Я любила делать подарки Всеволоду Вячеславовичу – он так задушевно радовался новым «игрушкам»!
В один из приездов из Ленинграда я привезла Всеволоду Вячеславовичу бронзовую китайскую, покрытую эмалью фигурку XVI века – бога литературы. Он изображается сидящим верхом на большой рыбе – карпе. Вернувшись в 1943 году из эвакуации в свою квартиру в Ленинграде, я обнаружила, что карп пропал, а бедный китайский писатель валялся беспомощной раскорякой на полу. Я его бережно сохранила, это была редкая вещь. Писателю Всеволоду Иванову очень понравился китайский бронзовый коллега, и он долго подыскивал, на что его посадить вместо карпа. Решил найти подходящий по форме камень из своей коллекции. Уже сидящим на камне бог литературы был удостоен личной подставки и занял место на стене комнаты своего собрата по перу.
Прошло несколько лет. Однажды в Ленинграде получаю письмо от Тамары Владимировны с приглашением приехать к ним в Москву на Лаврушинский встречать Новый год или на рождение Всеволода Вячеславовича – не помню. Я решила сделать сюрприз. Послала телеграмму с благодарностью и сообщила, что, к сожалению, приехать не смогу. На самом же деле поехать решила и с поезда в Москве приехала не к Ивановым, а к Пешковым. Я везла в подарок Всеволоду Вячеславовичу два английских канделябра на две свечи каждый. Захватив чемодан с вещами и канделябры, мы поехали с Надеждой Алексеевной Пешковой вечером к Ивановым. На площадке перед дверью их квартиры я зажгла канделябры и вместе с чемоданом прижалась так к стене, чтобы открывающему дверь из квартиры меня не было видно. Позвонили. Дверь открылась, и я услышала поцелуи и возглас Тамары Владимировны: «Вы знаете, Тимоша, такая обида – Валентина Михайловна не могла приехать!» Дверь еще не успели закрыть, как появилась я с зажженными канделябрами, а порядочных размеров чемодан, подтащенный к дверям, свидетельствовал о том, что я приехала «на погостить». Эффект был рассчитан правильно. Лицо Всеволода Вячеславовича было на редкость довольное и веселое, а это уже было очень приятным подарком – мне.
* * *
Горький задумал «городок писателей» под Москвой, «гонцы» нашли и выбрали Переделкино. Делая доклад Горькому, они сообщили, что место замечательное и даже имеется речка Сетунь. Горький сказал: «Сетунь река судоходная – это хорошо!» Позднее, поселившись в Переделкине в выстроенных для них домах-дачах, писатели увидели речушку, которая весной разливается метров до трех в ширину, а летом вовсе пересыхает. Выяснилось, что Сетунь была судоходной при царе Алексее Михайловиче, а ведь с той поры сколько воды утекло…
С годами «городок писателей» разросся. Сильно изменилось и всё в окрестностях. Многого не узнаешь. Даже звуки, доносящиеся до «городка», новые. Вместо громыхания поездов и паровозных гудков – гудки электрички. С появлением реактивных самолетов изменились даже звуки «небесные». И только колокола переделкинской древней церквушки звонят как раньше – то безразлично, то весело (свадьбы, крещения, праздники), то грустно – похороны…
Всеволод Вячеславович любил сидеть на открытой террасе. Годами не надоедал ему далекий пейзаж, что открывался глазам, – за забором дорога, дальше большое колхозное поле, полуокруженное рекой Сетунью, за полем – холмы. На холмах внизу кладбище, выше церковь, сады и роща, сквозь которые кое-где виднеются дома.
На участке Ивановых так все разрастается, что видимый с террасы пейзаж все больше суживается. На террасе нет Всеволода Вячеславовича, доброго волшебника.
То, что он «наворожил» в жизни, осталось в его книгах, в его рукописях, в памяти людей, в его саду и доме в поселке писателей на берегу несудоходной реки Сетуни.
Умер Всеволод Вячеславович в 1963 году, 15 августа.
С Анной Андреевной Ахматовой встречались в молодости. Много друг про друга знали, встречались случайно, и только в 1942 году в Ташкенте мы наконец познакомились, разговорились, удивились, почему это не случилось раньше. После войны в Москве встретились у Фаины Георгиевны Раневской и даже разоткровенничались в такси, когда я завозила Анну Андреевну в гостиницу «Москва», где она жила как делегат съезда писателей. Как странно путано складываются в жизни взаимоотношения между людьми – руководит случайность или предопределено кем? Чем? Зачем?…
Дальше буду излагать все кратко… Почему? Да потому, что еще слишком многое и о многих надо вспомнить и записать – да и слишком много горестного.
Еще до смерти А. Р. в Ташкенте узнали, что в наш дом в Ленинграде попала бомба, но не взорвалась. Прошла сквозь два верхних этажа, а в нашей квартире разворотила потолок в одной комнате, все засыпано штукатуркой и щепой. А. Р. настоял, чтобы я написала в Ленинградский горком партии с просьбой охранять нашу квартиру, так как в ней находилось много художественных и архивных ценностей. Я не верила даже в то, что письмо мое дойдет, – ведь Ленинград был в блокаде. Месяца через три получаю ответ: все сделано, квартира забронирована и опечатана. Я просто разрыдалась от умиления, читая умирающему А. Р. это послание, – у него тоже лились слезы.
