Мышечный тонус прекрасный. Удары, полученные ею, оказались бы смертельными для любого на ее месте, они и были нанесены с намерением убить. Анализ на наркотики и алкоголь не выявил в крови на момент смерти ни того, ни другого, не было там и признаков постоянного их употребления. Следов крови, волосков, кожных частиц под ее ногтями экспертиза не обнаружила. Над глазом был небольшой синяк, однако эксперт не считал это следствием целенаправленного удара, синяк был поверхностным, кожа под ним была мягкой – девушка могла удариться этим местом об стену или о пол в момент падения, когда сердце ее отказало. Убитая перенесла роды – единожды, довольно давно.
Следствием было установлено, что в последний раз Джонетту Генри видели выходящей из центральной библиотеки Пенсильванского университета, где занимался и Уитлок. В квартире было найдено множество отпечатков пальцев – ее и Уитлока. Пять найденных там отпечатков принадлежали не им, но и не Каротерсу. Их друзья говорили, что Джонетта часто посещала библиотеку вместе с Уитлоком, который читал там книги по биологии. Они утверждали, что Уитлок и Джонетта были вместе уже больше года, несмотря на то, что Джонетта была немного старше его. Она меняла род занятий – работала в фирме по продаже телефонных аппаратов, в канцелярии мэра во время его избирательной кампании; в последнее время она являлась инструктором по аэробике в местном гимнастическом клубе. Клуб этот был известен как пункт распространения запрещенных допингов, но полиция не считала ее причастной к этому. По общему мнению, она была девушкой неглупой и целеустремленной, но до встречи с Уитлоком не имевшей возможностей проявить себя. То, что к Уитлоку она была привязана, признавалось всеми единодушно, она не делала секрета из того, что собиралась быть с ним, когда он получит специальность. В Гарвард, где он должен был изучать медицину, она тоже собиралась вместе с ним. Именно она покупала Уитлоку дорогую одежду, следила, чтобы он хорошо одевался. Что же касается Уитлока, то все считали его человеком блестящих способностей, но наивным и непрактичным, своего рода книжным червем, добрым, хорошим, но эмоционально неразвитым, законченным идеалистом, во многих отношениях проявлявшим пассивность, и лишь наука вызывала в нем страсть; без Джонетты он бы пропал. Она была его первой девушкой, до знакомства с которой он, по-видимому, оставался девственником. У нее же в прошлом было много мужчин, но ни один роман не длился долго. По словам некоторых их друзей, пара эта не очень подходила друг другу, кое-кто говорил, что Джонетта давила на него или, во всяком случае, знала, что ему надо. Около года они прожили вместе без явных ссор и конфликтов. На допросах в полиции друзья показали, что Уитлок за этот год заметно повеселел и был доволен, что осенью, когда он начнет занятия в Гарварде, она поедет вместе с ним. Родные Уитлока подтвердили, что он радовался такой перспективе, и высказывали сомнение в том, что это было реально.
Как часто все эти убийства происходят совершенно неожиданно, посреди нормального и будничного течения жизни. Вот девушка сидит в библиотеке, листает «Космо» или другой какой-нибудь журнал из тех, что паразитируют на женских слабостях, просматривает рекламу лаков для ногтей или читает о том, что нужно для счастливого брака, а не проходит и нескольких часов, и перед ней вырастает убийца. Была ли у этой жертвы минута, чтобы задуматься над столь ужасной переменой? Или же все произошло так мгновенно и по-звериному страшно, что всякая мысль и всякое размышление исключались? Джонетта Генри ушла из библиотеки одна и направилась домой ждать звонка от матери. Что может быть повседневнее и будничнее? И это было все, что пока им удалось разузнать. Что никак не объясняло, как это понимал Питер, почему полиция прибыла с часовым опозданием. До того, как отправиться в суд, он хотел обсудить это с Берджером, который вернулся из Гаррисберга и сейчас, стоя в мужской уборной, скалил зубы перед зеркалом.
– Зубы пересчитываешь? – спросил Питер.
– Десны плохие, это у меня от матери. – Берджер покачал головой. – Наследственность.
– Или шелковой ниткой не пользуешься. Как съездил?
– Да так себе. Вечером мне позвонил ее адвокат и сказал, что, по наблюдениям медиков, бодрее всего она бывает в пять утра, уж не знаю почему. Я расспросил ее обо всем, что мне было нужно, и поездом вернулся обратно. И если она вдруг завтра умрет, то останутся хотя бы ее показания.
Берджер, как это давно решил Питер, был самоуверенным всезнайкой, нервным и порывистым. До въедливости, отъявленный спорщик, он обладал сокрушительным интеллектом. Но годы работы в прокуратуре, конечно, не прошли для него даром. Наблюдая гримасы Берджера перед зеркалом, Питер мог видеть, как изменилось его лицо: подбородок отяжелел и немного обвис, поредевшие волосы смешно вихрятся на макушке. За семь лет их знакомства на лбу Берджера обозначились морщины, щеки припухли и, собравшись в складки, обмякли. Вместе с внешностью изменился и характер, он приобрел меланхоличность и склонность к язвительности. Берджер теперь был не рад и своему уму, благодаря которому замечал вещи, которые не хотел бы замечать.
