Подводчик, пожилой грузный солдат из хозвзвода, корявыми пальцами поправлял сено под головой Васи, вздыхал:
– Господи боже ты мий, и шо ж це с дитьми война робыть?
– Они становятся взрослыми,– сказал Васильков и добавил после короткого молчания: – Это герой! Непременно сдай в санбате прямо врачу. Слышишь?
– Чую, товарищ лейтенант, чую,– совсем не по-уставному ответил солдат, усаживаясь на передок брички. Привычно тронул лошадей, и бричка покатилась по лощине, скрытая от немцев ее берегами в сухой траве и мелком кустарнике.
А на следующий день тот же подводчик разыскал позиции минроты, спросил: “Где командир?” Его провели, и едва Васильков увидел, кто пришел, как понял и почему пришел. Солдат медленно, словно каждое движение ему было больно, достал из кармана старых, помятых и грязных брюк небольшой сверток. Держа его на ладони, бережно развернул тряпицу, и Васильков сразу узнал записную книжку Васи и несколько фотографий.
– Вмер хлопец ваш, – сказал солдат, хотя и без того все было ясно. – Ось берите...
Шел десятый день комсомольского стажа Васи Нарчука...
После войны Геннадий Васильевич долго пытался разыскать родных юного героя, но безуспешно. Слишком уж перемешала война людей, разбросала их по белому свету, да и адресные столы в бывших оккупированных областях работали далеко не идеальным образом, архивы эвакуировались, часть их была утрачена или погибла под бомбежками. Одним словом, хоть и горько было, пришлось поиски оставить. Но когда заговорила страна о подвигах защитников Марухского и других высокогорных Кавказских перевалов, вновь достал он пожелтевшие теперь фотографии и начал писать письма во все концы. Помог ему в этом и начальник адресного отдела Днепропетровского управления охраны общественного порядка товарищ Барсуков. Он восстановил и прислал Василькову адреса всех Нарчуков, проживающих в городе и области. А вскоре состоялась у Геннадия Васильевича трогательная встреча с сестрой того, кто был когда-то для него другом и сыном, ведь и сам Вася называл его батькой...
Отдал он сбереженные фотографии Нине Павловне, поговорили они о давно прошедших днях. Все припомнил Геннадий Васильевич и все рассказал, даже про то, как дважды был представлен Вася к награде и дважды не сумел получить ее.
– Как бывший командир подразделения, в котором воевал пионер, а потом комсомолец Вася Нарчук, – говорит он и сейчас,–я готов подписать новые представления к награде за каждый совершенный им подвиг...

Два письма

Письмо первое. От работницы хлебозавода № 1 города Днепропетровска Нины Павловны Нарчук:
“Двадцать лет ничего не знали мы про долю нашего Василька, Думали, что поехал он в сорок первом году в Магнитогорск вместе с ремесленным училищем. А куда делся – живой еще или погиб, а если так, то где могила его – только догадываться могли. Уже из Магнитогорска, как после мы узнали, ушел воевать Сергей Петрович Тарасюк, да и не вернулся с фронта, так что никто не мог рассказать нам совсем ничего.
Сказали бы мне сейчас: живой наш Василько – сотни километров бы прошла, только б увидеть брата... Отец умер сразу после войны. Мама старенькая уже была, а все верила, все ждала, все надеялась увидеть своего старшенького... Не дождалась...
И только недавно мы – брат мой Геннадий, сестры Вера и Женя, да я – узнали: погиб Василько героем. Тяжело говорить про это, но говорю я с гордостью: погиб героем.
А узнали мы про это благодаря чудесному человеку Геннадию Васильевичу Василькову. Рассказал он мне про подвиги брата, а я подумала: “То, что нашли вы меня, тоже подвиг. Двадцать лег ведь прошло”.
Родной он нам теперь – Геннадий Васильевич. Потому что Василько ему родной. И кажется мне, что сейчас, когда все узнали имя героя, многим людям станет родным наш брат...”
Письмо второе. От членов клуба школьников при 10-м домоуправлении по улице Титова и пионеров 89-й средней школы города Днепропетровска.
“...Прочитали мы о подвиге юного героя Василия Нарчука, нашего земляка, ученика 83-й школы. Погиб он двадцать лет назад, но только сейчас узнали мы его имя. Недавно у нас проходил сбор, на котором присутствовали 400 мальчиков и девочек. Мы обсуждали прочитанную перед этим статью “Сын 2-й минроты”. Многие пионеры выступали и говорили, что хотят стать такими, как Вася, что все мы восхищаемся подвигами его.
Нам очень хочется, чтобы наш клуб школьников носил имя Васи Нарчука. Мы обещаем еще лучше учиться и крепче дружить, чтоб заслужить и оправдать это право.
