Заказывал тут сайт Водолей
Поскольку новый король Гхийаса был братом Мечеллы, Дионисо при полном одобрении Вьехос Фратос предложил написать две картины: одну официальную и вторую – в качестве личного подарка. Первую надлежало повесить в каком-нибудь из парадных залов – в Зале Совета, например. Вторая будет находиться в личных апартаментах нового короля. Обе картины должны содержать символы, понятные всем образованным людям, и магию, известную лишь Грихальва и Великим герцогам.
Дионисо уже писал портрет Энрея III в качестве наследного принца, и его знания очень помогли Меквелю в создании официального портрета. Дионисо представил карандашные эскизы, словесное описание характера Энрея и прибавил к этому, что, если конь будет изображен не слишком достоверно, молодой король запрячет картину куда-нибудь подальше, и она не сможет, таким образом, оказывать на него влияние и не принесет Тайра-Вирте никакой выгоды.
Второй портрет Дионисо написал сам, используя его заодно как наглядное пособие для обучения Рафейо некоторым дополнительным тонкостям, неизвестным пока его соученикам. Кроме того, он хотел увлечь Рафейо прелестями портретной живописи, поскольку юноша, увы, предпочитал пейзажи и архитектурные сооружения. Так дело не пойдет. Верховный иллюстратор должен писать людей, оставив кому-нибудь другому амбары, поля, замки и мельницы.
Стиль современных пейзажистов совсем не нравился Дионисо. Если раньше было принято изображать безбрежное небо над низким горизонтом, то теперь все шиворот-навыворот. Над обширными пространствами болотной зелени или золотых песков умещалась лишь тоненькая полоска темно-синего неба. Фигуры людей перестали тщательно прорисовывать, на заднем плане их и вовсе намечали несколькими мазками. Это должно было якобы создавать впечатление то крестьянского платья, то мужского плаща, то широкополой соломенной шляпы. Что хуже всего, нарушались и математически выверенные законы композиции. Фигуры были в беспорядке разбросаны по всему холсту и ничем между собой не связаны. Искусство Грихальва должно быть строгим по форме, потому что слишком большие требования предъявляются к его содержанию. Все существо Дионисо восставало против этих отвратительных экспериментов, нарушавших композицию и, естественно, ослаблявших магию.
Но как бы уныло ни выглядели новомодные пейзажи, они были все же лучше, чем натюрморты, изображения мертвой природы. Мертвыми-то они были, но вот к природе не имели ни малейшего отношения. Никогда в природе не встречались такие цветы и фрукты, которые рисовали теперь некоторые Грихальва. Совершенно симметричные, без единого пятнышка, они выглядели столь же аппетитно, как покрытая глазурью керамика. Каждый иллюстратор в процессе обучения должен был нарисовать несколько десятков натюрмортов, чтобы знать, как правильно располагать символические цветы, фрукты, травы и деревья – то есть основные магические элементы. Но нынешние натюрморты были лишь бессмысленным переводом красок, мертвым изображением странно уложенных плодов или природной геометрии цветка.
Дионисо, как Премио Фрато, имел большое влияние. Но он был слишком занят собственной работой, – да и руки его были уже слишком старыми для того, чтобы создать шедевр, который смог бы отвлечь иллюстраторов от бесцельных упражнений в рисовании пейзажей и натюрмортов. Когда Рафейо станет Верховным иллюстратором (а это произойдет уже через несколько лет, Меквель не будет жить вечно), он, если понадобится, в кровь сотрет свои молодые сильные пальцы, чтобы спасти искусство Грихальва.
Но пока это время не пришло. Сейчас задача Дионисо – написать портрет, и портрет этот надо использовать для того, чтобы пленить воображение Рафейо заключенными в нем возможностями. В официальной версии – первом конном портрете, написанном Меквелем за всю его жизнь – была использована обычная символика. Там присутствовали кедры, обозначающие Силу, желтые лилии – Мир, шалфей – Мудрость, и символы всех прочих полагающихся королю достоинств и добродетелей. Дионисо и Рафейо долго рылись в принадлежащей Дионисо копии Фолио, дополненной его собственноручными выписками из Кита'аба, чтобы найти другие, малоизвестные символы. Только один иллюстратор из пятисот знал старую тза'абскую символику, и осторожное расследование позволило Дионисо прийти к выводу, что Меквель не принадлежит к их числу.