– Ты хоть знаешь, сколько стоят все эти зубоврачебные процедуры?
– Да я только спросил, пользуешься ли ты шелковой нитью.
– Никогда в жизни. У кого из нас есть время на профилактику? – И Берджер задрал вверх свой веснушчатый подбородок. – Между прочим, не далее как две минуты назад меня удостоил беседы Хоскинс. Пришел навеселе и принялся давать указания.
– Что же он велел?
Берджер оглянулся с серьезным видом, проверил дверь.
– Он велел не помогать тебе в деле Уитлока.
– Что?
– Возможно, это означает как раз обратное: что он хотел бы, чтоб я помог. А возможно, это значит, что он не хочет, чтобы я вмешивался, а хочет, чтобы все выглядело, как испытание для тебя. Возможно, он просто пытается нас поссорить.
– Знаешь что? – сказал Питер. – Пусть он идет к черту!
– Правильно. Так или иначе, от Дженис есть известия?
– Я начинаю не на шутку волноваться, Бердж. Не нравится мне все это.
– Обратись к адвокату. Больше ничего посоветовать не могу.
Питер уставился в писсуар.
– Тебе надо подумать о защите, – сказал Берджер.
– Не убежден, что пришло время адвоката.
– Дело в том, что пришло время посмотреть на все трезвым взглядом. Пойдем, меня в кабинете ждет Тамма. – Берджер махнул рукой в сторону двери, и они направились дальше через холл. – Во всяком случае, я не шучу, дружище. Хороший специалист по бракоразводным делам поможет обстряпать все так, чтоб тебе не пришлось считать мелочь на завтрак. Можешь быть уверен, она уже нашла кого-то, кто консультирует ее и готовит к схватке. Он уже выведал у нее все о твоих доходах и совместно нажитом имуществе. И он вот-вот явится к тебе с требованием денежек. Они пересчитают все, вплоть до волосинок на твоей заднице. Эти ребята жалости не ведают. Им до всего есть дело – сколько и какие налоги платил, сколько чеков выписал за последние пять лет. Тут они своего не упустят. Что вовсе не означает, будто не обратятся и к давнему прошлому. Вы поженились еще до юридической школы?
– Мы поженились на моем последнем году обучения. – Во время бракосочетания, перед тем, как им поцеловаться, он прикрыл глаза на секунду позже, чем это сделала Дженис, и видел, с какой доверчивостью сомкнула она веки, с какой искренней и тайной надеждой тянет она к нему сжатые губы.
Дверь кабинета Берджера была приоткрыта, и Питер закрыл ее. Сидя на ковре, дочка Берджера играла с его юридическими фолиантами.
– Привет, Тамма, – обратился Питер к ребенку.
– Она содержала тебя? – продолжал начатое Берджер, по привычке, как на допросе, беря его в оборот, действуя скорее как юрист, нежели как друг.
– Немного.
– В какой степени?
– Трудно сказать. – Он повернулся к девочке. – Почему она здесь?
– Обычно жена ее забирает. Ну а тут… мы немножко повздорили. Поздоровайся с мистером Скаттергудом! – подсказал он девочке.
– Здравствуйте, – прошептала она, не отрывая взгляда от своих игрушек.
Питеру показалось, что утром девочку не причесали.
– Что ж, по-моему, картина складывается не очень утешительная, – сказал Берджер.
– В смысле определения размеров алиментов в зависимости от уровня прошлых и будущих профессиональных заслуг? – рассеянно отозвался Питер.
Что за красотка эта Тамма, и как такой красивый ребенок мог родиться у этого дерганого обмылка Берджера? А вернее, каким образом красивые дети превращаются в дерганых обмылков? Питер был без ума от Таммы. В ночь, когда она родилась, Берджер позвонил ему из больницы со словами, которые Питер никогда не забудет: «Ну, у нас начались потуги!»
– Разумеется, я говорю об этом, – продолжал анализировать ситуацию Берджер.
– Не сделает она этого, слишком горда.
– Ну… я тоже очень люблю Дженис. И не гляди так на меня, Питер. – Берджер вытащил авторучку. – Вот. Это парень стоящий. – Он нацарапал телефонный номер. – Не морочит тебе голову, а объясняет, что к чему и что тебя ждет. Он занимался разводом моего брата. Звякни ему.
– Посмотрим. – В любовных делах Берджеру, чей собственный брак давно уже трещал по швам, он не доверял. Знакомясь с секретаршами в барах в центре города, Берджер использовал специально заказанные для этого визитки. На обратной стороне была надпись: «Вы как раз в моем вкусе». Секретарш он вел в отель «Херши», где всегда старался взять один и тот же номер.
