Она так и не приняла решения, что делать и с кем поделиться своими подозрениями, когда раздался стук в дверь. Кто-то извещал о своем появлении гораздо деликатнее и менее властно, чем это делает полиция.
– Джордж, – проговорила она, открыв дверь и увидев Большого Медведя, который совсем не выглядел свирепым. – Как чудесно! Заходи же и расскажи, как все прошло. Хочешь чаю? Или кофе?
– Чашка чаю не помешает. Спасибо. – Он вошел, на ходу открывая кейс, и поднял глаза, только остановившись в центре гостиной. – Черт, Триш! Какая замечательная квартира.
«Черт», – повторила она про себя, направляясь на кухню. Черт? Неужели сорокалетний мужчина с умом, острым как кинжал, действительно выражает таким образом свое одобрение. Она оглянулась и, увидев, что он осматривает квартиру, улыбнулась восторгу, написанному на его лице.
– Неужели ты ее не видел? Мне казалось… Ну да, конечно, ты струсил и не явился на мою прошлую рождественскую вечеринку, верно?
– Как тебе прекрасно известно, – возразил он, и его интонация соответствовала блеску ее темных глаз больше, чем его словам, – у меня был грипп, и я просто бесился из-за этого. Я… Знаешь, я всегда думал, что ты живешь в темном полуподвале, забитом книгами. Сам не знаю почему.
Зато я знаю, про себя ответила она. Ты считал меня отшельницей, которая прокладывает себе дорогу сквозь горы работы и ничего – и никого – вокруг не замечает. Очаровательно! Не удивительно, что я немного свихнулась.
– Потрясающе, – продолжал он. – Она такая светлая и просторная. Да, возможно, именно такое место тебе и подходит. Что-то вроде замка на скале, откуда можно взлетать и парить в небесах.
– Спасибо, Джордж, – проговорила она, довольная, что он видит эту квартиру другими глазами, чем ее сбежавший и неоплакиваемый любовник. Он на прощание заявил, что это жилище «такое же холодное и пустое, как ты, Триш. Увидев его, я должен был сразу понять, что ты ничего никому не можешь дать. Ты самая бездушная женщина из всех, кого я знал».
– Обычный чай, травяной или китайский? – весело спросила она, отгоняя воспоминания о голосе Джека. Возможно, полиция добралась и до него и все эти гнусные инсинуации основываются на рассказах обиженного мужчины. Возможно, ни Бен, ни даже Роберт здесь ни при чем. В каком-то смысле было бы приятно узнать, что это так, правда, тогда она возненавидела бы Джека. – Как ни странно, сегодня у меня есть выбор.
– Обычный, пожалуйста. И как можно крепче.
Она выжимала чайный пакетик о край кружки, пока жидкость не приобрела густой оттенок красного дерева, затем выбросила пакетик в мусорное ведро, добавила немного молока, превратив коричневую жидкость в оранжевую, и понесла в комнату, забрав по пути свой остывающий кофе.
– Вот, Джордж. Слушай, хватит бродить, садись.
– Не могу налюбоваться твоей квартирой, – сказал он, отходя от книжной полки к длинному письменному столу и останавливаясь перед большой картиной, которую Триш год назад купила на выставке работ выпускников школ Королевской академии. Тогда это многих удивило, но картина понравилась ей, едва она ее увидела.
Написанный в легких желтовато-коричневых и серых тонах, на ней был изображен блеклый городской пейзаж – всего лишь пространство под дорожной развязкой. Но что-то в нем отозвалось в душе Триш, как только она его увидела, своего рода скорость и простор, которые дали Триш столь необходимое ощущение свободы.
– В тебе есть загадка, Триш. Ты интригуешь.
– Я-то? Чепуха. Проще не бывает. – Она не могла понять, почему вдруг ей стало весело, и попыталась сосредоточиться на деле. – Но подожди, мы же говорим о Ники Бэгшот, а не обо мне. Что случилось в полицейском участке?
– Триш, – серьезно сказал он, ставя кружку на пол и с удовольствием вытягивая свои длинные ноги на ее низком диване, – послушай меня.
– Я слушаю. Что случилось?
– Я знаю, как ты расстраиваешься, когда люди, в которых ты веришь, на самом деле тебя обманывают.
– И что? – спросила она, удивленная, что он это заметил.
– А то, что я хочу предостеречь тебя: невиновность Ники может быть не такой уж бесспорной, как ты думаешь.
– Почему? – спросила она после долгого молчания, размышляя о синяках, червяках и о различных причинах, по которым Ники могла покрывать Роберта. Наиболее очевидный ответ – у них роман, но ей трудно было поверить, что такая молодая девушка, как Ники, захочет спать с мужчиной почти на двадцать лет ее старше.
– По двум совершенно разным причинам, – объяснял тем временем Джордж. – Они абсолютно не связаны друг с другом, но по отдельности вызывают тревогу.
– Хорошо. Ты меня предупредил. Я готова слушать. Что за причины?
