А мне нельзя долго оставаться серьезной. Вот так фокус, вот так история!
— Не понимаю, что вы находите смешным, — еще строже повторил нотариус. — Маркиз де Богреваль…
Веселью Доротеи не было конца. При слове «маркиз» она фыркнула и подхватила:
— Маркиз! Вот именно, маркиз Богреваль… Друг Фонтенеля… Лазарь, восставший из гроба. Да неужто вы ничего не замечаете?
— Я видел помутившееся зеркало, восстановление дыхания.
— Так… Так… А еще?
— Что «еще»?
— Во рту. Загляните ему в рот.
— Во рту, как у всех, зубы.
— Но какие?
— Гнилые, старческие.
— А еще?
— Больше ничего.
— А вставной зуб?
— Вставной зуб?
— Ну да, или свой с золотой коронкой.
— Ну и бог с ним. Что из этого?
Доротея не сразу ответила. Она дала нотариусу подумать, но Деларю ничего не понимал и снова повторил свой вопрос:
— Что из этого?
— И вы не догадываетесь! Ладно, я вам объясню. Скажите, разве при Людовике XIV или XV вставляли зубы или делали коронки? Конечно, нет. А раз так, раз этот маркиз не мог вставить зубы до смерти — значит, он пригласил сюда дантиста и заказал ему зуб. А для этого покойник должен был читать газеты и из газет узнать об этом изобретении. Значит, он прочел про вставные зубы и очень обрадовался, потому что его зубы сгнили в эпоху Короля-Солнца.
И Доротея пуще прежнего расхохоталась. Дружно расхохотались и молодые люди, только сконфуженный нотариус все еще боялся обидеть проснувшегося, все так же безучастно сидевшего на своей кровати. Деларю отвел молодежь подальше от кровати и у окна завел вполголоса беседу:
— Значит, все это — мистификация?
— Конечно.
— А письмо?
— Маркиз с честью сыграл свою роль двенадцатого июля 1721 года. Проглотив флакон эликсира, он либо сразу переселился в мир иной, либо действительно уснул, но погиб во время первых зимних морозов. От него, во-первых, остался прах, смешавшийся с пылью этой комнаты, во-вторых, очень интересное письмо, в подлинности которого нельзя сомневаться, в-третьих, четыре красных бриллианта, спрятанных в надежном тайнике, и, наконец, одежда, в которую он облачился перед смертью.
— Вы думаете, что эта одежда?..
— Она на этом старике.
— Но как он мог сюда проникнуть? Окно настолько узкое, что в него не пролезешь, а другого выхода нет.
— Он вошел тем же путем, как и мы.
Но нотариус не так легко сдавался.
— Это неправдоподобно. Вы сами заметили, что сюда давным-давно не ступала человеческая нога.
— Вспомните, что на лестнице есть дыра, в которую легко проникнуть.
— А замурованная дверь?
— Штукатурку отбили и наложили вторично. Разве вы не заметили, что это гипс, который сохнет в несколько часов?
— Значит, он знал про письмо маркиза и про его секреты, то есть про камни возле ниши, три плитки на ступеньках.
— Конечно. Несомненно, у маркиза нашли копию письма. Постойте… маркиз даже сам говорит, что Жоффруа и его жена знают тайну его смерти. Помните, он пишет, что про приписку не знает ни одна душа, даже Жоффруа. Значит, Жоффруа знал завещание, кроме приписки, и в его семье передавался из рода в род рассказ о письме или даже его копия.
— Пустая гипотеза.
— Зато правдоподобная. Знайте, господин нотариус, что кроме нас существует много людей, до которых докатились слухи о смерти маркиза Богреваля, но только эти слухи сильно искажены и приукрашены. Я сама встречала таких людей и даже воевала с негодяем, убившим моего отца, чтобы украсть у него медаль.
Слова Доротеи произвели сильное впечатление. Но чтобы довести мысль до конца, Доротея продолжала:
— Я знаю три таких семьи: нашу, князей д'Аргонь, графов де Шаньи в Орне и баронов Дювернуа в Вандее. Во всех этих семьях происходят частые убийства, кражи, сумасшествия — и все на почве этих легенд и поисков клада.
— Но почему же вы здесь одни? Почему они не явились?
— Они не подозревают, что срок наступил, потому что у них нет медали. Я видела сегодня в Рош-Перьяке женщину, работницу из Парижа, и старика нищего. Они верят, что двенадцатого июля должно совершиться какое-то чудо. А по дороге сюда я встретила двух сумасшедших, идущих к развалинам. Прилив залил дорогу и преградил им путь. Но самое интересное, что неделю тому назад арестовали убийцу моего отца, некоего Эстрейхера, нашего дальнего родственника, опасного бандита и негодяя. Теперь вы понимаете, в чем дело?
— Значит, это не маркиз де Богреваль, а некто, играющий пред нами роль маркиза?
— Разумеется.
— Но с какой целью?
— А драгоценности? Разве я вам не говорила про драгоценности?
— К чему разыгрывать комедии, раз ему известно их существование? Он мог бы и так их забрать.
