– Увы, это так, – сердито проворчал Робин.
– Тогда тебе не следует забывать, что Бэннеты – предатели, хотя ее величество в своем милосердии смотрит сквозь пальцы на их измену. Впрочем и я тоже, потому что сэру Роберту Бэннету время от времени приходят из Франции письма, содержание которых, благодаря нашему другу мистеру Грегори, мне удается узнавать первому. Но если мисс Синтия, на минуту утратив бдительность, намекнет кому-нибудь из Бэннетов о твоей миссии, Карло Мануччи отправится на костер.
– Она никогда этого не сделает!
– И вместе с ним старый нищий, сидящий на ступенях церкви Святой Девы Альмуденской – мой друг и твой отец, чей дом у моря ожидает его возвращения, – безжалостно закончил Уолсингем.
– Она будет молчать, – воскликнул Робин, и в его голосе послышалась мука, – как бы они ее не обхаживали!
– Каждую секунду ей придется следить за своей речью, даже просто за взглядом. К чему подвергать ее такому испытанию?
– Для нее было бы худшим испытанием, если бы я уехал, не сказав ни слова, думать, что я, словно ничтожный хлыщ, играл ее чувствами.
– А она может так подумать? – быстро осведомился Уолсингем.
В этом вопросе заключалась ловушка для Робина. Если Синтия может заподозрить его в столь недостойном поступке, должен ли он ценить ее так высоко? Если она способна сразу же вынести о нем неправильное суждение, имеет ли он право доверить ей хранить свою тайну? Если она ошибочно примет его за изменника, не может ли она точно также принять изменника за друга? Но Робин был честен, даже зная, что это пойдет не на пользу его доводам.
– Нет, не может, – ответил он.
– Ну, тогда… Полагаю, что эта юная леди – мисс Синтия Норрис?
– Не только полагаете, но и знаете, – уточнил Робин.
Уолсингем улыбнулся.
– Мистер Грегори писал о ней, давая самую высокую оценку, – признал он.
– Мистер Грегори, на мой взгляд, слишком часто сует нос в чужие дела! – сердито воскликнул Робин. – Думаю, он бы неплохо выглядел со знаком виселицы на шее, а не на своих письмах!
Сэр Френсис позволил себе усмехнуться.
– У Грегори, как ты мог заметить, Робин, отсутствует чувство юмора. Мне бы хотелось повторить ему твои слова, чтобы посмотреть при этом на его лицо, но он слишком ценный слуга, чтобы им злоупотреблять.
– И вместо этого вы злоупотребляете мной, сэр, – заметил Робин.
– Если я это и делаю, то для блага королевства! – воскликнул Уолсингем, охваченный внезапной вспышкой гнева. – Я ставлю его превыше всего, и поэтому стараюсь по мере своих слабых сил обеспечить твою безопасность! – Успокоившись, он добавил более мягко: – Не думай, что я не забочусь о тебе, Робин. Будь у меня другой, столь же надежный и подходящий агент, я бы поручил эту миссию ему, а тебе предоставил бы возможность прославить свое имя под рев труб и грохот барабанов. Но время требует своего. Послушай, эта девушка знает о твоих планах насчет Золотого флота?
– Да.
– Ну, так пускай думает, что ты отправился охотиться за ним!
– А как же нападение Дрейка на Кадис с «Экспедицией» в качестве одного из его кораблей?
– Мы изменим ее название.
– Но не ее экипаж. Она строилась в Пуле и укомплектована тамошними жителями. Синтия не может этого не знать. Когда ей станет известно, что корабль отплыл без меня, что она обо мне подумает? Что я хвастун и трус, который сбежал при виде опасности…
Но Уолсингем вновь резко прервал его:
– Она в самом деле так подумает?
И снова честность и уверенность в своей возлюбленной опровергли доводы Робина.
– Нет, – тихо ответил он, и улыбка смягчила твердую складку его губ. – Но если я уеду, не сказав ей ни слова, а она, несмотря ни на что, будет продолжать верить в меня, это причинит ей жестокие страдания.
Уолсингем не возразил ему ни словом, ни жестом. Вместо этого он с достоинством заговорил о себе и своей семье:
– Моя семья, как и все прочие, о которых я слышал, имела свою долю радости и горя. Но лишь в последние месяцы я стал восхищаться женской храбростью и терпеливостью. Этим вечером ты видел мою дочь Френсис. Ее бодрость и дружелюбие наполняют жизнью этот дом. Она совсем недавно вышла замуж за молодого человека, принадлежащего к цвету английского рыцарства. Они – прекрасная и любящая чета. Но в любой момент к этим дверям может прискакать вестник с сообщением, что Филип Сидни пал на поле брани. И тем не менее, мы можем догадаться о страданиях, испытываемых Френсис, только по изредка мелькающей в ее глазах боли и дрожи голоса, которые она не в силах сдержать, Так что же, по-твоему, Френсис предпочла бы, чтобы Филип цеплялся за ее юбку, а не исполнял свои долг до конца? Нет! А разве твоя Синтия хуже ее? Я хотя и не знаю ее, но уверен, что это так! Потому что я знаю тебя, Робин, и не сомневаюсь, что твое сердце сделало правильный выбор!
Аргумент был если и не вполне справедливый, то искренний, и он сделал свое дело. Мысли Робина устремились к тому дню, когда он будет стоять в холле Эбботс-Гэп рядом с отцом, забывшим о своих муках, и Синтией с сияющими глазами и улыбкой на устах.
– Пусть будет по-вашему, – сказал он. – Но если Божья воля не даст мне возвратиться, кто-то должен сообщить Синтии, почему и с какими мучениями и верой я оставил ее, не простившись.
– Клянусь в этом надеждой на спасение души, – ответил Уолсингем. – Моя дочь Френсис будет твоим вестником.

