Поговорим об Анри Сен-Альбане, которого я считала своим другом, несмотря на преступления, которые он, возможно, совершил в прошлом. – Таунсенд повысила голос. – Я не ставлю под сомнение, была ли заслуженной его смерть там, на шартрской дороге. Но ответьте, Эмиль, вот на какой вопрос: замышлял ли мой муж или не замышлял убить его? Не потому ли было мне позволено встречаться с Анри, что Ян надеялся использовать наши встречи как предлог для его убийства? – Теперь она уже просто кричала, вены на ее шее вздулись.
– Я... Уверяю вас, мадам, я не знаю...
– Зато я знаю. – Голос ее затих. – Знаю, что мой муж убивал раньше людей гораздо более невинных, чем господин Сен-Альбан! Конечно, конечно, он терпел нашу... нашу дружбу потому, что искал предлог для убийства!
Эмиль опустил голову. Трудно было спорить с такими доводами. И он помимо воли почувствовал себя немного смущенным. За последние несколько недель он стал испытывать уважение к молодой английской герцогине, которая переносила жестокое обращение с ней герцога Война с удивительным достоинством. Ни разу не закатывала истерик, ничего не разбивала в апартаментах Война, не грозила покончить с собой в самых драматических тонах, как это делали другие женщины до нее, когда интерес герцога к ним начинал заметно ослабевать.
– Отвечайте мне, Эмиль! – голос Таунсенд дрожал. – Не была ли я заложницей в вашем безумном плане мести?
Горбун потупился. Боже праведный, что мог он ей ответить? В каком-то смысле она была права.
Он услышал ее тихий стон, будто его молчание было для нее красноречивым ответом, а когда поднял голову, увидел, что Таунсенд подбегает к ожидавшему экипажу. Кучер, склонясь с козел, кивал головой в ответ на ее слова.
– Мадам, подождите! – Эмиль бросился бежать, но экипаж уже катил по двору. Проезжая мимо него, кучер стегнул лошадей, и Эмиль мельком увидел герцогиню. Она сидела, закрыв лицо руками, и ему показалось, что она плачет.
Было далеко за полночь, когда карета Сен-Альбана наконец достигла окраин Парижа. Заморосил мелкий дождик, но несмотря на темноту и сильный туман толстое облако желтого дыма висело над шпилями церквей и крышами городских домов. Карета, в пятнах грязи от многомильной езды, замедлила ход из-за скопления людей на мосту. Крики кучера, требовавшего дать дорогу, пробудили Таунсенд от беспокойного сна. Сдвинув кожаную штору, она выглянула в окно кареты. Вдоль моста горели факелы, освещавшие булыжную мостовую и людскую толпу. Таунсенд прижалась носом к стеклу. Теперь она могла видеть дым, клубившийся над кровлями домов по направлению к Лувру. Что, собственно, происходит?
Уродливые, злобно усмехающиеся рожи заглядывали в окна кареты. Кто-то ударил по стеклу палкой или топором, но оно не разбилось. Потрясенная Таунсенд отпрянула назад, когда высокий, худой, как скелет, человек в грубой домотканной одежде крикнул ей:
– К оружию, гражданка, к оружию! Или ты из тех, кто поддерживает королевский заговор?
– Смерть королеве! – донесся крик. – Смерть австрийской суке! Да здравствует Нация!
Таунсенд с колотящимся сердцем забилась поглубже в темноту кареты.
– Тащи ее оттуда! Тащи ее! Она из тех, кто поддерживает королевский заговор!
Таунсенд схватилась за ручку дверцы, чтобы помешать им открыть ее.
– Погодите! Погодите! – человек в домотканной одежде пробился вперед. – Гляди! – Зажженный факел в его руке осветил герб Сен-Альбана на стенке кареты. – Я видел этот герб в Пале-Рояле – это друг Филиппа, а не короля!
Толпа подалась назад, молчаливая и сомневающаяся, а кучер воспользовался замешательством, чтобы погнать лошадей дальше, сильно стегнув их кнутом. Послышались визги, когда карета разгоняла – а возможно, и давила колесами – тех, кто не был достаточно проворен, чтобы отскочить в сторону. А затем она набрала невообразимую скорость, мчась через мост во тьму противоположного берега Сены. Таунсенд, чтобы не упасть, ухватилась за ремень, так как экипаж бросало из стороны в сторону, пока он наконец не остановился в тени высокого дома в дальнем конце набережной.
Рев толпы доносился сюда отдаленным гулом, здесь не было горящих факелов. В темноте можно было различить покосившиеся дома с окнами, наглухо закрытыми ставнями. Дверца на крыше кареты откинулась, и появилось потное лицо кучера.
– Вы целы и невредимы, мадам?
– Да, да... Немного испугалась, и только.
– Господи Иисусе! Я думаю, они бы нас укокошили, если б могли.
Таунсенд терла себе руки, чтобы унять дрожь.
– Вы, вероятно, правы. Но что произошло?
– Не знаю. Подождите здесь, мадам, я пойду порасспрашиваю. На улице тихо, вас никто не побеспокоит. Но на всякий случай возьмите вот это.
