Сестра часто заходила в комнату, как бы не замечая, что со мной происходит.
Попискивала какие-то тинейджерские песенки и думала, что может меня этим развлечь. Впоследствии, конечно, всё, что они с бабушкой там устраивали, казалось мне очень трогательным - но тогда…
* * *
Этот первый день ломки всё никак не заканчивался. Когда я проваливалась в дрему, мне снился один из типов с берлинской сцены. Он был уже совершенно кончен, повсюду на его теле были открытые куски мяса. Он гнил заживо. Ноги его уже практически отмерли, отсохли и были просто чёрными. Он почти не мог ходить.
От него воняло ещё за два метра: редко кто мог это вынести. Когда ему говорили, что - всё, ему пора в больницу, он ухмылялся всем черепом. Он ждал смерть. Я всё время думала об этом парне. Потом от боли я потеряла сознание. Всё было, как в первый раз: с потом, вонью и блевотой…
На следующее утро я не выдержала. Как-то доковыляла до телефонной будки и позвонила маме. Я ревела в три ручья в трубку и молила её позволить мне вернуться в Берлин. Мама была очень холодна. Сказала: «Ага, что-то тебе опять плохо? Я думала, ты только иногда колешься… Чего ж это тебя так колбасит?» Я упросила её послать мне срочной бандеролью снотворное. Чёрт, я знала, что в соседнем городке героиновая точка! Это я поняла ещё в свой прошлый приезд, но отправиться туда у меня просто не было сил. Да и кроме того, я никого не знала оттуда, а если нарк оторвался от своей точки, то он одинок и беспомощен, как трудной ребёнок…
Ломка, к счастью, длилась только четыре дня. Скоро всё было позади, а я чувствовала себя совершенно опустошённой. Такой бурной радости, как в прошлый раз, у меня уже не было. Меня тошнило при мысли о Берлине, но и в деревне я не чувствовала себя дома. Я поняла, что совершенно потеряна в этом мире, и старалась об этом больше не думать.
Держало меня только снотворное, что прислала мама, - слишком поздно, правда, - и яблочное вино, которое в огромных количествах кисло в подвале у бабушки. Меня пробило на жор. Я начинала утром с четырёх или пяти булочек, и к полудню съедала так между делом двенадцать-пятнадцать хрустящих хлебцов с мармеладом. А по ночам я кормилась у полки с консервированными сливами, персиками и земляникой, заправляя фрукты взбитыми сливками. Раньше трёх не засыпала.
За несколько дней я набрала десять килограмм. Мои родственники радовались, наблюдая, как у меня начинает свешиваться живот, а жопа становится всё толще.
Только руки и ноги оставались такими же тонкими, как и были. А мне это было всё равно! Теперь я наркоманила едой, и в свои узкие джинсы уже не влезала. Получила от сестры её расплывчатые клетчатые штаны - такие, как я носила в одиннадцать лет.
Не проблема! Полегоньку я снова вживалась в наше детское деревенское общество, но - как-то не всерьёз… Это было просто как путешествие, как красивый фильм, который, - хочешь не хочешь, - скоро должен закончиться…
Ни с кем я не говорила о наркотиках, да скоро уже и не думала о них. Не хотела портить картинку. Хотя нет - сразу после ломки я написала короткое письмо Детлефу, вложив в конверт двадцать марок на которые просила выслать героину. Это я написала тому Детлефу, которого сама просила соскочить! Впрочем, я не отправила письмо… Было ясно, что он всё равно ничего не пришлёт, а двадцатник сам продавит.
С двоюродной сестрой мы облазили все замки и дворцы в округе и почти каждый день я каталась верхом. Мы часто гуляли по каменоломне, которая когда-то принадлежала моему деду. Он успел её пропить, прежде чем сам допился до смерти.
У мамы тоже было нелёгкое детство…
Бабушка рассказывала, что где-то в каменоломне должна быть железная дверь, за которой лежат старинные семейные документы, и каждый вечер мы искали эту дверь.
Иногда рабочие забывали вытащить ключ из баггера - тогда мы разъезжали по каменоломне на колёсах. С моей кузиной, - а она была ровесницей мне, - мы снова стали лучшими подругами: не разлей вода! И я рассказала ей о своей любви к Детлефу так, как будто это была обычная тинейджерская любовь. Сказала, что спим вместе, и она сочла, что это в порядке вещей.
Кузина рассказала мне, что каждый раз летом в лагере неподалеку останавливается один парень из Дюссельдорфа, и он ей, в общем-то, нравится. Он, правда, хотел от неё всего и сразу, но она не дала: что, это было глупо с её стороны?
Я сказала, нет: она правильно сделала, что не допустила до себя этого лагерника.
Надо беречь себя для того, с кем ей действительно потом захочется гулять. Кузина и все её друзья со своими проблемами прибегали ко мне. Я стала их советницей по всем вопросам. Говорила, как поступить, и советовала не смотреть на жизнь так ожесточенно, прежде всего. Мне-то, конечно, все их проблемы казались смехотворными! Но я выслушивала всех, и для каждого у меня был совет. Да уж, я становилась чрезвычайно деятельной, если речь заходила о чужих проблемах - только вот со своими всё никак не могла справиться…
Как-то вечером позвонил Детлеф - ух, как я обрадовалась! Сказал, что звонит от клиента. Мы болтали целую вечность - фраер был из щедрых. Я рассказала Детлефу о своём выходе. Что в этот раз чуть не сошла с ума. Он сказал, что ещё не соскочил.