Басов прекрасно оформил «Нечистую силу». Кинорежиссер А. М. Згуриди (ныне всемирно известный) предлагает Басову быть художником его картины «Белый клык» по Джеку Лондону. Очень интересно, друг другу понравились. Договорились. Идет подготовительная работа. Басов знает хорошо Алтай и считает, что там природа подходящая. Поедут разведывать место осенью. Мы через МОССХ получаем разные карточки.
И я и Басов оказались дурацки простодушны. Заметили это еще в Ташкенте, но друг от друга скрывали и хорохорились – «все нипочем»… До войны другие человекопонимания и нормы были… Делаем открытия – одно противнее другого. Война! Люди ожесточились, но ведь не все! Мы умеем и хотим любить и верить людям и ищем оправданий гадостным поступкам и огорчаемся, когда не находим… Переучиваться поздно, да и не хочется терять большую радость – доверие к людям.
Неожиданно сообщают из МОССХа, что в Ленинграде будет проходить конференция художников. Выбраны делегаты: Н. И. Соколова (искусствовед), Н. Д. Волков (драматург и театровед), Н. Ф. Фролова (секретарь МОССХа), В. В. Дмитриев (художник) и я. Едем на пять дней. Дорога одноколейная (разъезды), мосты наскоро новые, заводы, вокзалы железнодорожных станций, маленькие городки, поселки разбомблены. После бывшего Бологого и деревень нет, вдоль пути – воронки от бомб разной величины, заполненные водой, – болота. Поражают леса как бы из телеграфных серых столбов, так как верхушки деревьев и ветви сбриты снарядами. Кое-где торчат печные трубы бывших домов и груды разбитого кирпича – как кровавые пятна. Страшно, но рассматриваешь и содрогаешься… В дальнейшем реализовались эти впечатления, когда оформляла в 1947 году в ГАТОБе балет «Татьяна – дочь народа».
Куда ни пойдешь по Ленинграду, как плетью по сердцу – причудливые развалины домов. Но основные красоты сохранились. Нас поселили в «Астории» (более или менее в порядке). Там же оказались Альтманы – обнимались, целовались… По утрам Ирина у них в номере разводила уют, устраивала кофепитие. Что, о чем и как конференция – ничего не помню, настолько ошеломлена и дорогой, и сиренами тревоги, и свиданиями с оставшимися в живых друзьями, и их рассказами. Была в своей квартире – ужас! Хотя из вещей многое осталось, но жить, не ремонтировав, нельзя.
Бегала в горком и в какие-то комиссии, ведающие возвращением в Ленинград…
Мы и не подозревали, что уже ступили на «дорогу бедствий» и что в нашей теперь уже совместной жизни с Виктором каждый день и каждый час приближают нас к непоправимому…
…Басов вернулся из экспедиции со Згуриди на Алтай. Зима кончается. Встречаю поезд. Из вагона выходит Виктор. Вместо лица – маска смерти. Говорит: «Немного устал с дороги…»
К лету врачи обнаруживают открытую форму туберкулеза легких – каверны. Бондаренко, верный друг (стал директором Большого театра), помогает чем может – без просьб. Устраивает Виктора в санаторий Военно-Морского Флота в Ялте (первый открывшийся после освобождения от немцев Крыма). Виктор уезжает в Симферополь в Драмтеатр – там нужен художник. Работать будет в Ялте и ездить в театр. В Ялту к нему едет мать, а я пока зверски работаю в Москве – нужно много, очень много денег…
Виктор уже не в санатории, ему местные власти благодаря Ялтинской филармонии предложили полуразбомбленный небольшой дом на горе. Нужен капитальный ремонт, и Виктор, еле живой, организует это. Я занимаю денег у друзей и знакомых и посылаю, как в бездонную бочку. Выздоравливаю и собираюсь в Ялту. Вдруг совершенно нежданно телеграмма от Виктора: «Встречайте поезд номер такой-то». Уговариваюсь с комендантом дома, где жил Алексей Максимович Горький, помочь мне встретить Виктора (с ним мы его провожали в сентябре в Ялту). Такое время, что все – проблема: на чем ехать? Не на чем, носильщиков нет… Бредем на вокзал – поезд прибудет ночью. Ждем. Непонятно – поезда нет и нет. Наконец сообщают, что пришел, но перевели на запасной путь. Туда не пускают – вероятно, только завтра. Комендант, видя, что я близка к обмороку, уговаривает возвращаться домой и пытается раздобыть какой-нибудь транспорт. Не помню как, но в пятом часу утра попадаю домой, в постель… Пробуждаюсь от резкого звонка. Светает. Вскакиваю, халат, бегу, открываю дверь… на меня лезут чемоданы: два в руках и один на голове какого-то высокого парня, а за ним Виктор, хуже, чем с Алтая, но я не хочу верить, что…
Парень – ученик Басова из Ташкента, он «махнул» в Ялту, узнав о болезни Виктора Семеновича, и вот они вдвоем попали (опять же чудодейственная филармония) в поезд, в котором ехал Сталин «с сопровождающими его лицами» в Москву после только что окончившейся знаменитой Ялтинской конференции – Сталин, Черчилль и Рузвельт.