Он передал ей пистолет, и Таунсенд, чувствуя, как бешено колотится сердце, сидела с пистолетом в руке, пока не увидела возвращающегося кучера. Она высунулась из окошка:
– Ну? Что это такое?
– Невеселые новости, мадам. Сместили министра финансов, и из-за этого народ обезумел. Бушует на улицах с рассвета. Рано утром они захватили монастырь Сен-Лазер и вынесли пушки и снаряды. После чего взяли штурмом Дом инвалидов.
– Боже милостивый!
– И это еще не все, мадам.
– Не все? Разве этого мало?
– К сожалению, мадам. Несколько часов тому назад была взята Бастилия. Начальник тюрьмы и несколько охранников казнены, а заключенные выпущены на свободу. Толпа надела голову Делонэ на пику и несла по мосту и по всей округе, подстрекая народ к бунту.
У Таунсенд комок подкатил к горлу. Все происходящее казалось ей нереальным:
– Не понимаю! Это немыслимо! Почему ничего не делается, чтобы остановить их?
– Говорят, что были образованы временные полицейские отряды, но они перешли на сторону народа. Теперь они грозятся идти маршем на Версаль и убить королеву. – Кучер обернулся, и в темноте блеснули белки его глаз. – В любом случае советую, пока не поздно, поскорей уехать отсюда.
– Да, – шепотом ответила Таунсенд. Мысли в голове ее путались. Она предполагала заночевать здесь, в Париже, и тотчас послать в Версаль за Китти и вещами. К утру она хотела уже быть по дороге в Кале. Теперь стало ясно, что медлить нельзя. Придется уехать сейчас же, без камеристки и смены одежды для дальнего пути. Она взглянула на свои юбки, на которых даже в тусклом свете были видны пятна пролитой Яном крови. Хриплые рыдания рвались у нее из груди, но она сдержала их.
– Мы немедленно направимся к побережью, – сказала она кучеру. – Я знаю, что час уже поздний и лошади устали, но вы, конечно, понимаете, как глупо оставаться здесь или ехать назад через эту беснующуюся толпу.
Она ожидала от него возражений, но, похоже, он не меньше ее хотел покинуть Париж. Вновь забравшись на козлы, он щелкнул своим длинным кнутом, и минуту спустя они мчались к пустынной набережной Малакэ.
Таунсенд подняла шторки и смотрела на дома с закрытыми ставнями, мимо которых они проезжали. Она не желала быть на этот раз застигнутой врасплох. Где-то в городе то и дело раздавались взрывы. На мгновение зубчатые верхушки крыш и дымное небо ярко освещались, а затем снова тонули во тьме. Захватило ли восстание и Версаль? Нет! Нельзя даже думать об этом. Она не разрешит себе тревожиться ни о Китти или Флер, ни о Марии-Антуанетте, этой доброй, но глуповатой молодой королеве, которой она симпатизировала и которую жалела. Что касается Рамбуйе – нет! Она отказывается даже думать об этом. Новость об отставке Некера, наверное, еще не дошла туда. На какое-то время они там в безопасности, но даже если они в опасности, то Ян Монкриф может катиться ко всем чертям, ей нет до этого дела!
Экипаж вдруг сильно встряхнуло, лошади стали. Таунсенд, сидевшая закрыв лицо руками, подняла голову. Они успели углубиться в темные болотистые места как раз позади Клиши, и, взглянув в окно, она увидела вдалеке отблески громадного костра.
Дверца кареты открылась.
– Что это значит? – шепотом спросила Таунсенд.
– Не знаю, мадам. Впереди на дороге что-то горит. Я решил, что лучше не подъезжать ближе, пока мы не узнаем, в чем дело. Здесь напротив таверна, спрошу там.
Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он вернулся, тяжело дыша, в сбившемся на бок парике.
– О, Боже, мадам, никогда не видел ничего подобного! Таверна закрыта, поэтому я прошел по дороге чуть дальше, откуда было видно, что впереди – толпа крестьян с дубинами и пиками. Они жгут ворота таможни. Было бы безумием пытаться проникнуть сквозь них.
– Но это необходимо! – настаивала Таунсенд.
– Нет!
Она изумленно взглянула на него. Он отрицательно мотнул головой и вытер лоб. Он не мог заставить себя рассказать ей остальное, что эти люди выставляли на пиках головы стражником. охранявших ворота, и, возможно, одного-двух несчастных путников, случайно проходивших мимо в это время. Ничто, ничто не могло убедить его продолжать путь после того, что он видел!
– Так что же нам делать? – беспомощно закричала Таунсенд.
Он развел руки в стороны – жест, который не требовал слов.
Обоими овладели страх и молчание. Таунсенд прижала к глазам кулаки. Господи, придумай что-нибудь! Есть же на земле место, куда они могли поехать, где было безопасно, тепло и сухо, хотя бы ненадолго, пока это безумие...
– Сезак! – вдруг сказала она.
– Извините, мадам?