Медное ручное зеркальце означало Зависть, голубые розы – Безрассудство, корона, украшенная черными бриллиантами, – Высокомерие. На самом деле во всем мире существовало только два таких камня: один находился в далекой полулегендарной стране Синна, второй украшал подагрический палец тза'абской императрицы. Действие этих и многих других символов усиливалось за счет нелакированной сосновой рамы, источавшей аромат магической энергии. Радиус действия магии был весьма значительным: запах сосны чувствовался по всей огромной мастерской Дионисо в Па-лассо Грихальва.
Сама картина представляла собой уникальный тройной портрет: анфас в средней части, левый и правый полупрофили по краям. Дионисо давно уже обдумывал идею подобной композиции, так что это было вполне допустимым экспериментом. Где бы портрет ни висел, как бы ни повернулся к нему король Энрей, магия все равно будет действовать. Слева Зависть, Гнев и Ограниченность, справа – Безрассудство, Упрямство, Высокомерие и Непостоянство.
– Матра! – ухмыльнулся Рафейо. – Если он будет ходить из угла в угол, то просто запутается и спятит! А что, если он будет смотреть прямо?
Дионисо лишь улыбнулся в ответ.
Однажды утром, когда Рафейо вошел в мастерскую, он увидел, что над головой Энрея появился нарисованный вверх ногами сноп пшеницы вперемешку с боярышником. Туго завязанная белая ленточка не давала рассыпаться этим символам Богатства и Плодородия. Юноша повернулся к учителю и обвиняющим жестом указал на картину.
– Вы же подарили ему такие богатства и столько детей, что он и мечтать о подобном не мог!
– Посмотри на ленту, – рассмеялся Дионисо, – и скажи мне, что ты там видишь! Рафейо взглянул.
– Верхний край у нее серебряный, нижний – золотой.., завязана тройным узлом.., но тени все не правильные!
– Возможно, потому, что это не тени, – сухо ответил Дионисо. – Это руны, лингва оскурра, просто они едва заметны. Я переведу – их нет в обычном словаре.
Трижды сказано,
Прочно связано,
Где лента достала,
Там все пропало.
– Заметь, лента окружает голову Энрея, и концы ее падают ему на плечи.
– То есть… – Рафейо нахмурился, – вы хотите сказать, что пропадут нарисованные здесь богатство и многодетность?
– Во всяком случае, ему будет очень трудно их достичь. Дионисо не стал объяснять Рафейо, что, попытавшись нарисовать Энрея стерильным (не имея под рукой необходимых материалов, он не мог дать твердой гарантии), он сделал все возможное, чтобы дети Мечеллы стали единственными законными наследниками гхийасского престола. Трудно будет переоценить ту выгоду, которую принесет Тайра-Вирте до'Веррада в роли нового короля Гхийаса. Но Рафейо ненавидит Мечеллу и не поймет этого. Он слишком молод и слишком плохо разбирается в политике, чтобы видеть что-нибудь, кроме своей ненависти к женщине, попытавшейся занять место его обожаемой матери.
Лицо Рафейо вспыхнуло от радости.
– Вы не просто мастер, вы – гений!
Эн верро, ему будет не хватать этого мальчика…
* * *
– Племянник Хонино зарывает свои таланты в землю, занимаясь бухгалтерией на шахтах своего дяди.
Лейла нацарапала очередное примечание в списке кандидатур, из которых Мечелла будет набирать своих людей.
– Хонино? – спросил Северин. – Ах, да, твой отчим. Как он отнесется к появлению в своей семье Грихальва?
– Он женился на одной из нас, разве нет? Так почему же мне нельзя выйти за тебя замуж? – Она сунула в рот ручку и усмехнулась. – Ты что, боишься встречи с моими родителями?
– Ни капельки.
– Лгунишка. Племянник.., как же его звали? Эйха, не важно. Он играет на виоле, а его жена – на кифаре, насколько я помню. Вот тебе и учитель математики, и бухгалтер для этого поместья, а заодно пара учителей музыки! Что еще осталось?
