– Обычное плановое совещание. Мне выступать.
На это он ничего не ответил.
– Позвонишь мне? – спросила она.
– Разумеется.
Возле дома мерила шагами тротуар миниатюрная женщина в синем теплом пальто. В первую секунду он принял ее за Дженис, а если так, пригласить ее в дом невозможно; несмотря на свой уход, обнаружь Дженис в доме Кассандру – и взрыв неминуем. Дверь хлопнула, женщина обернулась – нет, не Дженис. Женщина поджидала его. Он прошел мимо, делая вид, что не замечает ее.
– Мистер Скаттергуд? – послышалось за его спиной.
Он заторопился к машине, зная, что надо только влезть туда и захлопнуть дверцу. А там выпитый кофе прогонит усталость, и он сможет соответствовать всему, что уготовит ему наступивший день.
– Простите!
Она догнала его, и он с досадой поглядел в голубые глаза, карикатурно увеличенные толстыми стеклами очков и обрамленные рыжими кудряшками. И как это только он мог принять ее за Дженис!
– Какой милый дом, – сказала она. – Обожаю старинные улицы, булыжные мостовые и все такое.
– Благодарю.
– Я Карен Доннел. – Она протянула ему руку в перчатке, и он машинально пожал эту руку. – Сотрудничаю в «Инквайерере».
– Что-то не припомню, – сказал он. Она вытащила удостоверение.
– Отдел городских новостей поручил мне осветить несчастный случай с племянником мэра. Я буду следить за прохождением дела. От меня требуется своего рода попытка проанализировать действия окружной прокуратуры и ход следствия, подвергнуть дело тщательному, как под микроскопом, исследованию и посмотреть, что к чему.
– Ах вот как. – Зачем, удивился он, она мне все это говорит? – Так сказать, новость первой полосы и репортаж о ней?
– Именно, – подтвердила она. – И мне надо задать вам парочку вопросов. – Она вытащила маленький диктофон и включила его. Над микрофоном зажегся красный огонек.
– Ей-богу, мне некогда, да я и узнал об этом всего час назад. – Он приостановился, думая о том, что уже сказал, чтобы не добавить лишнего. – И вообще, откуда вы узнали про меня?
– В аппарате мэра высказали предположение, что заниматься этим делом будете вы.
Это означало, что все закрутилось быстрее, чем можно было предположить, так быстро, что ему и не угнаться. Аппарат мэра уже вцепился в него так, что не продохнешь.
– Ясно. Но знаете, честно говоря, я пока что мало чего знаю.
Брови репортерши взметнулись вверх с выражением неподдельного интереса.
– Должна ли я понимать, что главный следователь, которому поручено дело, не в состоянии сообщить простейшие подробности этого дела? И вот за это налогоплательщики платят деньги?
До этого момента он еще мог проявить к ней снисходительность и вспомнить о презумпции невиновности – ведь в большинстве своем репортеры народ неплохой, просто работа у них такая – служить системе всезнайства, держащей всю Америку в постоянном напряжении. Но последние слова – это уж чересчур, особенно в 5.45 утра! Слишком ранний час для того, чтобы отвечать на заковыристые вопросы начинающих журналисток, обеспечивая их материалом для их броских статей.
– Ладно. Выкладывайте, – устало согласился Питер, ставя свой портфель и засовывая в карманы голые, без перчаток руки. Стараясь отвлечься от идиотизма ситуации, он слушал шелест сухих листьев сикоморы, которые ветер гнал по булыжникам. Этот звук и свежий бодрящий воздух напоминали ему детство, сборы в школу, волосы, еще чуть влажные после душа, который мама приучила его принимать каждое утро, вкус молока и бананов во рту, в одной руке школьная сумка, в другой – увесистая коробка с солидным завтраком, термос слегка дребезжит от его шага, и дыхание оставляет в морозном воздухе облачка пара. Сколько было в его жизни подобных утр! А сколько раз стояли на этом самом месте они с Дженис, решали, когда созвониться, медлили перед тем, как расстаться, обменивались неотложными новостями, сказанными наспех, – о счетах, работе, деньгах, машине, или ссорились, ссорились, продолжая ссору, и ссорились из-за того, что ссорились, а потом целовались в знак примирения, искренне веря в свое счастье.
– Прежде всего, – сказала репортер, – не могли бы вы прояснить обстоятельства этого убийства?
– Расскажу вам, что знаю, знаю же я очень немного. Молодой чернокожий убит прошлой ночью или ранним утром в западной части города. Судя по всему, это племянник мэра. Ведется следствие.
– Задержан ли какой-либо подозреваемый?
– В настоящее время комментировать не могу. Разумеется, полиция допросит всех, кто причастен к делу. Да и ваш брат журналист, так или иначе, эту информацию уже получил из собственных источников. Однако если вы через несколько часов позвоните мне в офис, я смогу вам чем-нибудь помочь.
