«Мой принцип — действовать без особого драматизма»,— сказал мне как-то Бертрикс.
Между тем «Пти-Лидо» был осажден, как логово американских ганстеров. Сам Бертрикс уверенно направился к дому Сюрло, вернее, как я предполагал, к своим наблюдателям в пустом доме. Все это разворачивание сил, заряженное оружие в руках осаждающих было совсем не тем, к чему я стремился, поскольку спасти Лидию таким образом представлялось почти нереальным. Но теперь мне не оставалось ничего другого, как полностью положиться на Бертрикса.
Двадцать минут двенадцатого. Холодновато. Ветер повернул с севера, и в большие просветы между тучами виднелись звезды. Странная ночь после помолвки! Временами я чувствовал себя одним из действующих лиц этой драмы, а временами следил за ней будто со стороны, как зритель в кино, или, скорее, в театре. И единственной декорацией были причудливые очертания «Лидо» в тирольском стиле. А единственной моей мыслью — «До утра все закончится».
Я не видел и не слышал, как подошел Бертрикс. Я просто почувствовал, что рядом кто-то есть, и, когда обернулся, увидел человека, которого, несмотря на темноту, узнал по его шляпе, по его осанке, по изысканным движениям, странно дисгармонировавшим со всей этой атмосферой засады: комиссар полиции Кретея. Немного поотдаль стоял Бертрикс — его я узнал скорее интуитивно. А между ними какая-то женщина. Женщину я узнал тоже; сутулые, дрожащие плечи, редкие, спадающие на лицо волосы, пальцы судорожно сжимают пальто — именно ее я видел в ночь с 18 на 19 ноября в коридоре дома Сюрло. Очевидно, этой женщине придется сыграть свою роль. Мне стало ее жаль. Зачем ее впутывать во все это? Позже, когда я разговаривал с Бертриксом, он мне сказал: «Это был единственный способ наверняка избежать трагедии, перестрелки. И она еще дешево отделалась, ведь ее не привлекли к ответственности».
А в ту минуту я видел, как она склонила голову и смотрела себе на ноги, будто на них были цепи. Конечно же, она еще колебалась. Комиссар коснулся ее руки. Опустив голову, она сама пошла к дому.
Я видел, как она шла вдоль сарая для лодок. Затем остановилась почти посредине стены, перпендикулярной той, у которой стоял я. Метрах в двух от нее было окно с закрытыми ставнями. Вот она сделала шаг, снова остановилась. Мне было ужасно больно смотреть на все это. Я заставил себя сдержаться, чтобы не подойти, не взять эту женщину под руку и не увести ее оттуда. Но за этими темными стенами была Лидия, и, возможно, ей грозила смертельная опасность. А может, уже не грозила? Может, худшее уже произошло?
Наконец женщина подошла к окну. Кулаком постучала в ставни и сразу после этого произнесла несколько слов. Я не слышал, что она сказала. Наблюдатели вокруг дома не двигались и молчали.
Через минуту ставни раскрылись. Женщина снова заговорила. Я понял, что ей отвечают из дома и о чем-то спрашивают. Она сказала еще что-то. Ставни закрылись. Тогда она медленно пошла вдоль стены, завернула за сарай. Я увидел, как полицейский, прятавшийся за дровами, вышел из тени и двинулся к дому. На берегу тоже кто-то зашевелился. Женщина остановилась возле двери — той, через которую меня выпроводил Сонье,— и в эту самую минуту двое полицейских встали по обе ее стороны. Очевидно, женщина стояла слишком близко к двери, так как один из полицейских довольно грубо оттолкнул ее подальше. И снова прижался к стене.
Мы услышали, как дверь отворилась, увидели прямоугольник света, фигуру мужчины, который что-то проворчал. Женщина ответила ему, не двигаясь с места. Я услышал, как мужчина сказал: «Хорошо, иду...» Закончить фразу он не успел. Едва различимый глухой удар, и полицейский вытягивает из двери обмякшее тело, бросает его на землю и склоняется над ним. Я поразился тому, как быстро и беззвучно они действуют. Бертрикс сжал мою руку:
— Пошли.
Подойдя к двери, я узнал оглушенного человека, которому полицейские надевали наручники: Сюрло. Мы зашли в холодный дом. Пьер Бертрикс беззвучно шел впереди с револьвером наготове.
Он остановился посреди коридора. Я замер позади него, прислушиваясь. Сердце у меня оборвалось. Из комнаты Лидии донесся стон. Даже не стон, а что-то наподобие долгого «Ооо...», разорвавшего мертвую тишину. Потом молчание и тихий, почти неузнаваемый голос Лидии:
— Нет, я ничего не сказала... Ты прекрасно знаешь, что я ничего не могла сказать... Ты чудовище... Убей меня, но не мучь!.. А!..
Бертрикс распахнул дверь. Комната казалась пустой. В углу трактирщик выламывал руки своей дочери. Он только успел обернуться, на сотую долю секунды я увидел его разъяренное лицо, и в то же мгновение его скрутили трое сотрудников Бертрикса. Лидия закрыла лицо руками.
