А помощь, которую я могу оказать вам, очень незначительна, чтобы не сказать ничтожна.
— Она намного значительнее, чем вы себе представляете. Наконец в поезде появился свет, наверное потому, что мы уже прибывали. Пьер Бертрикс повернулся ко мне:
— Я задам вам один вопрос. Подумайте, прежде чем ответить, и либо не отвечайте совсем, либо скажите: «Не знаю», ибо, в конце концов, есть много вещей, которые мы совершаем, сами не зная зачем. Так вот: почему вы пришли ко мне?
Свет электрической лампы был слишком ярким. Поезд дважды победно загудел.
— Честное слово,— вымолвил наконец я,— для этого было много причин, но мне трудно определить, какая была самой весомой...
— Конечно.
— Я должен признаться, что эта история по-настоящему захватила меня и пробудившееся любопытство не давало больше покоя. Мне хотелось узнать, что будет дальше, как в детективных романах...
— Понимаю.
— И когда комиссар Кретея сообщил, что за это дело взялись вы, он рассказал о вас в таких выражениях, что мне захотелось как можно скорее познакомиться с вами...
— Это прекрасный человек и, конечно, он был ко мне слишком снисходителен. Но, кажется, мы уже приехали.
Впритирку к платформе, поезд вползал на вокзал Бастид-Сен-Лоран. Через полчаса экспресс уносил нас в Париж.
Представьте себе, что вас втянули в какую-то темную, подозрительную, опасную историю, которая вам совершенно ни к чему, и более того, вы сами себя затащили в еще большие дебри, говоря неправду, или точнее, умалчивая часть правды перед человеком, который должен распутать это дело. Как выйти из подобного положения? Конечно же, пойти к следователю и сказать ему: «Послушайте. Я забыл сообщить вам нечто важное». И дальше ни в коем случае не вмешиваться в это дело, пока вас не пригласят. Именно так бы вы и поступили. Но — нет! Человек — странное существо! Безусловно, в нашем случае нужно учитывать чертовскую привлекательность Лидии для мужчины моего возраста, да к тому же свободного от всякой сентиментальной связи. И все же это не единственная причина. Какая-то непреодолимая сила толкает вас пройти весь путь до конца, как только позади осталась табличка с надписью: «Опасно». Опасно для моего покоя, опасно для моего счастья, а может, и для моей свободы. Даже вопреки внутреннему предостережению: «Опасно для жизни», я ответил бы «да» с неменьшим пылом, чем тогда, когда Лидия спросила меня шепотом, чтобы не услышал отец:
— Вы действительно на этом настаиваете?
Я вернулся из Бастид-Сен-Лоран утром и, конечно, не мог сразу же не заглянуть в «Пти-Лидо». Мне было совершенно необходимо снова увидеть Лидию, полюбоваться расцветшей среди зимы жизнью, ясным лицом, чудесными волосами, волнующими, упрямо молчащими глазами, в которых иногда пробегала тень отчаяния. Я цеплялся за любую возможность, чтобы подольше поторчать в кабачке, меня больше не волновали всякие мелкие условности, пускай даже это вызовет недоумение дядюшки Сонье. Лидия входила, Лидия выходила. Лидия проходила мимо. Так часто, как только я мог говорить с ней, чтобы нас
никто не слышал, я обращался к ней, я расспрашивал ее, я умолял. Почему она молчит? В чем я виноват? Почему она не хочет ничего объяснить? Я хотел поговорить с ней наедине четверть часа, десять минут, хотя бы пять... Если бы я подчинился приказу ее глаз, мне пришлось бы замолчать и убраться вон после первого же вопроса. Но отныне многое изменилось. Раньше я вел себя сдержанно, почти смущался перед Лидией. А сейчас чувствовал себя способным на все — во всяком случае на то, чтобы не уходить, не дождавшись ответа. Наконец дядюшка Сонье отвернулся, и я взял Лидию за руку.
— Лидия, прошу вас...
— Вы с ума сошли!
Мы говорили шепотом, но даже крик не мог звучать так душераздирающе. Выражение мольбы в ее глазах — перед этим устоять я все же не мог.
— Прошу вас, уходите отсюда! — прошептала она.
— Когда я смогу поговорить с вами?
Открылась дверь, появились новые посетители. Лидия отошла. Я повторил свой вопрос, как только она вернулась. Она ответила, избегая смотреть в мою сторону:
— Сегодня после полудня я еду в Париж. Автобусом.
— В котором часу?
— Не знаю. Но раньше двух.
В половине второго я снова сидел в кабачке, за чашкой кофе. Дома я позавтракал галетами и — наконец и мне повезло! — американским шоколадом. Лидия убрала посуду со стола, за которым она завтракала вместе с отцом, а потом целое столетие несла к лестнице две тарелки. Без четверти два я понял, что она готовится в дорогу. Лидия сделала мне знак выходить, но я не двинулся с места. Ей пришлось специально пройти мимо меня и сообщить: она сядет на автобус возле старой таможни. Я сказал, что сяду на предыдущей остановке.
— Если вас не будет возле таможни, я сойду.