— Потому, что он не знает, где они спрятаны. Чтобы узнать тайник, надо присутствовать на заседании наследников Богреваля. Вот потому он играет эту странную роль.
— Опасную, трудную роль. Невозможную.
— Вполне возможную, потому что ее надо играть несколько часов. Что я говорю часов — меньше. Не прошло и десяти минут после пробуждения, как мы чуть-чуть не отдали пакет с припиской. В этом конверте была вся цель мистификации. Я даже протянула ему конверт, и, если бы он взял его, все было бы кончено. Маркиз исчез бы при первом удобном случае.
— Неужели вы угадали в чем дело, протягивая ему конверт?
— Угадать не угадала, но не верила. Протягиваю ему и наблюдаю, что он будет делать. Старик как будто ничего не понимает, а к конверту тянется, и пальцы у него дрожат от нетерпения. В эту минуту я заметила золотой зуб и поняла, в чем дело.
Слова Доротеи были так логичны, и так логично вытекали они из фактов, что никто не пробовал спорить.
— Да, — вздохнул Дарио, — ловко мы попались на удочку.
— Но какая у вас железная логика, — воскликнул восхищенный Эррингтон, — и какая интуиция!
— И какое чутье, — прибавил Вебстер.
Доротея молчала. Лицо ее стало мрачным и озабоченным. Можно было подумать, что она предвидит какую-то серьезную опасность, но не знает, с какой стороны она надвигается.
Но тут вмешался нотариус.
Он был из тех людей, которые долго и упорно держатся одного мнения, но, переменив его, с таким же упорством отстаивают новое. Он страстно уверовал в воскрешение маркиза, и теперь это казалось ему непреложной истиной.
— Позвольте, позвольте, вы ошибаетесь. Вы упустили из виду одно очень важное обстоятельство. Этот человек не самозванец. Для этого есть неопровержимое доказательство.
— Какое?
— Портрет маркиза. Посмотрите: бесспорное сходство.
— А разве вы можете поручиться, что этот портрет действительно портрет маркиза Богреваля, а не этого старика?
— Старинная рама, старинное, потемневшее полотно.
— О, это ничего не значит. Тут мог висеть настоящий портрет, от которого осталась рама. Скажу больше, остался и портрет, но его подмазали, чтобы придать больше сходства.
— Допустим… Но есть еще одно доказательство, и его уже никак нельзя подделать.
— А именно?
— Отрезанный палец.
— Да, палец отрезан.
— Ага! Видите, — торжествовал нотариус. — Нет на земле человека, который согласился бы на подобный ужас, как ни соблазнительно богатство. И особенно такой человек. Вы обратите на него внимание: стар, слаб, еле дышит. А чтобы изуродовать себе руку, как хотите, для этого надо иметь силу воли.
Доротея задумалась. Довод нотариуса ее не сразил, но навел на новые мысли.
— Да, — сказала она наконец, — такой человек не способен себя искалечить.
— Значит?
— Значит, есть кто-то, кто его искалечил.
— Кто его искалечил?.. Сообщник.
— Не только сообщник. Глава, предводитель. Старик слишком глуп, чтобы додуматься до такой штуки. Кто-то нанял его из-за худобы и болезненности сыграть роль старика, но самую роль сочинил кто-то, управляющий им, как марионеткой. И этот кто-то — опасный противник. Если предчувствие не обманывает — это Эстрейхер. Правда, сам он в тюрьме, но его шайка продолжает дело. Да, несомненно, это Эстрейхер. Это его рука, и нам надо быть очень осторожными и приготовиться.
Несчастный нотариус перепугался.
— К чему приготовиться? Разве нам что-нибудь угрожает? Я готов признать, что это не маркиз, а самозванец. Обойдемся и без него. Я передам вам конверт с припиской — и баста. Роль моя будет окончена.
— Дело не в этом, — возразила Доротея, — а в том, как избежать опасности. Что опасность есть, и очень серьезная, — я в этом не сомневаюсь, но не могу сообразить какая. Я только чувствую, что она неотвратима и что она надвигается на нас.
— Это ужасно, — простонал нотариус. — Что же делать, как защищаться?
Беседа шла у окна, далеко от кровати. Электрические фонарики были потушены. Маленькое окно скудно освещало комнату, и столпившиеся возле него мужчины заслоняли его своими фигурами, поэтому возле проснувшегося было совершенно темно. Все стояли лицом к окну и не видели, что творится у них за спиной, но вопрос нотариуса заставил их обернуться.
— Спросим у старика, — сказала Доротея. — Ясно, что проник он сюда не один. Его выпустили на сцену, а сами сидят за кулисами, ожидая финала. Может быть, они даже видят нас и подслушивают… Спросите у него, что он должен был делать в случае удачи.
— Он ничего не скажет.
— Нет, скажет. Ему выгодно быть откровенным, чтобы дешевле отделаться, потому что он в наших руках.
Доротея нарочно сказала это громко, чтобы услышал старик, но старик не ответил ни жестом, ни словом. Только поза его стала странной и неестественной. Он низко свесил голову, как-то странно осел и так согнулся, что казалось: вот-вот потеряет равновесие и упадет на пол.