– Языки и религия.
Северин постучал ногтем по столу и улыбнулся, глядя в окно: он увидел, как Кабрал и Мечелла отправились на свою обычную прогулку, и шли они гораздо ближе друг к другу, чем раньше.
– Кажется, я знаю, где мы можем найти человека на обе эти должности! Помнишь старого Давино?
– Смотрителя парка в Палассо Грихальва? Только не говори мне, что он санкто или полиглот!
– Нет, но его внук – и то, и другое. Вообще-то санкто Лео – мой хороший друг. Иногда мы с ним даже обсуждаем проклятие, лежащее на семье Грихальва.
Лейла отпрянула, как будто ее ужалили.
– И ты собираешься позвать в Корассон этого болтливого, самоуверенного санкто, который в придачу ненавидит Грихальва?
– Ты не поняла, – рассмеялся Северин. – Это я занимаю высокоморальную позицию, а юный Лео защищает нас, презренных Грихальва. И неплохо защищает, кстати. Я познакомлю вас, когда мы в следующий раз будем в Мейа-Суэрте. Полагаю, это будет в Пенитенссию, если Мечелла не собирается прожить всю зиму здесь.
Именно это Мечелла и собиралась сделать, если только Коссимио не прикажет ей приехать. Так она сказала Кабралу, когда они возвращались домой с прогулки.
Вокруг них простирались голые поля окрестных ферм. Скоро наступит праздник Иллюминарес, на полях разожгут костры, призывая дождь, который подготовит почву для следующего урожая. Дни станут короче, ветер холоднее, но им всегда будет куда вернуться. На холме перед ними уже виднелся Корассон. Их дом.
– Надеюсь, графиня Лиссия остановится здесь на недельку-другую, когда поедет на юг, – сказала Мечелла. – И Брендисиа обещали заехать, надо будет придумать что-нибудь интересное. – Она замолчала. Перед ними была ограда Корассона. – Почему ты улыбаешься?
– Потому что вы улыбаетесь. Разве вы не чувствуете этого?
– Иногда мне кажется, но… – Мечелла пожала плечами. – Подсади меня.
Кабрал помог ей взобраться на ограду. Она развернулась лицом к Корассону, позволив ему на миг увидеть шерстяные чулки и крепкие, измазанные землей башмаки. Он устроился рядом с ней, вспоминая о тонких шелках и роскошном бархате ее придворных нарядов. Вытащив из кармана блокнот и карандаш, с которыми ни один Грихальва не расстался бы ни при каких обстоятельствах, он начал рисовать Корассон, освещенный лучами заходящего солнца.
Они долго сидели молча, тишину нарушало лишь шуршание карандаша, тихое ржание лошадей в загоне и, временами, щебетание птиц. Наконец он искоса взглянул на нее и усмехнулся.
– Почему люди, не умеющие рисовать, всегда так смотрят на художников?
– Я смотрела? – спросила она. – А как?
– Как будто все вы ищете в наших лицах нечто, способное объяснить вам, почему мы можем делать то, что делаем. Что-то должно скрываться в наших глазах, в форме губ, может, мы как-то не так расчесываем волосы – да откуда я знаю! Как будто существует какой-то внешний признак, который может объяснить природный талант. – Он углубил тень на рисунке. – А еще вы нас слушаете. Слушаете, даже если мы говорим о погоде или интересуемся, что будет сегодня на обед.
– Чиева до'Орро, – ответила Мечелла, – этот Золотой Ключ, который носят все иллюстраторы. Именно его мы и пытаемся увидеть и услышать.
– Эйха, но ведь на самом деле никакого секрета не существует. А если бы кто-нибудь и нашел его, неужели он стал бы о нем говорить! Я бы не стал, будь я иллюстратором.
– Никто из вас не станет, даже Северин. – Она повертела в руках щепку, отколовшуюся от деревянной ограды. – А что, Лейла действительно собирается – как она это назвала, “за покупками” – искать человека, от которого родит детей?
– Да, они с Севи хотят быть родителями, это их право.