– Предлагаю тебе… Тамма, не смей! – вдруг взревел он и уже мягче, как бы извиняясь, добавил: – Это ведь папины книги!.
Тамма опустила голову и притихла.
– Столько красивых баб кругом, приятель, – продолжал Берджер. – Только оглянись вокруг…
– Я оглядывался, – прервал его Питер. – И не раз. Чего я хочу, Бердж, так это отыскать свою жену.
– Да, жены…
Берджер разглядывал свои пальцы, приложив друг к другу правую и левую ладони. Потом разомкнул ладони и стал разглядывать их. Лоб его блестел.
– Плохи дела, Питер. Очень. Знаешь, я… думаю… с деньгами у нас туговато. Нет, не то чтобы мы совсем уж были на мели…
Питер молчал. Другой темной стороной Берджера, вдобавок к его открытым шашням с бабами, являлось то, что в свободное время он баловался кокаином, на что и намекнул детектив Джонс. Возможно, Берджер повел себя неосторожно, купив кокаин у людей, его опознавших или выдавших его полиции за определенную мзду. Питер всегда подозревал, а в последние месяцы и уверился в том, что Берджер идет ко дну. Что можно сказать на это? Берджера он любил как коллегу, как человека верного и чуткого, одного с ним круга. Он любил даже его недостатки, которые, надо отдать ему справедливость, кроме раздражающей привычки шмыгать носом, он старался не проявлять. Да Питеру и не доставляло удовольствия выискивать у Берджера недостатки – ведь тот был его лучшим другом. И дружили они на равных: Берджер был умнее, но нуждался в одобрении Питера. Как юрист, Берджер был вне конкуренции. Его служебное превосходство на заседаниях было ненаигранным и совершенно естественным, это был своего рода побочный продукт сознания, подобного белящему стену маляру, который никак не может остановиться и счесть работу законченной. И все же он был совершенно непохож на большинство их общих коллег, в том числе и на Хоскинса, который бушевал и брызгал слюной, ставя усердие выше блеска таланта. Не один раз во время их застольных споров в старинной таверне, куда они заходили после работы, брошенное невзначай Берджером словцо разило Хоскинса наповал, как разит стрела, пущенная из лука, но эго Хоскинса действовало бесперебойно: подобно иммунной системе, направляющей импульсы к поврежденным участкам, оно тут же поглощало и обезвреживало неблагоприятную информацию. Берджер работал совершенно иначе. В шесть часов утра он был уже в кабинете, разбирая самые трудные и громкие дела, на интервью, которые ему часто случалось давать, он был устало-красноречив и бесстрастен, всегда подтянутый, безукоризненно одетый, он так же хорошо имитировал спокойствие, как и в зале суда, где умел ловко избегать конституционных ловушек, заготовленных для него независимыми адвокатами частной практики, в прошлом бывшими прокурорами. Он мог смирить самого упрямого свидетеля и, запутав, заставить выболтать правду – истина слетала с губ свидетеля внезапно, как вспугнутая из зарослей птица. Больше, чем кто-либо другой, Берджер обучил Питера профессии.
– Так что же Хоскинс? Как мне вести себя в этом деле?
– Не поддавайся Хоскинсу, – продолжал Берджер так же задумчиво. – Давление тут огромное. Ты думаешь, что выдержишь, но оно все накапливается. Думаешь, что справишься, что все под контролем. И чем больше деталей от тебя ускользает, тем сильнее тебе не терпится подчинить их себе, приходится наращивать темп, и вот ты уже летишь, чтобы поспеть, удержать все в своих руках. Я сколько раз сам попадал в ситуацию, когда не ты что-то делаешь, а что-то заставляет тебя поступать так или иначе, ты поддаешься и в результате попадаешь в переплет… – Берджер сверлил Питера взглядом, словно пытаясь внушить ему нечто такое, чему слова были только помехой. Тамма прекратила игру и стала смотреть, как дяди разговаривают. – Просто не повторяй моих ошибок, – сказал под конец Берджер. – И избегай явной путаницы.
Специалисту по бракоразводным делам, которого порекомендовал Берджер, он не позвонил: наверняка это был бы адвокат дико дорогой и настроенный слупить с Дженис побольше, для чего он стал бы предлагать хитрые схемы. К тому же Питер предпочитал полоскать свое грязное белье не прилюдно. Филадельфийская прокуратура вообще настоящая клоака, где все знают всех и вся, а он человек непубличный.
Вместо этого он сделал самую большую глупость, какую можно сделать, занимаясь поисками адвоката. Отыскав в желтой прессе два объявления об услугах в бракоразводных делах, помещенные адвокатами из центра города, он позвонил Филу Маструду, консультанту по вопросам права, преимущественно семейного права, специализирующемуся на семейных конфликтах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55