— Вебстер, Эррингтон, посветите.
Зажгли электрические фонарики.
Напряженное, жуткое молчание.
— Ах, — вскрикнула Доротея, в ужасе отшатнувшись назад.
Рот старика конвульсивно сводило, глаза дико вылезли из орбит, туловище медленно сползало с кровати. В правом плече его, возле шеи, торчала рукоятка кинжала. Кровь хлестала из раны, все ниже и ниже склонялась голова — и вдруг старик упал, глухо стукнувшись о камень головой.
XIV. Четвертая медаль
Это было жутко и страшно, но никто не вскрикнул, не засуетился. Ужас сковал все движения. Убийство было слишком странным и загадочным: в комнату не входил никто, и загадка воскрешения спящего стала загадкой убийства самозванца.
Доротея очнулась первой:
— Эррингтон, осмотрите лестницу, Дарио — стены, Вебстер и Куроблев — кровать и занавески.
Затем нагнулась и вытащила из раны кинжал. На этот раз старик был, безусловно, мертв.
Ни Эррингтон, ни все остальные не нашли ничего подозрительного.
— Что делать? — беспомощно лепетал нотариус. — Что делать?
От ужаса ноги его подкосились, и он буквально упал на скамейку. Теперь он верил только в Доротею: она предсказала несчастье, она и защитит.
А Доротея стояла как с завязанными глазами. Она чувствовала, что истина близко, почти под руками, но ее никак не уловишь, не осознаешь. Она не могла себе простить, что оставила кровать старика без надзора. Преступник ловко воспользовался ее оплошностью. Преступник. Но кто он, где?
— Что делать? — твердил беспомощный нотариус.
— Постойте, господин Деларю. Дайте сообразить. Прежде всего спокойно обсудим дело. Совершено убийство, преступление. Надо ли заявлять властям или отложить на день-другой?
— О нет. Такие вещи не откладывают.
— Но вы ведь не пойдете в Перьяк?
— Почему?
— Потому что бандиты, убившие на наших глазах своего товарища, перехватят вас по дороге.
— Разве?
— Безусловно.
— Боже мой, — залепетал нотариус со слезами в голосе, — что же нам делать? Я не могу здесь остаться навеки. У меня контора. Мне надо в Нант. У меня жена, дети.
— Попробуйте пробиться. Рисковать так рисковать. Но сначала распечатайте и прочтите нам приписку к завещанию.
Нотариус снова замялся.
— Не знаю, могу ли я. Имею ли я право при таких обстоятельствах…
— При чем тут обстоятельства? В письме маркиза сказано: в случае, если судьба мне изменит и вам не удастся меня воскресить, — распечатайте конверт и, отыскав драгоценности, вступите во владение ими. Здесь нет никаких недомолвок. Все ясно. Мы знаем, что маркиз умер, и умер бесспорно, следовательно, оставленные им четыре бриллианта принадлежат нам пятерым… пятерым…
Доротея внезапно поперхнулась. В самом деле, на четыре бриллианта пять человек наследников. Такое противоречие не может не броситься в глаза. Спохватился и нотариус:
— Стойте, стойте! Вас действительно пятеро. Как же я раньше не заметил?
— Верно, потому, — догадался Дарио, — что у вас все время перед глазами четверо мужчин и четверо иностранцев.
— Да-да, поэтому. Но все-таки… Вас пятеро, черт возьми. А у маркиза было четыре сына, и он послал каждому из них по одной медали. Следовательно, существует всего четыре медали.
— Может быть, он послал четыре медали сыновьям, а пятая была… так себе… отдельно… — нерешительно сказал Вебстер и взглянул на Доротею.
Ему казалось, что в этом неожиданном инциденте найдется ключ к разгадке всего. Доротея действительно задумалась и не сразу ответила.
— А может быть, пятая медаль была подделана и попала кому-нибудь по наследству?
— Как же это проверить?
— Попробуем сличить медали. Поддельную легко узнать.
Вебстер первый предъявил медаль. Она не возбудила никаких сомнений. Ничем не отличались друг от друга и медали Эррингтона, Дарио и Куроблева. Нотариус внимательно рассмотрел каждую, затем протянул руку за медалью Доротеи. У пояса Доротеи была приколота маленькая кожаная сумочка. Она раскрыла ее и в ужасе застыла: медаль исчезла, сумочка была пуста. Она встряхнула ее, вывернула. Напрасно.
— Пропала. У меня пропала медаль.
— Потеряли! — с ужасом воскликнул нотариус.
— Нет, потерять я не могла. Тогда пропала бы и сумка. В ней не было ничего, кроме медали.
— Где же она? Как вы думаете?
— Не знаю. Потерять я не могла. И если она пропала — значит…
Доротея чуть не сказала «украдена», но вовремя спохватилась. Сказать украдена — значит бросить обвинение одному из присутствующих. Вопрос стал ребром: медаль украдена. Но все четыре медали налицо. Следовательно, одна из них принадлежит мне и один из этих молодых людей — вор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21