– Странно. Но не более странно, чем все остальное, связанное с вами, Грихальва. – Она улыбнулась. – Если я буду глядеть в твои глаза и внимать каждому твоему слову в течение пятидесяти лет подряд, разве я смогу понять, как это у тебя получается, – нанести на бумагу несколько карандашных штрихов и заставить их выглядеть как Корассон?
– Боюсь, вам станет скучно уже через несколько минут, донья Мечелла. Что бы ни делало меня художником, я все равно не смогу ни показать вам этого, ни объяснить.
– С тобой мне никогда не будет скучно, Кабрал, – улыбнулась она и прибавила:
– Да и нет у меня времени для скуки. Меквель советовал мне работать, чтобы забыть о болезни, и от горя это тоже помогает. Если жизнь моя будет заполнена разными делами, мне некогда будет горевать.
– Но я вижу грусть – здесь и здесь.
Кончик его пальца остановился в воздухе всего в дюйме от ее лба, а потом губ.
В течение бесконечно долгой минуты она молчала. Потом спросила с тоской:
– Можешь нарисовать меня счастливой, иллюстратор?
– Мечелла.., я попробую. Пожалуйста, разрешите мне попробовать.
– Кабрал. – Она взяла у него из рук карандаш и бумагу и уронила их на землю. – Я думаю, – прошептала она, – что они тебе для этого не понадобятся.
Глава 51
По просьбе Великого герцога Коссимио Мечелла провела Пенитенссию в Мейа-Суэрте. Арриго возобновил свой “теневой брак” с Тасией. Это и раньше ни для кого не было тайной, а теперь стало просто публичным скандалом. Коссимио был вне себя от ярости, Гизелла совсем пала духом. Лиссина советовала хранить терпение. Лиссия прислала брату письмо из Кастейи, состоявшее всего из четырех слов: “Моронно! Ты что, спятил?” Меквель сделал вид, что ничего не заметил. Ему в этом году исполнилось сорок пять, и он был настолько болен, что не покидал своих апартаментов. Советники молчали. Сплетники с наслаждением обсуждали детали происходящего. Все медленно и неохотно начали выбирать для себя, на чьей же они стороне.
За Мечеллу – простой народ Тайра-Виртс.
За Арриго – основная масса аристократии и большинство купцов.
За Мечеллу – Кабрал, Лейла, Северин, другие связанные с ними Грихальва и сам Верховный иллюстратор Меквель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Дионисо уже писал портрет Энрея III в качестве наследного принца, и его знания очень помогли Меквелю в создании официального портрета. Дионисо представил карандашные эскизы, словесное описание характера Энрея и прибавил к этому, что, если конь будет изображен не слишком достоверно, молодой король запрячет картину куда-нибудь подальше, и она не сможет, таким образом, оказывать на него влияние и не принесет Тайра-Вирте никакой выгоды.
Второй портрет Дионисо написал сам, используя его заодно как наглядное пособие для обучения Рафейо некоторым дополнительным тонкостям, неизвестным пока его соученикам. Кроме того, он хотел увлечь Рафейо прелестями портретной живописи, поскольку юноша, увы, предпочитал пейзажи и архитектурные сооружения. Так дело не пойдет. Верховный иллюстратор должен писать людей, оставив кому-нибудь другому амбары, поля, замки и мельницы.
Стиль современных пейзажистов совсем не нравился Дионисо. Если раньше было принято изображать безбрежное небо над низким горизонтом, то теперь все шиворот-навыворот. Над обширными пространствами болотной зелени или золотых песков умещалась лишь тоненькая полоска темно-синего неба. Фигуры людей перестали тщательно прорисовывать, на заднем плане их и вовсе намечали несколькими мазками. Это должно было якобы создавать впечатление то крестьянского платья, то мужского плаща, то широкополой соломенной шляпы. Что хуже всего, нарушались и математически выверенные законы композиции. Фигуры были в беспорядке разбросаны по всему холсту и ничем между собой не связаны. Искусство Грихальва должно быть строгим по форме, потому что слишком большие требования предъявляются к его содержанию. Все существо Дионисо восставало против этих отвратительных экспериментов, нарушавших композицию и, естественно, ослаблявших магию.