Испугался немного, да и времени нет. Я сказала, что рада его слышать. Спросила, не хочет ли он мне разок написать, как обещал, он сказал, что нет у него такого желания.
Но он позвонит мне, когда в следующий раз окажется у этого клиента.
После этого разговора я снова знала, что мы как муж и жена с Детлефом. Мы принадлежали друг другу - всё равно, чем бы он там не занимался в Берлине.
Вечером перед сном я устраивала минуты памяти по Детлефу. Это было как молитва.
Я считала дни до нашего свидания…
Бабушка регулярно давала мне карманные деньги, а я их железно экономила. Не знаю, зачем. Копить никогда не было в моём характере, но когда у меня набралось сорок марок, я уже знала зачем. Я была по-настоящему горда этими сорока марками!
Сорок было для меня магическим числом… Сорок марок стоил дозняк… Сорок марок я требовала с моих клиентов…
Ой, нет! Я сказала себе: «Кристина, не может же быть, что ты тут собираешь на дозу!» Я разошлась тогда и купила себе футболку за двадцать марок, ну, только чтобы разменять эту проклятую сумму! Чуть не забыла - я ведь приехала сюда, чтобы навсегда покончить с героином!
Тем временем моя ссылка заканчивалась. Позвонила мама и спросила, не хочу ли я побыть подольше в деревне. Не раздумывая, я сказала нет. Может быть, если бы она спросила: «Кристина, хочешь провести там всю свою жизнь?» - я бы ещё подумала.
Но для меня это с самого начала было просто путешествием: ужасным в начале, мягким и красивым в конце. И я строго себе установила, что через четыре недели это путешествие будет закончено. Я хотела обратно к Детлефу, с которым мы были почти как женаты…
В день моего отъезда я переоделась. Бабушка и кузина тщетно убеждали меня не снимать клетчатые штаны, которые только сейчас я стала заполнять. Нет - я втиснулась в джинсы! Швы лопнули, молния, как я её не крутила, не сошлась. Я надела мою длинную мужскую чёрную куртку и туфли на высоком каблуке. Снова я была костюмирована под нарка, ещё прежде, чем оставила бабушку. Так, - в расстегнутых штанах, - я поехала обратно в Берлин…
Прямо с утра заявилась на Цоо. Детлеф и Бернд были там, а третьего из компании, Акселя, не хватало. Я подумала, что он, должно быть, отошёл с клиентом.
Ну вот: восторг и объятия! Я заметила, как они рады, что я снова с ними. Прежде всего, конечно, Детлеф радовался. Я спросила его: «Ну что, ты откололся и нашёл хорошую работу?» - и мы все втроём посмеялись.
Я спросила: «Как Аксель?» Парни так смешно переглянулись, и после некоторой заминки Детлеф сказал: «Ах, ну да, ты ещё не знаешь, - он ведь умер…» Ох ты! Меня просто срубило! Я еле могла дышать! Только сказала: «Да вы спятили…» Но это была правда.
Так, - теперь, значит, Аксель… Аксель, в чьей квартире мы провели столько ночей! Который каждую неделю стелил мне свежее бельё в своей вонючей нарковской берлоге! Которому я всегда приносила его дурацкого тунца, и который выставлял мне йогурты! Единственный, к кому я могла прийти со своими проблемами, если мы ругались с Детлефом. Единственный, перед кем я могла выплакаться, если что.
Потому что он единственный выслушал бы и понял…
Я спросила: «Как это случилось?» Детлеф сказал: «Да…, в каком-то сортире нашли его с иглой в руке…» Для обоих смерть Акселя была вроде как прошлогодним снегом. Казалось, что им почти неинтересно говорить об этом.
А я всё думала об этом дурацком тунце, которого я ему всегда покупала, он так любил его… Никогда в жизни больше не куплю тунца! Оглянулась на Детлефа, подумала: ему же теперь негде спать! Осторожно спросила: «Ребята, вы ещё живете в его квартире?» Детлеф ответил: «Да нет, его мать уже разобралась с квартирой. Живу сейчас у одного фраера…» Я сказала: «Ну и дурак!» Мне стало ясно, что я навсегда потеряла Детлефа. Он живет у фраера! Это резануло меня почти так же, как и смерть Акселя.
Детлеф успокоил: «Фраер в полном порядке. Ещё молодой, так, лет двадцать пять, и никакого живота. Я ему уже рассказывал о тебе. Можем вместе у него спать».
Мы погнали на точку, и Детлеф купил ширева. Встретили там ещё пару знакомых.