И еще было б очень здорово, чтоб одну из улиц города назвали именем героя. Понимаете: едешь трамваем или троллейбусом и слышишь – “Улица Василия Нарчука”. И вспоминаешь подвиги его, и самому хочется стать лучше, сделать что-то прекрасное, необходимое людям...”
Так оно и будет, конечно, ибо мужество первых никогда не забывается теми, кто идет следом. Оно рождает такое же мужество в их сердцах. Мужество, без которого невозможно жить.

Наурские будни

Картина защиты перевалов Главного Кавказского хребта будет неполной, если не рассказать о том, как оборонялись соседние с Марухским перевалы. Но кто поведает нам о них? Полковник Смирнов еще в начале наших поисков вскользь говорил о Расторгуеве, комиссаре 3-го батальона, того самого батальона, которому было поручено выйти на Наурский перевал. Упоминал он и старшего лейтенанта Свистильниченко, комбата. Но жив ли кто-нибудь из них? И если жив – то как их найти?
В одном из писем и Малюгин сообщал сведения о Расторгуеве: “...Знал я его очень хорошо. Он прибыл к нам в полк политруком роты связи. Знакомство наше произошло весьма интересно для меня. Лежим в землянке. Расторгуев рассказывает, как пни отходили с тяжелыми боями в Белоруссии, в частности о том, как оставляли местечко Родня Климовического района Могилевской области. Своими глазами видел Расторгуев, как фашисты подожгли школу в этом местечке. Я сразу подхватился с места – и к нему: ведь я в этой школе учился с восьмого по десятый класс! Задал ему в минуту не менее десяти вопросов. Тогда же Расторгуев успокоил меня, сказав, что деревня, где я родился, осталась цела...”
Но все-таки жив Расторгуев или нет? Кого бы мы ни спрашивали об этом, никто точно не мог нам ответить. Как часто случается в жизни, вое решилось само собой. Расторгуев откликнулся, прочитав в “Комсомольской правде” заметку о том, что комсомольцы Карачаево-Черкессии решили воздвигнуть героям Марухской эпопеи памятник. Он горячо поддержал эту идею, говорил, что дети наши и будущие поколения станут благодарить тех, кто ее осуществит.
Константин Семенович пришел в 810-й полк уже опытным воином после Западного фронта, то есть после первых дней войны, которые привели его сначала в госпиталь, а потом, в ноябре 1941 года, на Кавказ. Здесь его назначили вначале политруком роты, как правильно помнил Малюгин, а после – комиссаром третьего батальона.
“Окончательно я вышел из строя на Кубани 17 февраля 1943 года,– писал Константин Семенович,– и в настоящее время о 810-м полке мне напоминают лишь ордена Красного Знамени и Отечественной войны I степени да хромота, полученная навечно. Работаю на Куйбышевском ликеро-водочном заводе, пропагандист, а во время выборной кампании еще и заведующий агитпунктом. Семья у меня многоступенчатая: два сына и две дочери, из коих только младший сын холостой. Два года назад присвоено мне звание деда... Приезжайте. Поговорим...”
Мы побывали в кругу его большой и дружной семьи. По приглашению парткома ходили и на завод, познакомились с его товарищами, увидели, как тепло и дружески относятся они к нему. А вечерами беседовали с Константином Семеновичем.
Лицо его сосредоточено и освещается грустной лаской, когда разговор переходит на товарищей, погибших или живых, об их храбрости и самоотверженности. О себе же говорит коротко, в основном, как боялся поначалу назначения комиссаром батальона. “Опыта не было, а работать надо было со многими людьми, воспитывать их”.
Примерно этими словами он оправдывал свой отказ от новой должности перед начальником политотдела дивизии.
– Подумайте хорошенько,– сказал начальник политотдела.
Расторгуев подумал и высказал те же соображения.
– Других причин нет? – спросили его.
– Нет.
– Тогда принимайте дела. Во всех сложных случаях обращайтесь к комиссару полка товарищу Васильеву и ко мне...
Особую трудность в работе батальона составляло то, что он был многонациональным и многие бойцы слабо знали русский язык. Расторгуев организовал занятия по изучению языка, “учителями” были сами бойцы. Особенно успевающих отмечали: писали письма от имени командования батальона матерям и женам и даже предоставляли отпуск на несколько дней. В результате уже через два-три месяца в любое подразделение батальона можно было идти проводить беседу без переводчиков. Представители кавказских национальностей хорошо изучали русский язык, а украинцы и русские выучили некоторые грузинские и азербайджанские песни и с успехом исполняли их в самодеятельных концертах. Все это по-настоящему сдружило батальон, сделало его прекрасной боевой единицей, что и было отмечено, в частности, таким приказом по 46-й армии: “За хорошую организацию боевой подготовки и наведения должного порядка в батальоне командиру батальона лейтенанту Свистильниченко и комиссару батальона политруку Расторгуеву объявить благодарность...”