Но как бы уныло ни выглядели новомодные пейзажи, они были все же лучше, чем натюрморты, изображения мертвой природы. Мертвыми-то они были, но вот к природе не имели ни малейшего отношения. Никогда в природе не встречались такие цветы и фрукты, которые рисовали теперь некоторые Грихальва. Совершенно симметричные, без единого пятнышка, они выглядели столь же аппетитно, как покрытая глазурью керамика. Каждый иллюстратор в процессе обучения должен был нарисовать несколько десятков натюрмортов, чтобы знать, как правильно располагать символические цветы, фрукты, травы и деревья – то есть основные магические элементы. Но нынешние натюрморты были лишь бессмысленным переводом красок, мертвым изображением странно уложенных плодов или природной геометрии цветка.
Дионисо, как Премио Фрато, имел большое влияние. Но он был слишком занят собственной работой, – да и руки его были уже слишком старыми для того, чтобы создать шедевр, который смог бы отвлечь иллюстраторов от бесцельных упражнений в рисовании пейзажей и натюрмортов. Когда Рафейо станет Верховным иллюстратором (а это произойдет уже через несколько лет, Меквель не будет жить вечно), он, если понадобится, в кровь сотрет свои молодые сильные пальцы, чтобы спасти искусство Грихальва.
Но пока это время не пришло. Сейчас задача Дионисо – написать портрет, и портрет этот надо использовать для того, чтобы пленить воображение Рафейо заключенными в нем возможностями. В официальной версии – первом конном портрете, написанном Меквелем за всю его жизнь – была использована обычная символика. Там присутствовали кедры, обозначающие Силу, желтые лилии – Мир, шалфей – Мудрость, и символы всех прочих полагающихся королю достоинств и добродетелей. Дионисо и Рафейо долго рылись в принадлежащей Дионисо копии Фолио, дополненной его собственноручными выписками из Кита'аба, чтобы найти другие, малоизвестные символы. Только один иллюстратор из пятисот знал старую тза'абскую символику, и осторожное расследование позволило Дионисо прийти к выводу, что Меквель не принадлежит к их числу.
Медное ручное зеркальце означало Зависть, голубые розы – Безрассудство, корона, украшенная черными бриллиантами, – Высокомерие. На самом деле во всем мире существовало только два таких камня: один находился в далекой полулегендарной стране Синна, второй украшал подагрический палец тза'абской императрицы. Действие этих и многих других символов усиливалось за счет нелакированной сосновой рамы, источавшей аромат магической энергии. Радиус действия магии был весьма значительным: запах сосны чувствовался по всей огромной мастерской Дионисо в Па-лассо Грихальва.
Сама картина представляла собой уникальный тройной портрет: анфас в средней части, левый и правый полупрофили по краям. Дионисо давно уже обдумывал идею подобной композиции, так что это было вполне допустимым экспериментом. Где бы портрет ни висел, как бы ни повернулся к нему король Энрей, магия все равно будет действовать. Слева Зависть, Гнев и Ограниченность, справа – Безрассудство, Упрямство, Высокомерие и Непостоянство.
– Матра! – ухмыльнулся Рафейо. – Если он будет ходить из угла в угол, то просто запутается и спятит! А что, если он будет смотреть прямо?
Дионисо лишь улыбнулся в ответ.
Однажды утром, когда Рафейо вошел в мастерскую, он увидел, что над головой Энрея появился нарисованный вверх ногами сноп пшеницы вперемешку с боярышником. Туго завязанная белая ленточка не давала рассыпаться этим символам Богатства и Плодородия. Юноша повернулся к учителю и обвиняющим жестом указал на картину.
– Вы же подарили ему такие богатства и столько детей, что он и мечтать о подобном не мог!
– Посмотри на ленту, – рассмеялся Дионисо, – и скажи мне, что ты там видишь! Рафейо взглянул.
– Верхний край у нее серебряный, нижний – золотой.., завязана тройным узлом.., но тени все не правильные!
– Возможно, потому, что это не тени, – сухо ответил Дионисо. – Это руны, лингва оскурра, просто они едва заметны. Я переведу – их нет в обычном словаре.
Трижды сказано,
Прочно связано,
Где лента достала,
Там все пропало.
