Да что там, любой дурак мог видеть, что девчонка отчаянно влюблена в мужа, который пренебрегал ею, и из-за этого ужасно одинока. Анри хорошо знал, что одиночество и отчаяние – две главные причины уязвленного самолюбия, а в таких случаях он имел большой опыт победителя.
– Ваш муж, этот прожигатель жизни, снова покинул вас? – осведомился он не осуждающим, но конфиденциальным тоном. Это был тон настоящего друга – друга с большим, неотразимым обаянием.
Таунсенд повернула голову и увидела, что Анри Сен-Альбан добродушно смотрит на нее. Он тоже видел пустой стул, на котором обычно сидела мадам дю Шарбоно и, должно быть, слышал, что она и герцог Бойн неожиданно уехали в Париж этим утром. Мало что остается тайным здесь, при Дворе.
Сочувствие в темных глазах Анри доконало ее, убедив в правильности подозрений. Фактически, она и Ян достигли примирения вчера ночью. Пропасть, которая разделяла их с той ужасной ночи в Грейсвенде, все еще существовала и была только временно преодолена, потому что Ян так был горд ею в Зеркальном зале, что проявил внезапный интерес и занялся с ней любовью. И Анри Сен-Альбан знал это или, по крайней мере, догадывался.
Вдруг гнев Таунсенд растаял, оставив горячий комок слез, подступивших к горлу. С той ночи в Грейсвенде она мечтала о ком-нибудь, кому она могла излить свои печали, о ком-то вроде мосье Сен-Альбана, который тонко понимал, что она чувствовала и который был всегда только добр и заботлив. То, как он улыбался ей, будучи почти так же красив, как Монкриф, – крупный, со смуглым лицом, невыносимо привлекало. Она не помнила, чтобы кто-нибудь улыбался ей так открыто и по-дружески. Вчера вечером люди были добры к ней только потому, что видели, с какой легкостью она завоевала симпатию короля.
– Он снова ускакал в Париж, – призналась она, тряхнув головой, – и я умираю от скуки.
О, скука была женской слабостью, которую Сен-Альбан хорошо понимал. Но он также понимал, как важно начало в обычной игре обольщения такой невинной, но настороженной женщины, как Таунсенд Монкриф. Поэтому он постарался придать своему тону легкость и безразличие.
– Мне кажется, что сегодня будут давать новый спектакль Расина «Атали» в садах Трианона. Конечно, это как раз то, чего с нетерпением должна ожидать любая скучающая юная дама.
– Смогу ли я посмотреть его? – спросила Таунсенд с расстроенным видом, так как вспомнила, что собиралась просить Яна сопровождать ее туда. Король и королева намеревались посетить спектакль, несмотря на продолжающийся траур по дофину, и только по этой причине этикет запрещал дамам являться без мужа или какого-либо подходящего спутника.
– Я буду весьма польщен, если вы присоединитесь к моей маленькой компании, – пригласил Анри. – Вы, конечно, знаете Конде, маркиза де Во и мадам Жильбер. Они все будут со мной, а также мосье Мансар и его сестра.
Настроение Таунсенд поднялось при мысли об этом. Не будет ничего предосудительного, если она пойдет на спектакль в такой большой компании, а близкую подругу принцессы Елизаветы – вдовствующую Генриетту Жильбер вполне можно счесть респектабельной спутницей.
– Это очень мило с вашей стороны, – сказала она, приняв решение. – Мне бы очень хотелось пойти.
Сен-Альбан опустил глаза в свою тарелку, чтобы скрыть торжествующую улыбку.
– Вы оказываете мне честь, мадам, принимая предложение.
Таунсенд, чтобы скрыть улыбку, быстро потянулась за бокалом. Мысль о том, что по приезде из Парижа Монкриф обнаружит, что она ушла на весь вечер из дома с новыми друзьями, чрезвычайно радовала ее. Она хотела, чтобы он – высокомерное чудовище – видел, что у нее может быть своя жизнь и в ней больше нет места неверному мужу.
Она едва смогла усидеть на месте, пока Китти одевала ее в этот вечер, чувствуя себя взволнованной школьницей, приглашенной на запретную вечеринку. Желая выглядеть как можно лучше, она велела Китти вынуть свои самые изысканные драгоценности и новое платье из бледно-розового атласа, сшитое Розой Бертен – портнихой королевы. Ян сам заказал и оплатил его и распорядился, чтобы Таунсенд не надевала его до созыва королевской сессии, которая состоится через три дня. Жан Некер, министр финансов Франции, немало потрудился вместе с королем, чтобы подготовить эту сессию, и все надеялись, что предложенный на сессии блок реформ выведет из тупика Генеральную ассамблею, находившуюся в этом тупике с мая. Однако все знали, что настоящей целью Некера было изолировать беспокойных экстремистов справа и слева, так как они будут категорически отвергать все реформы, в то время как остальные депутаты – все еще преданные Людовику – несомненно с ним и тем самым еще теснее сплотятся вокруг трона. Ожидалось, что сессия будет величественным зрелищем, которого ни весь Двор, ни многочисленные граждане Парижа и Версаля не захотят пропустить.