— Я займусь ею сам,— сказал Бертрикс.— Поднимайтесь все наверх и ждите меня.
Сонье, который сидел в наручниках на стуле в зале собственного трактира в трех метрах от своих аперитивов и от своей тряпки, выглядел бы комично, если бы не зловещая тишина и еще лицо самого Сонье. Он тоже прислушивался. Первая ярость на его грубом лице сменилась выражением какого-то настороженного внимания.
Мне в глаза он пытался не смотреть.
Наконец, на лестнице послышались шаги Пьера Бертрикса.
— Девушка понемногу отходит,— сказал он, войдя в комнату.— Ну как, господин комиссар?
Комиссар посмотрел на свои старинные часы.
— С минуты на минуту здесь должен быть мой секретарь, но вы можете начинать.
Пьер Бертрикс сел напротив Сонье:
— В котором часу сегодня утром вы вернулись из Парижа? Сонье, казалось, удивился такому началу допроса.
— Сегодня утром?.. Я ехал автобусом в одиннадцать двадцать. Мне нужно было сделать покупки. Я имею полное право...
Детектив однако его перебил:
— Поговорим сразу о серьезных вещах. Где деньги? Сонье пожал плечами:
— У меня ничего нет, кроме выручки, можете проверить. Ищите того, кто украл деньги.
— Это Маргла?
— Вы сами знаете.
В эту минуту вошел секретарь комиссара. Он сел, начал вести протокол. Пьер Бертрикс продолжал:
— И вы тоже, Сонье, знали, что это Маргла? Почему же вы не сказали? Вы прятали Маргла.
— Да,— живо отозвался Сонье.— Я его прятал. И ничего не сказал. Я не мог иначе.
— А почему?
Сонье посмотрел на комиссара и полицейских вокруг него. И снова пожал плечами.
— Какая-то глупость! Я, как и все, заработал при оккупации немного деньжат. Продавал бошам вино. Конечно, не вагонами...
— Дальше, дальше.
— Маргла угрожал, что донесет на меня. Я испугался. Дал себя объегорить.
— Так это угрозой Маргла добился вашего молчания и пособничества?
— Ну, пособничество, это уж слишком... Да, он мне угрожал.
— А где он сейчас?
— Думаю, в Англии.
— А почему он применял серную кислоту? Зачем ему было уродовать свои жертвы?
— Не знаю. Думаю, он просто сумасшедший. Бертрикс стукнул рукой по столу:
— Хватит!
Все от неожиданности просто подскочили. Сонье откинулся назад, как будто боялся, что его ударят. Я увидел, как под взглядом детектива меняется его лицо. Выражение выжидательной осмотрительности сползало, будто маска. Глаза Пьера Бертрикса вспыхнули неожиданным гневом.
— Я хочу услышать правду, Сонье, а не вашу грубую ложь! Хватит лгать, хватит обливать грязью честь героя, пытаясь свалить на него ответственность за ужасающие преступления. Ваши ужасающие преступления, Сонье! Именно вы 18 ноября в два часа ночи задушили и облили кислотой Жеральдину Летандар. Того же 18 ноября, средь бела дня, вы задушили и облили кислотой вдову Шарло. А 19 ноября между двенадцатью пятьдесят четыре и часом десять ночи вы зарезали и облили кислотой Стефана Бореля.
— Нет!
Сонье рванулся вперед и в сторону, прижимая к груди руки в наручниках. Его белое, покрытое красными пятнами лицо подалось к Берт-риксу.
— Вы прекрасно знаете, что 19 ноября в это время я был здесь! Целый вечер тут дежурили полицейские, они не выходили из дома!
— Нет, они ушли отсюда в двенадцать пятьдесят четыре, когда услышали выстрел из револьвера. Все бросились к Сюрло, и никому не было дела до того, что в это время делаете вы. Никому, кроме вашей дочери, которая испугалась, не застав вас в вашей комнате. В двенадцать пятьдесят четыре вы были возле двери Стефана Бореля, ожидая выстрела, который отвлечет всю полицию к дому Сюрло и развяжет вам руки, а также встревожит Стефана Бореля, заставит его открыть дверь...
— Нет. Это неправда!..
— Если это неправда, отчего же вы так встревожились, когда ваша дочь в тот вечер случайно уронила будильник? Вы договорились с Сюрло о времени, когда он будет стрелять из револьвера, и вы должны были принять меры...
— Все это дело рук Маргла! Он набил карманы и удрал! А вы не можете поймать его и поэтому все сваливаете на меня! Вам нужен виновный, вот и все!..
Сонье говорил с поражающим красноречием. Он склонился над столиком, за которым сидел, и колотил по нему руками в наручниках. Пьер Бертрикс смотрел на него с презрительным любопытством.
— Стало быть, вы утверждаете, что во всех этих преступлениях виновен Маргла?
— Да, клянусь жизнью моей дочери!
Пьер Бертрикс тоже оперся о стол и вперил взгляд в трактирщика:
— Не дорого же вы цените жизнь своей дочери, Сонье. Убийца вы, и никто другой! Ваш соучастник Сюрло во всем сознался.