– Заметь, лента окружает голову Энрея, и концы ее падают ему на плечи.
– То есть… – Рафейо нахмурился, – вы хотите сказать, что пропадут нарисованные здесь богатство и многодетность?
– Во всяком случае, ему будет очень трудно их достичь. Дионисо не стал объяснять Рафейо, что, попытавшись нарисовать Энрея стерильным (не имея под рукой необходимых материалов, он не мог дать твердой гарантии), он сделал все возможное, чтобы дети Мечеллы стали единственными законными наследниками гхийасского престола. Трудно будет переоценить ту выгоду, которую принесет Тайра-Вирте до'Веррада в роли нового короля Гхийаса. Но Рафейо ненавидит Мечеллу и не поймет этого. Он слишком молод и слишком плохо разбирается в политике, чтобы видеть что-нибудь, кроме своей ненависти к женщине, попытавшейся занять место его обожаемой матери.
Лицо Рафейо вспыхнуло от радости.
– Вы не просто мастер, вы – гений!
Эн верро, ему будет не хватать этого мальчика…
* * *
– Племянник Хонино зарывает свои таланты в землю, занимаясь бухгалтерией на шахтах своего дяди.
Лейла нацарапала очередное примечание в списке кандидатур, из которых Мечелла будет набирать своих людей.
– Хонино? – спросил Северин. – Ах, да, твой отчим. Как он отнесется к появлению в своей семье Грихальва?
– Он женился на одной из нас, разве нет? Так почему же мне нельзя выйти за тебя замуж? – Она сунула в рот ручку и усмехнулась. – Ты что, боишься встречи с моими родителями?
– Ни капельки.
– Лгунишка. Племянник.., как же его звали? Эйха, не важно. Он играет на виоле, а его жена – на кифаре, насколько я помню. Вот тебе и учитель математики, и бухгалтер для этого поместья, а заодно пара учителей музыки! Что еще осталось?
– Языки и религия.
Северин постучал ногтем по столу и улыбнулся, глядя в окно: он увидел, как Кабрал и Мечелла отправились на свою обычную прогулку, и шли они гораздо ближе друг к другу, чем раньше.
– Кажется, я знаю, где мы можем найти человека на обе эти должности! Помнишь старого Давино?
– Смотрителя парка в Палассо Грихальва? Только не говори мне, что он санкто или полиглот!
– Нет, но его внук – и то, и другое. Вообще-то санкто Лео – мой хороший друг. Иногда мы с ним даже обсуждаем проклятие, лежащее на семье Грихальва.
Лейла отпрянула, как будто ее ужалили.
– И ты собираешься позвать в Корассон этого болтливого, самоуверенного санкто, который в придачу ненавидит Грихальва?
– Ты не поняла, – рассмеялся Северин. – Это я занимаю высокоморальную позицию, а юный Лео защищает нас, презренных Грихальва. И неплохо защищает, кстати. Я познакомлю вас, когда мы в следующий раз будем в Мейа-Суэрте. Полагаю, это будет в Пенитенссию, если Мечелла не собирается прожить всю зиму здесь.
Именно это Мечелла и собиралась сделать, если только Коссимио не прикажет ей приехать. Так она сказала Кабралу, когда они возвращались домой с прогулки.
Вокруг них простирались голые поля окрестных ферм. Скоро наступит праздник Иллюминарес, на полях разожгут костры, призывая дождь, который подготовит почву для следующего урожая. Дни станут короче, ветер холоднее, но им всегда будет куда вернуться. На холме перед ними уже виднелся Корассон. Их дом.
– Надеюсь, графиня Лиссия остановится здесь на недельку-другую, когда поедет на юг, – сказала Мечелла. – И Брендисиа обещали заехать, надо будет придумать что-нибудь интересное. – Она замолчала. Перед ними была ограда Корассона. – Почему ты улыбаешься?
– Потому что вы улыбаетесь. Разве вы не чувствуете этого?
– Иногда мне кажется, но… – Мечелла пожала плечами. – Подсади меня.