– Имя подозреваемого?
– В случае, если подозреваемый уже действительно имеется, я обязательно сообщу вам его имя, и, конечно, значительно раньше, чем будет верстаться номер. Ей-богу, мисс Доннел, я только сейчас с постели.
Вдобавок к диктофону у репортерши был еще и блокнот, и сейчас, остановившись, она начала что-то строчить в нем – интересно, что она там строчит, думал он, ведь он ничего ей толком не сообщил, и в эту мирную паузу он мысленно напомнил себе, что, беседуя с этой журналисткой, как и с ее коллегами, следует вести себя разумно и не выказывать раздражения. Репортерша подняла взгляд, ее губы, этот идеальный инструмент для произнесения трудных вопросов, шевельнулись.
– Может ли, по вашему мнению, вести дело, вызывающее такой огромный общественный интерес, совершенно неопытный прокурор?
– Конечно нет! – отрезал он. – Но в окружной прокуратуре опыта набираешься быстро. Через мои руки прошли тысячи дел, из которых несколько сотен были доведены до суда.
– Связано ли это дело с наркотиками?
– Этого мы не знаем.
– Я слышала, что на месте преступления были найдены наркотики.
– Я этого подтвердить не могу.
– Но вы считаете, что убийство произошло из-за наркотиков?
– Опять же – без комментариев. Следствие только что началось, мисс. И узнал я только…
– Кто обнаружил тело? – продолжала допытываться она.
– Не знаю, но обещаю вам сообщить, как только выясню.
– Когда будут обнародованы результаты медицинской экспертизы?
– Все зависит от продолжительности вскрытия. Иногда требуется произвести анализ тканей, а это удлиняет процедуру. Обычно предварительный отчет поступает на следующий день, так что вопрос этот несколько отвлеченный.
Через его плечо репортер бросила быстрый взгляд на дом, словно заметила там что-то в окне.
– Счастливы ли вы в браке? – спросила она. Он посмотрел на нее. Репортер ответила ему безмятежной улыбкой.
– Что?
– Я спросила, счастливы ли вы в браке. – Уголок ее рта вздернулся в робкой попытке агрессии.
– Почему вы задаете такой вопрос?
Она уже открыла рот, чтобы ответить. Но тут в голову ему ударила волна – долгожданный импульс возбуждения от кофе.
– О, – она осклабилась, – думаю, я спросила, потому что…
– Нет! Не говорите ничего, я сам скажу. Выключите диктофон!
Как ни странно, она послушалась. Он придвинулся поближе к ней.
– А вот теперь, мисс Карен Доннел, исключительно не для записи, я скажу вам, почему вы задали этот вопрос. Это вопрос неоперившегося журналиста, впервые попавшего в большой город и рано утром – бог весть почему, ибо нормальные люди в пять утра спят – проглядывавшего полицейские сводки и, по счастью, наткнувшегося там на какую-то полузакрытую информацию, а может быть, переговорившего по своему сотовому из машины с кем-то, кто с кое-кем знаком, и в результате решившего расположиться лагерем у моего порога и посмотреть, можно ли нарыть здесь материала для статьи, опередив всех других. Ведь кто вы такая? Птенец, которому путь в высшие круги журналистики заказан, вот он и рыпается! Что я, не знаю репортеров «Инквайерера»? Это же осиное гнездо, где каждый пытается обогнать другого и вырваться в ряд претендентов на Пулицера! Скажу вам больше, леди, – аналитическая статья, которую вы якобы пишете – нет, мисс Доннел, не спорьте, вы употребили именно слово «аналитическая», ведь это моя работа – запоминать слова, что, думаю, вы оцените, так как это тоже ваша работа. Так вот, аналитическая статья тяп-ляп не делается и за один день не пишется, и отдел городских новостей тут ни при чем. Первый блок новостей еще бог весть когда будет собран. В ваши компьютеры еще только-только стали поступать сообщения информационного агентства. Вот если японцы купят «Дженерал моторс» – тогда еще можно ожидать репортажа об этом на первой полосе. Так что все, что вы сказали насчет аналитической статьи и новости первой полосы – обычный блеф мелкого провинциального журналиста. Впрочем, я был готов прибегнуть к презумпции невиновности в отношении вас – в конце концов, вы стоите тут, на холоде… Но мне все стало ясно, и правда наконец дошла до меня в полной мере, когда вы в нарушение всех законов профессиональной этики, так или иначе соблюдаемых вашими коллегами в газете, стали задавать мне вопросы, большинство которых были лишь саморекламой, и завершили все последним из них, позволив себе наглость лезть в мою личную жизнь. Какое вам дело, счастлив ли я в браке? Я не звезда, не знаменитость. Обычный средний человек, ведущий частную жизнь. А вот вы кто такая, чтобы задавать мне подобные вопросы? Прожорливая пташка, которой с утра пораньше вместо червячка, – тут репортерша содрогнулась, – захотелось отведать чего-нибудь годного для первой газетной полосы? А вдруг брак мой окажется несчастливым и ваш вопрос разбередит рану? Вот будет здорово, да? И вы прославитесь, станете крупным журналистом, всегда умеющим добывать из первых рук самую достоверную информацию. Что ж, думаю, вас ждет блистательная карьера.