Она посмотрела на него. Страх исчез с ее юного лица.
– Я прошу вас отвезти меня в Турень.
– Турень? Но это так далеко. И чтобы добраться туда, мы должны снова повернуть на юг.
– Но ведь можно в объезд? Направиться, например, на запад, а затем уже к югу... – голос Таунсенд окреп. Она заговорила громче. – Понимаете ли, у меня в Турени поместье. Если вы отвезете меня туда, вы получите большую награду, клянусь вам.
Внутри у нее все дрожало, но на этот раз от облегчения, потому что она вдруг поверила, что в Сезаке будет в безопасности от всего – от толпы, пушек и пожаров, и даже от Яна Монкрифа.
Кучер взглянул на нее. В тусклом свете дальнего костра ему видна была решительная линия ее подбородка. Он понял, что спорить с ней бессмысленно. Да ему и не хотелось спорить. Сказать по правде, мысль о том, чтобы покинуть на какое-то время Париж, пришлась ему по душе. Не только ради того, чтобы бежать от безумия, которое, казалось, охватило город, но еще и потому, что самым разумным, наверное, было скрыться, прежде чем тело его хозяина обнаружат на шартрской дороге или муж молодой герцогини скончается от ран. Видит Бог, у него не было желания оказаться замешанным в двух смертях.
– Хорошо, мадам, я сделаю это.
Из груди Таунсенд вырвался вздох облегчения. Она чувствовала себя измученной, истерзанной, неспособной что-либо ощущать.
– Благодарю вас.
В знак почтения поднеся руку ко лбу, кучер захлопнул дверцу и вскочил на козлы. Снова свистнул кнут, лошади напряглись, экипаж со скрипом и треском повернулся и покатил в темноту, в совершенно ином направлении, чем то, откуда прибыл.
17
Столице медленно садилось за платаны, и воцарились долгие летние сумерки. В деревушке внизу зазвонили церковные колокола, их звон слился с блеянием коз и рожком молодого пастуха, гнавшего стадо на скотный двор. Копытца стучали по деревянному настилу моста, перекрывавшего широкий рукав Луары. За мостом, стоя на верхней галерее серого каменного замка, стройная миловидная девушка махала рукой в ответ на веселое приветствие пастуха.
Таунсенд Монкриф, опершись руками о балюстраду, с улыбкой наблюдала за тем, как Этьен со своими козами исчезает за купами кудрявых деревьев по ту сторону моста. Она наконец выучила имена всех мужчин и женщин, парней и девушек, работавших у нее на виноградниках, на ферме и в садах, и тех, кто управлял замком, – ее замком, этим прекрасным, дивным ренессансным замком, известным под названием Сезак.
Поначалу они относились к ней с подозрением, но Таунсенд понимала их и не обижалась. В конце концов, она приехала внезапно, не предупредив, поздней июльской ночью во время жуткой грозы, приехала промокшая, усталая и совершенно подавленная. И пока господин Бретон, которому ее отец много лет назад поручил заботы о замке, тащился в коляске из тонувшей в грязи деревушки, чтобы тепло приветствовать ее, она успела, хоть и не без труда, расположить к себе слуг.
К счастью, Таунсенд отлично знала, как обращаться с ними. На следующее утро после приезда она объявила, что намерена побеседовать в отдельности с каждым из них, вплоть до самой младшей судомойки. Тех, чья внешность ей не понравилась, или тех, кто был небрежен в одежде и поведении либо же выразил хоть малейшую обиду и кляузничал на других, она уволила. Остальных же заставила старательно трудиться, наводя должный порядок в своем новом доме. Сперва это напугало их, но очень скоро они прониклись к ней уважением.
Господин Бретон не только хорошо исполнял свои обязанности, и в замке было на удивление мало следов недосмотра, его, – в отличие от Таунсенд, росшей под взыскательным оком леди Кейт, – никто не направлял, не воспитывал. Но все портьеры, драпировки, гобелены и ковры в положенный срок выносили из замка, чтобы выбить пыль, выстирать и расстелить на лугу для просушки. На мебели меняли обивку, чинили ее и полировали, тюфяки вытрясали, стены и полы скребли, окна мыли, бронзу и олово начищали, корешки книг в библиотеке вытирали, уберегая от пыли и плесени. В садах и на виноградниках предстояло подрезать ветви, мотыжить, пропалывать и сажать, а в конюшнях и амбарах заново составлять перечень и описание поголовья или хорошенько проверить старые.
Таунсенд ничего не понимала в виноградарстве, но она привезла из Норфолка достаточный запас знаний о скотоводстве, чтобы пресечь протесты даже самых сомневающихся в ней работников фермы. Можно было вполне ожидать, что слуги будут недовольны ее бурным вторжением в их тихий, спокойный мирок, а случилось обратное – приезд этой невозмутимой англичанки вселил в них приятное сознание осмысленности их труда. Праздные руки становились работящими, и Сезак медленно, но неуклонно возвращался к жизни.
Сам замок был очарователен. Когда Таунсенд впервые увидела его при свете дня, она поразилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44