И я говорила каждому: «Вот говно-то с Акселем, да?» Но что-то никто не въезжал, и тогда я ещё пару раз сказала себе самой: «Вот говно-то с Акселем!» Мы пошли в туалет на Бюловбоген. Детлеф хотел вмазаться, а я пошла ассистировать. Ждала, что он предложит мне ширнуться. Может быть, я и отказалась бы тогда, ну - чтобы показать ему, какая я сильная и как круто справилась с отколом!
Но Детлеф и не думал ничего предлагать. А мне было так плохо…! Аксель умер, и я думала, что не перенесу этого. Пока Детлеф готовил, мне всё сильнее хотелось вмазаться. Я думала: ну один крохотный укольчик меня не посадит, а так хоть это говно со смертью Акселя и этим спальным фраером Детлефа вылетит из головы! Я попросила Детлефа.
Детлеф сказал: «Чёрт, ты что - опять? Ты же откололась!» Я сказала: «Понятно, старик, я - откололась! Но ты же сам знаешь, как это легко - отколоться! Ты-то тут, наверное, до столбняка надвинулся, пока меня не было! Давай, старик, честно! После того, как я наслушалась тут всего этого говна, мне просто надо немного!» Детлеф сказал: «Да, господи, это же не сложно - отколоться! Я мог бы это в любой день сделать - надо только захотеть. Просто я пока ещё не хотел. Но ты-то чего начинаешь, я не понимаю!» Так болтая, он вмазался и оставил мне немного добрать. После длинного моего тайм-аута этого немножко хватило, чтобы срубить меня, и я почти забыла об Акселе.
В общем, на этот раз прошло совсем немного времени, и я опять села на систему.
Мама ни о чём не догадывалась. Она была рада, что я так хорошо поправилась, и что не так быстро сбрасываю эти килограммы.
Теперь, чтобы видеться с Детлефом, мне приходилось ходить к его фраеру Рольфу.
Ведь больше нигде у нас не было общей кровати! Этот подонок Рольф не понравился мне с самого начала! Он был без памяти влюблен в Детлефа. И, конечно, ревновал ко мне! Когда мы вдруг ссорились с Детлефом, он бывал ужасно рад этому, и всегда вставал на сторону Детлефа. Там у него каждые пять минут я психовала, меня бросало то в жар, то в холод, а Детлеф обращался с этим Рольфом, как со своей женой или подругой, посылал его за покупками, заставлял готовить и мыть посуду. Это-то как раз меня и раздражало больше всего, потому что я бы и сама с удовольствием ходила за покупками для него или готовила!
Я говорила Детлефу: «Слушай, что это мы тут как неразлучная тройка! Третий - лишний! Это какое-то недоразумение!» Но Детлеф отвечал, что другой кровати у него нет и не будет. Да и Рольф в полном порядке… По крайней мере, не было такого клиента, который раздражал бы его меньше, чем Рольф.
Детлеф делал с Рольфом всё, что хотел. Постоянно орал на него: «Да ты должен только радоваться, что я вообще живу у тебя!» Залезал к нему в постель, только когда ему срочно нужны были деньги. Наша с Детлефом кровать стояла в той же комнате, где спал Рольф, и когда мы занимались любовью, Рольф смотрел телевизор или, скучая, смотрел в потолок. Он был совершенно голубым, эта свинья, и всё остальное ему было неинтересно. Нет, мы все трое были просто кончеными типами…
А меня всё не покидал страх, что Детлеф от своей работы и сам станет голубым, и как-то ночью мне показалось, что это уже случилось. Ему надо было к Рольфу, потому что деньги заканчивались. Я лежала в другой кровати. Детлеф выключил свет.
Он всегда выключал свет, когда я была у них, а ему приходилось ублажать Рольфа.
Всё длилось подозрительно долго. Мне послышалось, что Детлеф там стонет. Я встала и зажгла свечу. Они двигались вдвоём под одеялом, и мне показалось, что они обнимаются. Это было против моих договорённостей с Детлефом: позволять себя обнимать! Я страшно окислилась! Так окислилась, что даже не смогла сказать Детлефу, чтобы он шёл ко мне, в конце концов! Я только сказала: «Да уж, наверно зверски приятно!» Детлеф промолчал, Рольф взбесился. Он вскочил и потушил свечу. Всю ночь Детлеф оставался в его кровати, а я проплакала всю подушку. Я плакала беззвучно, - не хотела, чтобы они оба знали, как меня проняло, и на следующее утро я была так расстроена, что начала всерьёз думать о том, что пора бросить Детлефа. Понятно - героин становился всё больше и больше содержанием и сутью нашей любви, а мы этого как будто не хотели замечать…
Во всяком случае, мне стало совершенно ясно, что пока мы торчим на игле, Детлеф не будет только моим. Что мне придётся делить его с фраерами: с Рольфом, например, или с другими. Ай, всё должно быть по-другому! А мне нужно было каждый день работать на Цоо, время поджимало, и я уже не могла привередничать, перебирая клиентами, и долго обговаривать и утрясать с ними условия.
Чтобы не так часто видеться с Рольфом, я снова стала общаться с девочками из нашей команды, со Стеллой и Бабси. Нам становилось всё сложнее понимать друг друга. Никто не хотел и минуты послушать - всем хотелось часами рассказывать о себе любимом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41