заставил Майкла обратиться к религии. Это жило и в Хайме, и в ней самой — потомках кельтов. Но все же заметнее всего проявлялось у Шона. Монтеро как-то обмолвился об этом, вспоминая, каким Шон был в детстве. Старый Хуан тоже сумел разглядеть его.
Так какие же качества отличают настоящего мужчину? Только ли крепкие кулаки и вульгарная напористость? Или доброта, любовь и преданность своей семье, своей стране? Или же нечто большее?
Ночь близилась к концу, скоро рассвет. Она снова посмотрела на небо, заметно посветлевшее над горными вершинами восточного хребта. Высоко над головой все еще мерцали одинокие звезды, похожие на огоньки далекой гавани, а в глубине каньона по-прежнему царила непроглядная тьма.
Эйлин подошла к старику. Услышав ее шаги, он обернулся, хотел встать, но она жестом остановила его:
— Я сяду рядом.
Старец всегда был сдержанным и скупым на слова, но теперь в его молчании Эйлин почувствовала что-то неладное, и ей сделалось не по себе.
— Что случилось, Хуан?
— Будет кровь, — тихо ответил он, — кровь и смерть. Вам не следовало ехать.
— С каких это пор мы, женщины, боимся крови? — спросила она. — Дело касается не только Шона, но и меня. И уж если суждено пролиться крови, то я буду рядом с ним.
Старец сокрушенно покачал головой:
— И так без конца. Человек рождается в муках и в муках же проживает свою жизнь.
— А там, куда мы едем… безопаснее? Там можно укрыться?
— В этом мире опасность подстерегает на каждом шагу, и приют в нем можно найти лишь на время. Когда-то мой народ считал эту землю своим домом, но всего за одну ночь все пошло прахом, превратилось в руины и лежало в развалинах, среди которых не осталось ни одного целого камня.
Мы жили в своем собственном, созданном нами мире, познали то, что недоступно было пониманию обыкновенных людей, и верили, что нам ничего не угрожает. Но это оказалось не так. Ни сокровенные знания, ни понимание того, о чем никто не догадывается и, возможно, уже никогда не узнает, нас не спасло. Земля сотрясалась, и по ней разбегались огромные трещины, поднимались высоченные облака пыли, бушевал пожар, и в поисках спасения мы бежали, но только бежать было некуда. Некоторые отправились к морю, где и погибли, когда на пятый день землетрясения на берег обрушились гигантские волны, другие ушли в пустыню и умерли там от голода и жажды, и очень многие остались лежать мертвыми среди руин.
Кое-кто ушел в горы. Некоторым из них удалось выжить. Но многие умерли только потому, что не умели жить без тех вещей, которые их окружали прежде. Несмотря на молодость, я входил в число духовных наставников наших людей, а еще любил леса, горы и прежде часто путешествовал в поисках целебных трав. Вот так я и выжил.
— Я никогда раньше не слышала ничего подобного. — Она изумленно глядела на него. — А ты рассказывал об этом Хайме?
— Немного. Однажды в пустыне он набрел на развалины стены, на земле возле которой валялось несколько черепков. Осколки оказались очень тонкими и мягкими и почти прозрачными. Его удивило, как китайский фарфор попал туда. Но его удивление стало еще больше, когда я сообщил ему, что он нашел вовсе не фарфор. Когда-то, очень давно, черепки были нашей посудой, которая изготавливалась на месте. И тогда мы с ним немного поговорили об этом.
— А Шон? Он тоже знает?
Старец замолчал и затем заговорил снова:
— Он до многого дошел своим умом. Все понимает. Все чувствует. Знает, где и что произошло. Это у него в душе.
— А раньше, когда он был намного моложе, ты его учил чему-нибудь?
— Учил? Возможно. В конце концов, учить и поучать это « не одно и то же. Для того чтобы научить человека, иногда бывает достаточно всего лишь приоткрыть дверь или чуть отвернуть краешек занавеса. Стоит только приподнять завесу, и такой человек уже не нуждается в том, чтобы его учили, потому что разум его сам все видит, чувствует, понимает.
— Ты только что говорил о том, что прольется кровь… Скажи, мой сын останется жив?
— Этого я не могу сказать, сеньора. Давным-давно, еще молодым, я знал и умел очень многое, но теперь мой костер уже почти догорел, и будущее видится мне неясно, словно сквозь какую-ту пелену.
— А твой город? То место, откуда ты пришел? Твой народ? Что они за люди?
— Совсем другие, не такие, как вы… но теперь это уже не имеет значения. Все кончено. Кроме меня, никого не осталось, а я уже очень, очень стар.
— Но откуда вы пришли сюда?
— Издалека… И очень, очень давно. Но теперь это не имеет значения, сеньора, и я никогда и никому ничего не рассказывал.
— Даже Шону?
— Еще нет… скоро, может быть. Но только не все. Прошлого не вернуть. Стихия расправилась с гордыми, сильными и бесстрашными людьми, как огонь расправляется с сухой травой. Мы были, а потом пришел огонь, все обратилось в прах, и нас больше не стало.
— Ты должен рассказать кому-нибудь обо всем, что знаешь. Твоя повесть войдет в историю, и люди извлекут для себя урок.
Он улыбнулся:
— Люди не привыкли извлекать уроков из истории. Каждое поколение считает себя умнее и образованнее тех, кто жил до них, каждое новое поколение считает, что уж оно-то не повторит чужих ошибок, что с ним ничего не случится. Потомки заново открывают для себя то, что знали их предки, и тут же начинают радостно голосить: «Слушайте все! Глядите, что я нашел! Смотрите, какой я умный!» И каждый твердо убежден, что открыл нечто абсолютно новое. Изобретателям и невдомек, что их так называемые «открытия» давным-давно опробованы обществом прошлого, и большинство из них признаны ошибочными или же совершенно бесполезными. Среди нас тоже попадались стяжатели и властолюбцы. Но и их постигла такая же участь, как и всех остальных.
Один раз со мной беседовал священник. Он очень долго говорил о греховности мира и хотел, чтобы я покаялся перед его богом, и якобы бог меня простит и отпустит мне все грехи. Я терпеливо слушал его, а в душе смеялся, потому что у меня нет грехов и прощать меня не за что. Он рассказывал мне о Содоме и Гоморре, а я слушал его с тяжелым сердцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24