— Я буду там. Но... вы действительно на этом настаиваете? Я ответил «да». Лидия опустила глаза и отошла от меня.
Я остался на открытой площадке автобуса и увидел Лидию, стоявшую перед цементным навесом таможни, с непокрытой головой, в бежевом, туго стянутом в поясе пальто. Зайдя в автобус, она совершенно непринужденно протянула мне руку.
— Добрый день? Как дела?
Все слова застряли у меня в горле. Я догадываюсь, что сейчас покажусь кому-то смешным, ну да ладно! Хотел бы я хоть на мгновение увидеть его на моем месте, на той автобусной площадке, с глазу на глаз с красивой девушкой, почти вплотную к ней, среди толпы любопытных, так что о серьезном разговоре не могло быть и речи. Лидия вела себя так, будто наша встреча была случайной или, лучше сказать, совершен-
но естественной, как если бы испокон веков было предопределено, что мы вместе поедем в Париж. Ее рука не отодвигалась от моего прикосновения на поручне, за который держались мы оба, ее губы были в нескольких сантиметрах от моих, а я, несчастный, остолбеневший дурак, время от времени что-то произносил, болтал о разной чепухе, бормотал какие-то слова, которые с тех пор совершенно выветрились из моей памяти. Я заметил, что мы приближаемся к Шарантону, когда автобус замедлил ход, пересекая Сену. Значит, у меня не оставалось и пяти минут, а чего я достиг, что выяснил, какая польза от моего утреннего стремительного натиска? Ноль. Я вышел из автобуса вслед за Лидией, растерянный, разозленный на самого себя, как боксер, давший победить себя по очкам, так как слишком долго примерялся правой.
— Вам куда? — спросила меня Лидия.— Дальше я поеду в метро. Она была обута в довольно элегантные спортивные туфли, и, кроме того, я впервые увидел на ней чулки. Любой мужчина был бы рад показаться в ее обществе. Излишне говорить, что я не нуждался в подобных доводах, чтобы решиться.
— Мне с вами по пути,— ответил я.
Мы поехали в направлении площади Балар в вагоне первого класса. Рядом с Лидией другие женщины выглядели болезненными, слишком худыми или, наоборот, чересчур рыхлыми, их бледные шеи, казалось, поддерживают маски. Такими я их видел, и именно Лидия заметила мне, что я слишком пристально в них вглядываюсь.
— Рядом с вами я впервые открываю их для себя. Комплимент ей, похоже, понравился, и я избежал дальнейших объяснений. Женщины всегда понимают, когда им хотят сказать «ч>-нибудь приятное. На площади Бастилии мы пересели на поезд, идущий в направлении Майо. Начиная со станции Шатле публика в вагоне стала побогаче. Две или три пассажирки в мехах или модельных пальто бросили на Лидию оценивающий взгляд женщины на женщину: быстрый, точный, цепкий. Я понял приговор по их разочарованному виду, скрывающему тайную злость. Кто из них осмелился бы надеть простенькое бежевое, затянутое в поясе пальтишко Лидии, не выглядя при этом нищенкой?
— На какой остановке вы выходите? — спросил я.
— На площади Согласия.
— А может, выйдем на станции Пале-Рояль и пройдемся пешком через Тюильри?
— Как хотите.
Нашим взорам открылась несравненная прямая линия, соединяющая Лувр с Триумфальной Аркой. Нельзя было терять ни минуты. Я взял Лидию под руку, она не сопротивлялась.
— Лидия, объясните мне наконец, что случилось?
— Что случилось?
— Да, почему вы относитесь ко мне, как к врагу?
— Разве я отношусь к вам как к врагу?
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Уже две недели от вас ни единого слова, ни единого взгляда. Мне кажется, что в ваших глазах я больше не человек, а какой-то неодушевленный предмет. Было время, когда подобное отношение не вызвало бы у меня ничего, кроме удивления, или просто ранило бы мое мужское самолюбие, но те времена прошли. Сейчас это ощущение стало для меня невыносимым. Лидия, вы доведете меня до бешенства.
— Да неужели?
Не замедляя пружинистого, широкого шага, поспевая в ногу со мной, Лидия повернула ко мне свое лицо. Холодный ветер путал ее волосы, я видел пар от ее дыхания.
— Если вам кажется, что вы уже не человек, то вы жестоко ошибаетесь. Вы такой же как все люди — вы думаете только о себе. Единственное, что вас интересует, это узнать, почему вы страдаете. Даже не так: больше не страдать — вот и все, чего вы желаете. Впрочем, если вы действительно настолько несчастны...
— Лидия, это кокетство вам не к лицу! Вы прекрасно понимаете, что речь идет о другом...
— Кокетство?!
На этот раз Лидия остановилась. Она попыталась освободиться, но я удержал ее и даже взял ладонь Лидии в свои руки. Несколько секунд ее рука вырывалась, потом подчинилась, осталась в моей. Лидия отвернулась:
— Пойдем.
Земля уже затвердела, деревья стояли обнаженные. Мне вспомнился Сент-Игнас-де-Манд.