Кончался июль, вместе с ними тактические занятия, с их разборами. Стало известно, что вскоре батальону придется выступить на передовую. Значит, прощайте ночные дежурства на берегу Черного моря, у Сухумского маяка.
Обжитые шалаши, землянки, штабные квартиры покидались спешно. По приказу командира полка батальон выступил на перевалы Кавказского хребта. Путь батальона резко отличался от маршрута основной части полка. Через законсервированную Сухумскую гидроэлектростанцию и перевал Химса на Абхазском хребте он должен был выйти на Наурский перевал и там занять оборону.
Начиная от электростанции, тропа становилась все круче и круче. Батальон сильно растянулся, много хлопот доставляли ишаки с вьюками. Командиру взвода снабжения младшему лейтенанту Дмитрию Яремчуку от роду было двадцать лет, но его умению и смекалке в тех труднейших условиях позавидовал бы и старый “снабженческий волк”. Взвод его работал, что называется, не покладая рук и был таким же дисциплинированным, как его командир. “Семейка” у взвода огромная и снабдить ее надо по только куском хлеба да заваркой для чая, по и ватниками, и нитками, и детонаторами для гранат, и минами для батальонных минометов. Нелегко было Дмитрию раздобыть вьючных животных и потом сохранить их на горных тропах в течение четырехсуточного перехода. И он, и весь взвод его с вьюками вместе чуть не погибли под снежным обвалом на перевале Химса, и только благодаря мужеству и сноровке они остались живыми сами и сохранили для батальона все, что ему необходимо было в боях. Младший лейтенант Яремчук первый из 3-го батальона получил правительственную награду.
Первый ледник на перевале Химса произвел на бойцов странное впечатление: там было почти жарко – стоял август месяц, а ледник не таял, лежал нетронутый, будто только что народившийся, хотя лет ему было, вероятно, больше, чем всем солдатам батальона, вместе взятым. Там же проводник много рассказывал Расторгуеву и другим офицерам о капризах природы на перевалах, о ее внезапных и страшных “шутках”, но погода все еще стояла прекрасная, и слушатели восприняли эти рассказы, как легенду, услышанную из сотых уст и потому не слишком достоверную.
Через реку Бзыбь, являющуюся естественной границей между Абхазским и Главным Кавказским хребтами, перешли по спиленному дереву. Ночевку сделали у подножия Наурского перевала и впервые поставили сильное охранение, так как здесь уже могли появиться разведывательный отряды противника.
Наутро в батальоне произошел ранее запланированный “дележ”. Делили по подразделениям пулеметную и минометную роты, роты ПТР, а также связистов и вьюки с продовольствием и боеприпасами. Сразу после этого, согласно приказу командира полка, 7-я рота во главе с лейтенантом Кузьминым отправилась к перевалу Аданге, где стала вторым заслоном на левом фланге полка, который был на расстоянии дневного перехода от Аданге. Решение это было мудрым, потому что теперь, если бы противник и взял Наурский перевал, то все равно не прошел бы дальше Аданге. Следовательно, Марухский перевал с этой стороны прикрывался достаточно надежно.
Группа 9-й роты под командованием лейтенанта Ракиева ушла к перевалу Нарзан. Там она должна была провести разведку сил противника и рекогносцировку местности. Остальные подразделения начали подъем к Наурскому перевалу.
Этот перевал, как наиболее проходимый, представлял большой соблазн для немцев и немалую опасность для охраняющего его гарнизона. Поэтому именно здесь обосновалась большая часть батальона и его штаб. Группа разведчиков, высланная в район перевала, установила, что больших подразделений немцев тут еще не было, но их разведка уже приходила, о чем свидетельствовали окурки сигарет, следы егерской обуви и другие предметы. Один из переводчиков нашел в камнях консервную банку, запаянную со всех сторон. Вскрыв ее, бойцы обнаружили записку шестилетней давности, в которой были записаны фамилии, имена и профессии 16 человек, поднявшихся сюда в качестве туристов. Там было сказано также, что на самый перевал взошла едва ли четверть всех участников похода, а остальные ждали несколько ниже, потому что идти очень тяжело.
Эта записка облетела все подразделения батальона. Бойцы законно гордились тем, что, несмотря па огромный груз за спиной, они поднялись сюда все до единого.
– Ничего нет удивительного, – говорили они полушутя-полусерьезно, – гражданин СССР во время войны становится в несколько раз сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66