Сейчас, глядя на себя в зеркало, Таунсенд не думала о предстоящем политическом зрелище. Она не могла отказать себе в удовольствии повернуться и так и эдак перед зеркалом, чтобы полюбоваться на себя. Надо признаться, что неопытная Китти становилась все более искусной камеристкой благодаря строгим указаниям своей новой приятельницы Терезы Ламбер, которая была главной камеристкой Габриэлы де Полиньяк – одной из первых красавиц Версаля и близкой подруги Марии-Антуанетты. Китти научилась заплетать, зашпиливать и пудрить прелестные белокурые волосы Таунсенд так, что они чудесно обрамляли ее утонченное личико, научилась украшать ее шею, запястья и пальцы драгоценностями и использовать маленькие тяжелые расчески и румяна, чтобы еще больше подчеркнуть и так очаровательную внешность своей госпожи.
Удовлетворившись видом спокойной, утонченной женщины, смотревшей на нее из зеркала, Таунсенд еще раз повернулась на каблучках. Ее юбки раздулись вокруг нее широким колоколом. Взяв шаль и перчатки, она порывисто обняла Китти, прежде чем выбежать из комнаты.
– Я расскажу тебе все, когда вернусь, – бросила она ей на ходу.
– Веселитесь, мадам, – отозвалась Китти, но улыбка ее исчезла, когда она стала завинчивать крышки на флакончиках и баночках, расставленных по туалетному столику. Сказать по правде, Китти не одобряла появления леди Войн в обществе в то время, когда ее мужа не было в городе, особенно когда она выглядела соблазнительной мечтой и вся эта красота предназначалась для сомнительных друзей, с которыми она так недавно подружилась.
Китти не одобряла большинство из них, а Анри Сен-Альбана в особенности. Тереза, которая знала обо всем происходившем при Дворе, шепотом сообщила, что Анри Сен-Альбан ненасытен в любви, а так как он был весьма искусен в постели – дамы дрались как кошки за преимущество переспать с ним. При этой мысли Китти закусила губу. Она знала, что леди Войн никогда не изменит мужу, во всяком случае, не сделает это сознательно. Но Анри Сен-Альбан был красив почти так же, как герцог Войн, который продолжал обращаться с женой, как с чем-то второстепенным в его жизни, и Китти не знала, как долго ее одинокая госпожа может противиться неотразимому обаянию Сен-Альбана. И ее в дрожь бросало при мысли о том, что сделает герцог, когда узнает об этом.
Китти не нравился Версаль, так же как и Париж. Она прекрасно знала, какие неприличные сцены будут происходить в освещенных только факелами садах Малого Трианона сегодня, и какие опасности подстерегают ее хорошенькую, уязвимую госпожу после большого количества выпитого шампанского, когда мужчины под его влиянием становятся слишком, на ее взгляд, смелыми.
Нахмурясь, Китти отвернулась от туалетного столика, чтобы собрать раскиданные повсюду домашние туфли, шали и головные украшения, которые Таунсенд примеряла и забраковывала. Нагнувшись, чтобы поднять чулок, завалившийся за кровать, Китти подняла голову от звука хлопнувшей входной двери. Она услышала звук волочившихся шагов, пересекающих толстый ковер, и вдруг увидела низкорослого, широкоплечего человека в черном капюшоне и перчатках, стоящего на пороге спальни герцогини.
– Герцог Войн вернулся из Парижа и просит свою супругу принять предложение поужинать, – холодно сообщил ей Эмиль Гаспар.
Китти выпрямилась с чулком в руке.
– Сообщите господину, что герцогиня отправилась в Малый Трианон в компании друзей и вернется поздно, и зарубите себе на носу, что вы не имеете права входить в комнаты герцогини без ее разрешения.
Эмиль вытаращил на нее глаза. Он никогда не мог бы вообразить, что этот несмышленыш, который, как и ее госпожа, годится ему во внучки, найдет в себе смелость отчитать его так нахально. Она в упор смотрела на него, сверкая глазами, не страшась его уродства. Эмиль не мог сдержать смеха.
– Я, конечно, буду помнить ваше очаровательное предупреждение, дорогая, – сказал он и вышел из комнаты.
– Я думаю, что больше всех ненавижу его, – громко сказала Китти. Ни один слуга в Бродфорде никогда не посмел бы сделать то, что сделал этот нелепый человек, да еще рассмеяться ей в лицо, когда она сделала ему замечание.
Китти вздохнула. Она терпеть не могла все, что происходило с ней и миссис Таунсенд здесь, во Франции. Она надеялась, что их пребывание в Версале скоро окончится, и герцог и герцогиня смогут начать более счастливую жизнь где-нибудь в другом месте. Она не отваживалась думать о том, что произойдет, если они будут не в состоянии это сделать.