– Первая – Ники призналась, что она эпилептик.
– Понятно, но я не понимаю, как это может превратить ее в педофила или убийцу, – почти с облегчением сказала Триш.
– Она что-то говорила тебе про педофилию? – резко, с подозрением спросил он.
– Ники? Мне? Нет, конечно нет. С чего бы?
– Тогда почему ты об этом упомянула?
– Ну ладно, Джордж! Чего ты прицепился? Мы все в первую очередь боимся этого. И вообще, по тому, как меня вчера допрашивала полиция, было совершенно ясно: они убеждены, что тут не обошлось без педофилии.
– Они допрашивали тебя? – В его голосе прозвучало такое возмущение, что Триш, несмотря ни на что, невольно улыбнулась. Она обеими руками взъерошила волосы, чтобы они топорщились еще более решительно, чем обычно.
– А почему нет? Это было ужасно, но я понимаю, что им пришлось.
– Триш, – сказал он, поднимая свою кружку, – ты была готова привлечь меня к помощи человеку, которого едва знаешь. Почему ты не позвонила мне, когда они навалились на тебя?
– Потому что, в отличие от бедной Ники, я знаю, как все это происходит, знаю свои права и знаю, как защититься. И так или иначе, меня не арестовали. Если бы это случилось, вероятно, я бы тебе позвонила.
– Надеюсь. – Он отпил чаю и снова поставил кружку на пол рядом со своей ногой. Выпрямившись и опять посмотрев на Триш, он улыбнулся. И эта улыбка решительно отличалась от сдержанной официально-любезной улыбки, которой он встречал Триш во время их совещаний в конторе. – Мне больно думать, что тебе пришлось противостоять им в одиночку.
– Я справилась.
– Ладно. Но если это случится снова – когда угодно, – немедленно звони мне. Во всяком случае, это неожиданное заявление Ники об эпилепсии по-другому освещает ее возможную ответственность за происшедшее.
– Я все равно не понимаю, каким образом.
– Не надо на меня злиться, Триш, – сказал он, наблюдая за ней так, словно она была опасной и плохо отлаженной машиной, которая в любой момент может взорваться. – Глупо игнорировать факты. Во-первых, она ото всех это скрывала.
– Кроме тебя. Как тебе удалось добиться признания?
– Это моя работа, Триш. С первой минуты мне стало ясно, что девушку что-то тяготит и она жаждет сделать признание. Я решил, что лучше мне узнать, в чем тут дело, прежде чем этим займется полиция. Даже они в конце концов до этого доходят. Я дал ей понять, что целиком на ее стороне, что бы она ни сделала, и что все сказанное ею останется тайной. Я не уверен, поверила ли она мне, но выложила все о своих приступах, бедняжка. – Он минуту помолчал, а потом добавил: – Ты была права, Триш – она абсолютно одинока.
– Я знаю. – Она посмотрела на него и поняла, какое успокаивающее действие он мог оказать на Ники – такой большой и такой теплый, когда хотел таковым быть. – Но почему эпилепсия Ники заставляет тебя думать, будто она что-то сделала с Шарлоттой?
– Я не думаю, что она сделала что-то намеренно. Мог произойти несчастный случай. Я еще толком не изучил вопрос, но, насколько мне известно, когда у больного случается приступ grand mal, Эпилепсия (фр.).

все тело цепенеет и человек колодой валится на землю. Очень часто больные наносят себе травмы – рассекают кожу на голове, сильно расшибаются и тому подобное, а это означает, что они могут нанести травму тому, кто случайно окажется рядом.
– А! Теперь понятно. А у Ники в субботу был приступ?
– Она клянется, что нет. Вообще-то она уверяет, что почти им не подвержена, их у нее не было уже более пяти лет. Но она может и лгать. Она показалась мне достаточно напуганной для этого.
– Но могла ли она причинить девочке серьезный вред даже во время припадка? Она ведь такая миниатюрная.
– Думаю, что это возможно: Шарлотта могла удариться головой и сломать, например, шею. Или задохнуться. Есть множество вариантов, как это могло случиться.
– Хорошо. Скажем, у нее действительно был приступ и она ранила Шарлотту – убила ее, – что дальше? – Триш вспомнила странную, зеленоватую бледность Ники в воскресенье и задумалась, не такой ли вид бывает у человека через сутки после серьезного припадка. – Она должна была каким-то образом избавиться от тела. О боже!
– Что такое, Триш?
– Коляска! Кукольная коляска, которую полиция забрала в воскресенье. Я о ней забыла. Значит, вот как, по их мнению, она вывезла тело из дома?
Уставившись на стену, Триш попыталась припомнить размеры коляски и прикинуть, войдет ли в нее тело ребенка. Только думая о таких простых вещах, как размеры коляски, она могла отогнать мелькавший перед ней образ умирающей Шарлотты и мысли о том, что та чувствовала.