Я и счастлива и в ужасе… Виктор держится, помогает мне делать эскизы к новому варианту «Руслана и Людмилы» для Большого (новый дирижер и новая экспозиция). Я «отовариваюсь». Иногда в магазине, куда прикреплены, очередь на много часов. Лето жаркое. Обмороки. Я беру с собой подстилку и сажусь на тротуар, а то лежу и засыпаю. Кто-то толкает в бок ногой: «Гражданка, ну чего развалилась – двигайтесь, очередь задерживаете!» Пайки хорошие – носить тяжело. Борюсь, не хочу верить, что теряю Виктора…
…Ничем уже не помочь. Басов умер в Ленинграде в больнице после героической «битвы за жизнь», как сказали врачи, 19 декабря 1946 года. Ему было сорок пять лет.
Первое время жизнь казалась невозможной – я потеряла себя, отдалась горю… Поддержали друзья, в первую очередь – Трауберги и Кочуровы. Дальше: ездила в Москву. По старой памяти в Горки Десятые или на Никитскую (где жил Горький, а теперь фонды Музея Горького); дружила с семьей Вс. Иванова, у них и гостила; жила в Барвихе на даче у Екатерины Павловны Пешковой; и тут и там бывали Петр Леонидович и Анна Алексеевна Капицы. Мы долго присматривались друг к другу, очевидно обоюдно понравились, я их очень полюбила, и вот с того времени и до сих пор они стали главными в моей жизни (я дважды, а может быть, гораздо больше, обязана им тем, что все еще жива).
О Петре Леонидовиче Капице написано очень, очень много на разных языках. Весь мир его знает и ценит как ученого и как человека, а мой глаз художника помогает мне видеть его (может быть, в чем-то и ошибочно) вот таким.
Жизнь прошел нелегко, да и бывала она труднопереносимой – умел стерпеть даже годами. Не терялся. Всегда готов помочь чем возможно – особенно «малым и сирым». Залатанная, заштопанная курточка – все равно элегантен и особенный… Все замечает, а как будто отсутствует… Любит своих предков и потомство. Любит Анну Алексеевну – свою жену. Любит свой дом и уют. Любит работать, к работе рвется. Любит анекдоты, шутки и чудачества. Никогда не хвастается своими знаниями в науке. Да и зачем? Они очевидны. Доволен собой, но спокойно, без самодовольства. Во всем – человек большого вкуса. Очень гостеприимен. Очень легко, внезапно рождает остроты – и сам доволен, и окружающие довольны. Верно понимает изобразительное искусство, включая «измы», но тянет, как к отдыху, к Репину, Кустодиеву, Сарьяну и прочим реалистам. Бывает, занесет его и в натурализм… редко, правда. Ему очень нравится «Герника», и «Дон-Кихот» Пикассо, и «Концерт» Матисса. Очень верно расценивает современную драматургию: если на сцене еда или питье – считает, что хорошего ждать нечего. И если в телевизоре такое увидит, нервно вскакивает и убегает… Умеет распределить время – все успевает, как наметил… Играет в шахматы сам с собой, вероятно чтобы вернее находить ходы в жизни. Он «элита». А что же поделать, если таким «уродился». Необычайно разнообразны его знания… Очень добрый и мягкосердечный.
А Анна Алексеевна? Собственно говоря, они одно целое, и думаю, что любят друг друга неповторимо, но у нее характер более твердый и настойчивый – в отца (академик кораблестроитель А. Н. Крылов).
У них я попала в новый для меня мир – людей науки. Конечно, это совсем другой мир, чем привычный для меня – искусств, и не до конца здесь возможно взаимопонимание. Я-то в науке ничего не понимаю, но в людях примечаю многое, а ученые искусство любят.
Вот главный перечень тех, с кем я у них познакомилась: Л. А. Арцимович, Ю. Б. Харитон, М. В. Келдыш, А. И. Алиханов, А. И. Алиханьян, Л. Д. Ландау, Е. М. Лиф-шиц, В. А. Фок, Н. Н. Семенов, В. А. Энгельгардт, А. Н. Туполев, Г. Н. Сперанский, А. М. Дамир, М. А. Лаврентьев, А. П. Александров и даже один раз Королев. Можно сказать, почти весь Президиум Академии наук. А иностранные ученые! Всех и не вспомнить. Когда праздновали семидесятилетие Петра Леонидовича, более трехсот человек приехали на дачу его поздравлять. Много очень было молодежи, восторженно относящейся к Петру Леонидовичу.
Таким образом, судьба меня продолжала награждать радостями, и я через пережитые ужасы прорвалась опять в работы. Их было много, но удачных две: «Гугеноты» в ГАТОБе, режиссер Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49