Сонье сжался на стуле.
— Неправда! Сюрло прекрасно знает, что это Маргла!
Своей яростью он напоминал мне в эту минуту злую щуку, которая бьется на траве, когда ее вытащили из воды. Пьер Бертрикс, однако, не обращал на его ужимки никакого внимания.
— И где теперь находится Маргла, вы, конечно, не знаете?
— Нет. Если бы знал, я бы вам сказал!
— Вы не можете этого сказать, Сонье.
Трактирщик застыл на месте. Только громадная грудь вздымалась при дыхании. Под взглядом детектива он как-то сник, будто обжегшись о горящие глаза Бертрикса.
— Вы не можете этого сказать, Сонье. Но вы это знаете. Пьер Маргла недалеко отсюда...
Мы все непроизвольно подались вперед.
Сонье, наоборот, отклонился назад. На этот раз на его лице был написан страх. В наступившей тишине раздался громкий голос детектива:
— Пьер Маргла похоронен на Кретейском кладбище. Он покоится под плитой, на которой написано имя Стефана Бореля. А вы, Сонье, надеялись, что с ним навсегда похоронили тайну ваших преступлений. И что никто, кроме вашей дочери, никогда не узнает, что Пьер Маргла и Стефан Борель — одно и то же лицо.
Мне показалось, что Сонье расплющился о стул. Секретарь перестал записывать. Комиссар снял очки, хотел было достать носовой платок, чтобы их протереть, да так и застыл с очками в одной руке и носовым платком в другой.
Бертрикс отвернулся от Сонье и отодвинул свой стул:
— Скажите-ка, господин комиссар, встречалось ли вам более изощренное и лучше спланированное преступление?..
В голосе его уже не было гнева, но я до сих пор помню те драматические чувства, которые все больше овладевали нами по мере того, как Бертрикс произносил свою речь. Чувства эти никоим образом не были вызваны его красноречием. Бертрикс просто излагал факты, безжалостно и абсолютно объективно раскрыв их ужасную нравственную сущность.
— Перед вами человек, который, благодаря своему положению, лучше всех знает жителей Тополиного острова. О каждом он ежедневно выслушивает сплетни, намеки, выдумки. Кроме того, он знает, что для некоторых дельцов черного рынка поражение немцев значило лишь изменение клиентуры либо источников снабжения. Так было и с самим Сонье, так было и с Сюрло, его клиентом, пьянчугой и лентяем, живущим исключительно за счет различных афер. Они поговорили между собой начистоту либо намеками. Не знаю, сколько времени вынашивали они мысль перейти от спекуляции к грабежам, идею экспроприировать деньги черного рынка, «не отходя от кассы». Можно определенно сказать лишь одно: с тех пор, как тот или другой произнес
вслух эту мысль, Сонье взял на себя руководство операциями. Двух первых жертв вычислили без труда: две одинокие женщины — Же-ральдина Летандар, о которой все говорят, будто у нее припрятаны миллионы, и вдова Шарло, которой Сюрло уже поставлял товар и знал, где она прячет деньги. Ограбить одиноких женщин, задушить их, прежде чем они начнут кричать,— нет ничего проще. Однако Сонье хочет спокойно пользоваться плодами своих преступлений и не попасть в руки правосудия. А лучший способ, чтобы тебя не заподозрили, самый классический способ — это немедленно подставить под удар того, кто своим поведением непременно вызовет подозрения. Пока с точки зрения криминалистики все достаточно банально — искушение крупной суммы денег, планы и расчеты. Но здесь в дело вмешался совсем не банальный, можно даже сказать, исключительный момент, который дал возможность Сонье действовать наверняка. В основе этого момента — красота его дочери, которая живет с ним на острове.
Сердце мое забилось чаще. Сонье, все еще опираясь о стол скованными руками, с видимым усилием слушал рассказ детектива. Очевидно, его удивляло не то, как быстро Бертрикс раскрыл выношенные им планы, а то, как верно он их угадал. Пьер Бертрикс незаметно обернулся ко мне.
— Вы знаете, каким был Пьер Маргла. Не только марочным маклером, но и высокообразованным человеком, писателем, увлеченным работой над философским сочинением, от которой его не могли заставить отказаться никакие жизненные перипетии. Вы знаете также о его работе в Сопротивлении и то, что после войны Пьер Маргла поселился в Боннейе. Однажды он встретил Лидию Сонье и полюбил ее. Случается. Вскоре Лидия сама вам об этом расскажет, расскажет о том, к чему привела эта страсть и какие у них с Пьером Маргла были отношения. Я же могу только пересказать вам то, о чем она мне сообщила. Именно для того, чтобы встречаться с этой девушкой, чтобы быть возле нее и попробовать убедить ее выйти за него замуж, когда брак его будет расторгнут, Пьер Маргла под вымышленным именем нанял здесь дом. Зачем вымышленное имя и такие предосторожности? Парадоксально, но так было проще всего. Пьер Маргла полагал, что, если он под своей фамилией будет жить одновременно в Боннейе и здесь, возникнут сплетни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25