Она молчала и только покусывала губу.
– Ладно, – смущенно проговорил он, уже жалея о своей горячности. – Уважайте меня, и я стану платить вам тем же. Позвоните мне в офис через пару часов, и я смогу вам сообщить что-нибудь посущественнее. – И он посмотрел на нее в ожидании ответа.
– Мне приходилось слышать о прокурорах в больших городах… – начала она, видимо оправившись.
– Не обращайте на меня внимания, мисс Доннел, я не совсем в форме.
Начало моросить. В своем «форде», которым он редко пользовался, Питер ехал в западную часть города, мысленно все еще переживая беседу с репортершей; он еще не остыл, но опасался, не был ли чересчур жесток с женщиной. Он миновал громоздкое здание трамвайного депо на Тридцатой стрит и, кружа по улочкам возле Пенсильванского университета, направился к Балтимор-авеню. В этой части города он прожил семь лет во времена своего студенчества – обучения в университете и высшей юридической школе. Дома здесь были большие, аккуратные трехэтажные викторианские профессорские домики расступались, давая место студенческим меблирашкам, облупленным, нуждавшимся не только в свежей покраске, но и в ремонте более капитальном; далее потянулись совсем уж трущобы с обвалившимися крылечками, выбитыми стеклами, сгнившими, покосившимися лестницами под толстым слоем грязи – очевидным признаком углублявшейся нищеты. Здесь даже и улиц не чистили.
Он припарковался возле полицейского заграждения на углу Сорок пятой и Балтимор-стрит. Рядом стоял грузовичок телевизионщиков, которые завтракали, сидя в открытом кузове. Неподалеку под безлистным деревом, росшим возле входа в подъезд многоквартирного дома, гужевалась стайка полицейских и детективов из Восемнадцатого участка. Его вряд ли узнают сразу, потому что, как прокурор, он нечасто общался с местными следователями. Однако приказ Хоскинса присоединиться к ним был логичен, к тому же было важно самому осмотреть место преступления, если придется объяснять присяжным, как и где все происходило, да и у следствия могут оказаться к нему вопросы. В машине было тепло, и он позволил себе посидеть в ней еще минутку, не без удовольствия переваривал яичницу и кофе, приготовленные Кассандрой. Наверняка она одинокая, решил он, и как может противится неутешительной статистике, пускаясь в скоропалительные романы; надо будет как-нибудь помягче дать ей понять, что новых свиданий он не желает.
Полицейские в дождевиках сновали туда-сюда, курили, переминались с ноги на ногу. Скорее всего, они разбили район на сектора, и сейчас каждая из команд была занята поисками свидетелей и обшариванием мусорных урн для добывания улик и информации, достаточных для того, чтобы он мог предъявить официальное обвинение. Дело будет состоять из копий полицейских донесений, защита же получит оригинал. Через ветровое стекло он наблюдал, как несколько зевак пристают к полицейским с вопросами. Те отмахивались, проявляя непоколебимость. При всем своем знании полицейских, чтении их донесений, составлении совместных рапортов, проверки свидетельских показаний на предмет выяснения, каким способом они были получены, Питер так никогда и не смог понять, что заставляло полицейских выбрать их стезю, какие соображения двигали ими, что они чувствовали в глубине души. В последнее время районные власти не так покровительствуют полицейской службе, как это было раньше, кандидаты в полицейские проходят тщательную проверку. Зачем им все это? Что привлекает? Форма? Дисциплина? Власть? Или же сказывается тяга к оружию? Он восхищался упорством, которым надо было обладать, чтобы изо дня в день тянуть свою лямку, не боясь ни риска, ни насмешек. Работа-то тяжелая. С каждым годом жители нищают и, начиная все больше зависеть от подачек властей, звереют. Во времена Риццо полиция была могущественной и пускай жестокой, но непобедимой когортой. Теперь же ряды ее редеют, даже и улицы-то патрулировать некому, а власти все сокращают число полицейских. В некоторых районах, как, например, в Испанском Кенсингтоне, в полицейских вообще бог весть кто. Не любя копов, Питер уважал их – дело свое они делали, а кто в здравом уме стал бы этим всем заниматься? И, тем не менее, как часто среди них попадались тупые увальни, люди, изначально и непростительно жестокие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55