Кабрал помог ей взобраться на ограду. Она развернулась лицом к Корассону, позволив ему на миг увидеть шерстяные чулки и крепкие, измазанные землей башмаки. Он устроился рядом с ней, вспоминая о тонких шелках и роскошном бархате ее придворных нарядов. Вытащив из кармана блокнот и карандаш, с которыми ни один Грихальва не расстался бы ни при каких обстоятельствах, он начал рисовать Корассон, освещенный лучами заходящего солнца.
Они долго сидели молча, тишину нарушало лишь шуршание карандаша, тихое ржание лошадей в загоне и, временами, щебетание птиц. Наконец он искоса взглянул на нее и усмехнулся.
– Почему люди, не умеющие рисовать, всегда так смотрят на художников?
– Я смотрела? – спросила она. – А как?
– Как будто все вы ищете в наших лицах нечто, способное объяснить вам, почему мы можем делать то, что делаем. Что-то должно скрываться в наших глазах, в форме губ, может, мы как-то не так расчесываем волосы – да откуда я знаю! Как будто существует какой-то внешний признак, который может объяснить природный талант. – Он углубил тень на рисунке. – А еще вы нас слушаете. Слушаете, даже если мы говорим о погоде или интересуемся, что будет сегодня на обед.
– Чиева до'Орро, – ответила Мечелла, – этот Золотой Ключ, который носят все иллюстраторы. Именно его мы и пытаемся увидеть и услышать.
– Эйха, но ведь на самом деле никакого секрета не существует. А если бы кто-нибудь и нашел его, неужели он стал бы о нем говорить! Я бы не стал, будь я иллюстратором.
– Никто из вас не станет, даже Северин. – Она повертела в руках щепку, отколовшуюся от деревянной ограды. – А что, Лейла действительно собирается – как она это назвала, “за покупками” – искать человека, от которого родит детей?
– Да, они с Севи хотят быть родителями, это их право.
– Странно. Но не более странно, чем все остальное, связанное с вами, Грихальва. – Она улыбнулась. – Если я буду глядеть в твои глаза и внимать каждому твоему слову в течение пятидесяти лет подряд, разве я смогу понять, как это у тебя получается, – нанести на бумагу несколько карандашных штрихов и заставить их выглядеть как Корассон?
– Боюсь, вам станет скучно уже через несколько минут, донья Мечелла. Что бы ни делало меня художником, я все равно не смогу ни показать вам этого, ни объяснить.
– С тобой мне никогда не будет скучно, Кабрал, – улыбнулась она и прибавила:
– Да и нет у меня времени для скуки. Меквель советовал мне работать, чтобы забыть о болезни, и от горя это тоже помогает. Если жизнь моя будет заполнена разными делами, мне некогда будет горевать.
– Но я вижу грусть – здесь и здесь.
Кончик его пальца остановился в воздухе всего в дюйме от ее лба, а потом губ.
В течение бесконечно долгой минуты она молчала. Потом спросила с тоской:
– Можешь нарисовать меня счастливой, иллюстратор?
– Мечелла.., я попробую. Пожалуйста, разрешите мне попробовать.
– Кабрал. – Она взяла у него из рук карандаш и бумагу и уронила их на землю. – Я думаю, – прошептала она, – что они тебе для этого не понадобятся.
Глава 51
По просьбе Великого герцога Коссимио Мечелла провела Пенитенссию в Мейа-Суэрте. Арриго возобновил свой “теневой брак” с Тасией. Это и раньше ни для кого не было тайной, а теперь стало просто публичным скандалом. Коссимио был вне себя от ярости, Гизелла совсем пала духом. Лиссина советовала хранить терпение. Лиссия прислала брату письмо из Кастейи, состоявшее всего из четырех слов: “Моронно! Ты что, спятил?” Меквель сделал вид, что ничего не заметил. Ему в этом году исполнилось сорок пять, и он был настолько болен, что не покидал своих апартаментов. Советники молчали. Сплетники с наслаждением обсуждали детали происходящего. Все медленно и неохотно начали выбирать для себя, на чьей же они стороне.
За Мечеллу – простой народ Тайра-Виртс.
За Арриго – основная масса аристократии и большинство купцов.
За Мечеллу – Кабрал, Лейла, Северин, другие связанные с ними Грихальва и сам Верховный иллюстратор Меквель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45