Глава 14. Господин и слуга

Огромный галеас «Регаццона» плыл по спокойным сапфировым волнам мимо бурых холмов Испании. Легкий ветерок надувал паруса на трех мачтах и бушприте, Бушприт – горизонтальный или наклонный брус для крепления носовых парусов

а на нижней палубе, под бортовыми орудиями, тридцать длинных весел вспенивали темную воду. Наступал полдень, и хотя был конец сентября, солнце ярко сияло в безоблачном небе. На корме корабля возвышались две башни – передняя была выше задней, поэтому матросу на шкафуте, Шкафут – участок палубы между фок – и грот-мачтой

они казались двумя огромными ступенями. Выступающий за форштевень Брус по контуру носового заострения судна

бушприт отбрасывал на воде тень, похожую на гигантское копье, указывающее на корабль. Поросший лесом мыс Гата Мыс на юге Испании, на побережье Средиземного моря

на котором теперь стоит маяк, вытянулся к правому борту корабля и обрывался, открывая вид на глубокий Альмерийский залив. Залив на южном средиземноморском побережье Испании


Адмиральская каюта с галереей над водой помещались на корме, у се закрытой двери стоял часовой, вооруженный мушкетом. Внутри каюты происходила странная сцена, наверняка озадачившая бы любого вошедшего. В кресле сидел худой итальянец средних лет. с хохолком светлых волос на макушке, окруженным лысиной, положив босую ногу на стоящий перед ним табурет, покрытый подушкой. Нога была достаточно безупречной по форме, чтобы удовлетворить вкус самой королевы Елизаветы, но несчастный громко стонал, словно испытывая жесточайший приступ подагры.
– Ой! – вопил он. – Madre de Dios! Матерь Божья! (исп.)

– Как только юноша, стоящий на коленях рядом с табуретом, держа пузырек с мазью для растираний, протягивал руку, человек разражался градом проклятий.
– Только посмей притронуться ко мне, свинья! Я прикажу содрать с тебя кожу, мошенник, и скормить по кусочкам рыбам! Ой-ой-ой! – Закрыв глаза, несчастный откинулся назад в кресле.
– Ничего не поделаешь – придется, – простонал он. – Эти шарлатаны-доктора и их дрянные рецепты!
Юноша зачерпнул ложечкой мазь и другой рукой взял вытянутую ногу так осторожно, словно драгоценную фарфоровую чашу.
– Что ты делаешь, негодяй! – закричал страдалец, хватаясь за палку, стоящую у кресла.
– Но, сеньор маркиз, – взмолился юноша, говоря по-испански с заметным итальянским акцентом, – мазь должна успокоить боль! Моя бедная матушка страдала так же, как вы, и…
– Что?! – в бешенстве воскликнул сеньор маркиз. – Твоя мать посмела страдать так же, как я? Ты лжешь, Джузеппе! Чтобы так страдать, нужна голубая кровь, как у меня! О, какая пытка! Твоя проклятая мазь жжется!
Он продолжал браниться, смешивая плохой испанский с отличным итальянским, пока не издал вздох облегчения, свидетельствующий о том, что его страдания и гнев подошли к концу.
– Мне полегчало, Джузеппе! За свое умение получишь пару монет. Теперь повязку, только не слишком тугую, плут, иначе усажу тебя за весла вместе с галерными рабами.
– Molto cuidado, Буду очень осторожен (итало-исп.)

сеньор маркиз, – успокаивающе произнес Джузеппе, ловко перевязывая ногу.
В каюту вошел другой слуга – низенький и черноволосый молодой итальянец, которому сеньор маркиз отдал приказ взглядом, в то время как Джузеппе занимался перевязкой. Вошедший слуга глянул из кормового окна на пустое море и закричал на ломаном английском:
– Смотрите скорей! Это самый странный корабль, какой я когда-либо видел!
Однако Джузеппе продолжал перевязку, не поднимая головы. Когда на больную ногу был надет шлепанец, сеньор маркиз приказал:
– Дай мне руку, Джузеппе! Я немного пройдусь.
Он бросил взгляд на итальянца.
– Можешь идти, Андреа Ферранти, и приготовь мне almuerzo. Второй завтрак (исп.)