–Я не возражаю против того, чтобы вы выезжали одна, дорогая. Будучи замужней дамой, вы вправе развлекаться, как вам угодно. Мансар и его друзья – беспутные гуляки, конечно, но, уверяю вас, они принадлежат к числу наиболее популярных людей в Версале. И я рад, что вы, в конце концов, тоже решили приобрести популярность, войти в моду.
Ян снова занялся булочкой, которую он намазывал маслом, и в маленьком позолоченном салоне, где они с Таунсенд завтракали, воцарилось молчание. Она уткнулась в свою тарелку, подавляя в себе желание швырнуть это изысканное изделие из лиможского фарфора ему в голову. Как он смеет сохранять такое дьявольское спокойствие?! Она ожидала от него скрежета зубовного из-за своего позднего возвращения накануне, но вместо резкой отповеди он повел ничего не значащую светскую беседу, которую заключил небрежно оброненной фразой о том, что она, видите ли, входит в моду.
Она не желала быть модной светской дамой. Не желала, раз это означает терпеть непристойные замечания придворных кавалеров, возмутивших ее излишней смелостью рук и взглядами исподтишка. Не желала, если для этого нужно мчаться сломя голову в скрипучей, качающейся карете в сен-Жермен, где в доме старшей сестры Эдуарда Таунсенд выпила столько шампанского, что все поплыло у нее перед глазами. Солнце уже вставало из-за крыши замка, когда ее наконец привезли домой, где Китти ждала свою госпожу, чуть не плача от беспокойства. Сама она была так утомлена, что позволила Китти раздеть ее, как маленькую, и уложить в постель.
Менее чем через три часа после этого ее разбудили, передав настойчивое требование мужа позавтракать с ним в его салоне. Пошатываясь от усталости, Таунсенд отправилась в его комнаты. Ян сидел за столом с видом чертовски хорошо отдохнувшего человека, хотя тоже очень поздно вернулся накануне в Версаль. При ее появлении он встал и склонился над ее рукой. Лицо его не выражало ничего, кроме вежливого интереса, и Таунсенд почему-то почувствовала себя старой и измученной по сравнению с ним. Это ощущение не ослабило кипевшего в ней раздражения, но если Монкриф и заметил это, то не подал вида.
Взглянув на яичницу в своей тарелке, Таунсенд вдруг забыла и о дурном настроении и о желании запустить чем-нибудь в мужа, так как ее затошнило. Никогда прежде не замечала она, что яйца могут выглядеть так отвратительно при утреннем солнце. Она закрыла рот рукой и вскрикнула. Ян вопросительно посмотрел на нее. Вы плохо себя чувствуете?
Таунсенд заставила себя говорить спокойно.
– Вполне хорошо, спасибо. Он посмотрел, прищурившись.
– Вам следует научиться переносить алкоголь, если вы намерены пить по-настоящему, – посоветовал он.
– Запомню на будущее, благодарю вас.
Он отвернулся. Таунсенд с негодованием взглянула на его резкий профиль. Она хотела услышать от него что-нибудь по поводу ее длительного отсутствия минувшей ночью. Неужели его ничуть не волнует, что она провела где-то многие часы в обществе друзей? Быть может, его мысли заняты иными, более важными для него делами? Таунсенд тряхнула головой. Нет, она не позволит ему больше унижать ее. И пусть себе увивается вокруг Маргариты дю Шарбоно, ей это безразлично.
– А-а, спасибо, Эмиль, поставь сюда.
Таунсенд взглянула на блюдо с ветчиной, которое Эмиль поставил на стол перед ней. Она видела, как Монкриф резал ветчину, как потек на его тарелку жир. Ее рот дернулся, и она быстро выскочила из-за стола.
– Извините меня, пожалуйста.
Ян молча наблюдал, как она нетвердой походкой подошла к окну и прижалась лбом к стеклу.
– Мы сегодня приглашены в Малый Трианон на концерт, – проговорил он минуту спустя. – Вы, очевидно, понравились королеве, потому что она редко приглашает кого-либо, кто не входит в интимный круг ее приближенных. Сказать ей, что вы нездоровы?
Таунсенд, не оборачиваясь, качнула головой.
– Отлично. Думаю, что Анри Сен-Альбан тоже будет там.
Монкриф наблюдал за ней, но она продолжала стоять там же, только высунула голову в окно, глубоко вдыхая утренний воздух. В ослепительном солнечном свете четко вырисовывался ее прелестный и удивительный юный профиль. В раздражении он заставил себя отвести от нее взгляд. Ему было досконально известно, где и с кем провела она прошлую ночь и когда вернулась домой. Он с трудом укрощал свой гнев и держался с напускным безразличием, желая в то же время избить ее до бесчувствия и душить Анри Сен-Альбана голыми руками до тех пор, пока кровь не пойдет у того горлом и носом.
На виске у него пульсировала жилка. Он напомнил себе, что в Версале неверные жены были в моде, так же как и мужья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44