– Судя по их вопросам, да, – сказал Джордж, не подозревая о том, как терзает Триш ее воображение. – Они считают, что Ники положила тело в коляску и прикатила ее в парк, где постаралась, чтобы ее запомнило побольше потенциальных свидетелей, после чего притворилась, что обнаружила исчезновение Шарлотты. Далее полицейский сценарий вступает в противоречие со всем, что упорно утверждает Ники. Она как безумная бегала по парку, толкая перед собой коляску.
Триш вспомнила все, что видела или слышала про Ники, и попыталась извлечь из этого что-нибудь – что угодно, – что опровергло бы предположение Джорджа. Ей так этого хотелось!
– А как же камеры наблюдения? В этом районе Лондона их, наверное, миллионы. Разве полиция не просмотрела записи? Должна найтись хоть одна, где можно увидеть Ники, идущую в парк с живой Шарлоттой. Это сразу же разбило бы данную теорию.
– Разбило бы. Но, к несчастью, на обычном маршруте Ники и Шарлотты от дома до парка нет ни одной камеры. Хотя есть запись, где Ники уже позже бегает по парку с коляской, а вот пленки, зафиксировавшей ее появление в парке с Шарлоттой или без нее, нет.
– Черт.
– Вот именно. И это создает большие сложности.
– Но послушай, я не могу поверить, что Ники придумала такой умный – нет, не умный, – хитрый способ избавиться от тела. Я не хочу сказать, что она глупа, но она показалась мне простоватой для подобного спектакля.
– Она могла действовать по чьему-либо сценарию, Триш, и… он убедил ее, что стоит рискнуть.
– Ты говоришь о Роберте Хите?
– По всему, что я читал об этом деле, и по тому, что стояло за вопросами, которые задавала Ники полиция, он кажется наиболее подозрительным. Ты должна достаточно хорошо его знать, Триш. Как по-твоему, мог он придумать такой план?
– С легкостью. Но так ли это? Я все думаю, нет ли у них с Ники романа, но даже если и так, я совсем не уверена, что он стал бы защищать ее после убийства Шарлотты, даже случайного, во время эпилептического припадка.
– Есть другие причины, по которым он может в этом участвовать и которые не связаны с эпилепсией Ники.
– Ох! Давай выкладывай.
– Под половицей в комнате Ники полиция нашла некоторое количество порнографических журналов.
– Что?! – От изумления Триш взвизгнула, как щенок, которому тяжелым башмаком отдавили лапу. – В это невозможно поверить. Что за порнография?
– Весьма неприятная. – Джордж взял с пола кружку и сделал глоток чаю. – В основном с участием и взрослых, и детей. Ты, как и я, прекрасно знаешь, о чем я говорю. И для полного «счастья», там найдено много фотографий обнаженной Шарлотты Уэблок. Ники говорит, что все фотографируют своих детей в таком виде в ванне или на пляже и что она никогда в жизни не видела этих журналов… но…
– Это говорит она, – без труда закончила предложение Триш.
– Вот именно! Поэтому я и заинтересовался, когда ты вроде бы упомянула, что Ники разговаривала с тобой о педофилии.
– А, понятно, – рассеянно отозвалась Триш, вспомнив нелепое предположение Роберта, что полиция пытается подтасовать улики против Ники. – Журналы могли ей подложить?
– Могли. Но мне кажется более вероятным, что Роберт убедил девушку спрятать их для него или, что вполне понятно, спрятал их там без ее ведома, потому что вряд ли кто-то стал бы искать журналы у нее.
– Что означает: он возбуждается при мысли о сексе с детьми и мог попробовать что-нибудь такое с Шарлоттой.
– Совершенно верно, – сказал Джордж, вид у него был измученный, и у Триш не лучше. – Если они все же принадлежат ему. Мы этого не знаем.
Триш рассказала о снах про червяков, с грустью добавив:
– Думаешь, она именно об этом пыталась рассказать мне в тот вечер?
– Этого нельзя исключить, не так ли?
– А я подшучивала над ней и сказала, что она все придумывает и что бояться нечего. О боже! Если это правда, я же могла помочь ей, Джордж! Могла, но не сделала этого.
– Триш… я… Если она пыталась рассказать тебе, то вряд ли только тебе одной. В конце концов, ты сама сказала, что до этого вы были не очень близко знакомы. Кроме того, мы можем ошибаться. Ты должна признать, что это не слишком однозначное описание пениса.
– О да! Но как еще она могла это сделать? Ей было всего четыре, Джордж. Вероятно, у нее не было слов для более подходящего описания. И брата у нее не было. Полагаю, она знакома с какими-то мальчиками на детской площадке, но даже если она видела, как они показывают свои пиписьки, у них не могло быть эрекции. Она могла не увидеть связи. «Огромные шевелящиеся розовые червяки» – вот единственные слова, которыми она могла описать то, что ее напугало.
– Возможно. И если она начала рассказывать об этом, – заметил Джордж, – тогда ее могли заставить замолчать.
Несмотря на свою решимость рассуждать логически и не делать истерических, необоснованных заключений, Триш больше не могла владеть собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37