Андреа Ферранти скрылся на галерее. Джузеппе поднял сеньора маркиза и, поддерживая его, прошелся с ним взад-вперед по каюте. Внезапно Ферранти открыл дверь и громко объявил:
– Синьора Карло Мануччи срочно требуют!
Внимание Джузеппе было поглощено сеньором маркизом, которого этим утром оказалось очень трудно удовлетворить. Маркиз оперся всем своим весом, который он сознательно преувеличивал, на руку Джузеппе и каждый раз, прикасаясь забинтованной ногой к полу, издавал крик боли.
– Almuerzo, Андреа, паршивый пес! А если ты, Джузеппе, позволишь мне упасть, я велю протянуть тебя под килем! Господи, существовал ли когда-нибудь еще один такой неуклюжий негодяй?
Затем он заявил совсем другим голосом:
– Отлично! Мы делаем успехи! Не поворачиваем голову, когда говорят по-английски. А если вызывают Карло Мануччи, то это ничего для нас не означает. Великолепно!
Он проворно двинулся к креслу, сорвал повязку с ноги, надел чулок и туфлю и, когда Андреа Ферранти принес завтрак в каюту, промолвил:
– Так как мы здесь одни, у дверей стоит часовой, и урок хорошо выучен, вы позавтракаете со мной, Карло. Накрой стол на двоих, Андреа!
Сеньор маркиз в действительности был синьором графом Джованни Фильяцци, который искренне наслаждался, играя и явно переигрывая роль страдающего подагрой старого испанского адмирала Санта-Крус.
Робин прибыл во Флоренцию, как Карло Мануччи, и при тосканском дворе быстро подружился с Фильяцци.
– Моему слуге, Андреа Ферранти, можно доверять. Он мой земляк и был у меня в доме с детских лет. Его брат прислуживает маркизу де Санта-Крус, лучшему испанскому адмиралу, которому поручено командование армадой. Вы хорошо сделаете, если обратитесь за советом к Андреа.
В смелый план Фильяцци входило добиться с помощью Ферранти места в штате адмирала Санта-Крус.
– Мои обязанности не позволяют мне непосредственно в этом участвовать, – сказал он, – но тайно я сделаю все, что смогу. Я обещал это сэру Френсису ради нашей старой дружбы, начавшейся, когда он был английским послом в Париже, и повторяю это обещание вам, ради нашей теперешней дружбы.
Робин воспользовался услугами Андреа Ферранти, как ему советовал Фильяцци. Дав слуге сотню крон, Крона – английская серебряная монета

он добавил:
– Столько же заплачу твоему брату, если буду нанят, и тебе, когда все будет кончено.
Андреа взял деньги, но отнесся к плану с сомнением.
– Посмотрим, что нам удастся в Лиссабоне. Там нужны люди на корабли, на службу на берегу нет спроса. А ваше превосходительство может держать тарелку и не расплескать ее содержимое даме на подол? Может начистить до блеска пару сапог? Может приготовить pollo con arroz Курицу с рисом (исп.)

и шафран с рисом, чтобы это было изысканным блюдом?
– Я пойду в школу, Андреа, и ты будешь моим учителем, – ответил Робин.
Однако, Андреа не был склонен изображать легкими обязанности, требуемые от хорошего лакея.
– А когда вы обучитесь основам, придется перейти к более сложным вещам. Сможет ваше превосходительство крахмалить и гофрировать рюш?
Робин помрачнел.
– Сможет ваше превосходительство вскрыть письмо? – настаивал Ферранти.
– Этому искусству я хочу научиться прежде всего! – горячо воскликнул Робин.
– И ваше превосходительство абсолютно правы. Ибо как сможет лакей хорошо прислуживать своему господину, если он не будет знать о его делах больше, чем господин пожелает ему сообщить? – нравоучительно изрек Андреа.
Робин доложил о своих затруднениях Фильяцци, который вновь пришел ему на помощь. Он отправил секретарей и весь остальной штат на первом корабле, отплывшем из Генуи, чтобы они ко времени его прибытия в Лиссабон оборудовали для него жилище. Сам же Фильяцци с двумя слугами, Андреа и Робином, отплыл на последнем корабле. Во время длительного путешествия Робину предстояло изучить свои новые обязанности. Таким образом, проплывая вдоль испанских берегов, через Гибралтарский пролив с холмами Мавритании на одном берегу и огромной скалой на другом и огибая мыс Сан-Висенти, Мыс на юге Португалии, на побережье Атлантического океана

Фильяцци и Робин играли в господина и слугу. Игра эта доставляла синьору Фильяцци массу удовольствия, заполнив все его время. Он придумал роль старого, сердитого, страдающего подагрой адмирала, изобретая каждый день новые скверные черты его характера и новые обязанности для слуги. Робин со своей стороны работал над ролью так усердно, как не делал ни один актер. От этой игры зависела не только его собственная жизнь, но и жизнь нищего калеки на ступенях церкви в Мадриде, а быть может, и еще одного человека. Он подумал об этом, глядя лунной ночью на скалу Гибралтара, которая напомнила ему мыс Портленд. Где-то неподалеку от него и от берегов залива Уорбэрроу его ждет девушка, с волнением устремив взгляд на море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32