— Как же плохо вы меня знаете, если говорите о кокетстве. Да во мне не больше кокетства, чем в камне или рыбе!
Рука, которую я держал, не была ни камнем, ни рыбой. Но все же мне необходимо было прояснить все до конца, добраться до самой сердцевины нашей тайны.
— Вы еще не забыли, о чем просили меня в тот вечер?.. В тот страшный вечер...— с усилием произнес я.— Я выполнил вашу просьбу и передал вам ключи. Более того, по одному вашему слову я готов был сделать все, что угодно. Даже сейчас... Но речь идет о той ночи. Правда, на какое-то время я забрал ключи и помчался домой, чтобы убедиться, что тот человек... Но не уходите же, Лидия, выслушайте меня: ведь даже если бы я застал у себя дома человека с залитыми кровью руками, я бы смолчал и принес вам свои ключи обратно, клянусь, ни о чем вас не спрашивая...
— И тем не менее вы не могли удержаться от того, чтобы проверить все самому.
— Вы правы. Любопытство и недоверчивость — не самые лучшие качества. Но, как известно из истории человечества, они всегда наказываются слишком сурово. Жена Лота обернулась на Содом и была превращена в соляной столп...
— Орфей хотел убедиться, крепко ли он держит руку Эвридики, и потерял Эвридику.
— Неужели я тоже... Но черт побери, Лидия, где вы слышали легенду об Орфее?
Я сразу же пожалел о грубости своего вопроса.
— Допустим, по радио,— пожала плечами Лидия.— Так или иначе, пусть это и впредь не мешает вам считать меня идиоткой...
На какое-то мгновение я остолбенел, онемел. В то же время я ни на мгновение не забывал о своей цели.
— Простите меня,— продолжал я,— не моя вина, что я так плохо вас знаю. Но все же скажите: я наказан за недоверие к вам?
— Нет. Я ничего против вас не имею.
— Однако, вы уже не такая со мной, как раньше.
— Почему «с вами»? Если бы вы меньше занимались своей собственной персоной, вы бы заметили, что я сама уже не такая как раньше.
Сколько могло быть ей лет? Не больше двадцати. Однако психологическая глубина ее чувств несомненно превосходила мою в сто раз. На моей стороне однако было природное упрямство. Я настаивал на своем:
— Значит, что-то все-таки случилось? Молчание.
— Послушайте, Лидия... Ваше право не отвечать, не говорить мне, почему вы уже не такая. Но и в дальнейшем смотреть на меня, как на вещь, смотреть и не видеть, вы больше не имеете права. Вы не имеете его с того вечера, когда вы попросили меня... когда вы мне сказали: «Я подумала, что вас я могу просить об этом». Такое не говорят первому встречному...
И тут мою душу тронули дрожащие нотки в голосе девушки:
— Целовать себя тоже не позволяют первому встречному. Свою руку не оставляют в руке первого встречного. Сейчас я иду за руку с вами, как ваша любовница или невеста, но, кажется, это мало для вас значит. Для меня же это значит очень много.
— Лидия!
— Нет, идем дальше. Вот видите, мы подходим к большому бассейну. Мы обойдем его вместе, а потом разойдемся в разные стороны. Сейчас мне нужно идти... туда, куда я должна идти.
Я заставил Лидию остановиться, я держал ее за оба локтя.
— Послушайте, мы не можем расстаться просто так. Нам нельзя больше расходиться в разные стороны. Вы прекрасно знаете, что можете распоряжаться мной, как вам заблагорассудится: скажите, что нужно сделать, чтобы помочь вам. Лидия, прошу вас, скажите...
Она отвернулась и потянула меня дальше.
— Вы ничего не можете для меня сделать. Никто ничего не может для меня сделать.
— Не бывает таких положений, когда можно отказаться от протянутой вам руки влюбленного мужчины! — закричал я.
— Нет, такие положения существуют. И именно в таком положении я сейчас нахожусь. Что вам нужно еще от меня услышать?
В морозном воздухе голос Лидии звенел на драматической ноте. Над Сеной кричали чайки. Лидия положила руку мне на плечо, и я заметил, как смягчилось выражение ее лица.
— Дорогой Робер Норрей... Если бы я могла просить кого-нибудь о помощи, я бы обратилась только к вам. В этом я вам клянусь. А теперь прощайте.
Она быстро поцеловала меня в щеку, как маленькая девочка. И пошла от меня прочь. Я догнал ее, схватил за руку.
— Лидия, в котором часу вы возвращаетесь домой?
— Еще не знаю. Вечером.
— Пообедайте со мной в Париже, и мы вернемся вместе. Прошу вас, не отказывайтесь... Лидия...
Она смотрела на меня и грустно улыбалась. Ветер разделял ей волосы на затылке, швырял вперед, закрывал ими лицо.
— Это безумие,— сказала она.— Но будь что будет! Я согласна.
— Обычно я освобождаюсь около восьми часов, но сегодня постараюсь уйти пораньше. Вы сможете быть в восемь в баре Сентра, в начале бульвара Малерб, справа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25