– Говоря это, он приблизился к ней еще на шаг и, наклоняясь, уперся обеими руками в дверцы шкафа по обе стороны от ее головы. Таунсенд оказалась в плену его рук. Его лицо было так близко, она видела его темные ресницы, вдыхала знакомый ей теперь запах мужского тела и в первый раз за этот день не отбросила непрошеных видений прошлой ночи: его близость, прикосновения его рук, губ, его медовые поцелуи.
Она посмотрела на жилку, бившуюся у него на шее, и на миг ощутила неодолимое желание прижаться к ней губами. Она вздрогнула и поспешила поднять глаза, перехватив при этом его взгляд, который ему не удалось скрыть.
Таунсенд замерла. Сердце бешено забилось, как птица в клетке. Как хорошо знала она этот взгляд, хотя видела его только дважды: в лодке, когда он впервые поцеловал ее, и вчера ночью, когда он обладал ею в саду. Ян дал понять ей, что может произойти между мужчиной и женщиной, когда они обмениваются такими взглядами.
И вдруг волна радости затопила ее сердце: он желал ее! Желал даже после того, как овладел ею. И он сам объявил герцогине, что хочет на ней жениться. Никто – ни ее отец, ни тетя Арабелла – не подсказывал ему этой идеи. Ведь брак связывает людей навеки, и ясно, что он не делал бы этого, если бы не любил ее хоть немного!
«Бог мой, – думал Ян, глядя на смягчившееся лицо Таунсенд, на котором были отчетливо написаны ее мысли. – Она вообразила, что влюблена в меня, и все потому, что сочла меня джентльменом.
Решила: я сделал ей предложение потому, что настолько люблю ее, что хочу уберечь от скандала».
Господь милостивый, будь у него совесть, это могло быть правдой. Но он знал, что совести-то у него нет. Он был честен с собой и сознавал, что хочет взять Таунсенд Грей в жены лишь по одной причине, и эта причина – ее приданое, земельная собственность во Франции, замок Сезак в долине Луары.
Днем он решил порасспросить об этой собственности Лео Грея, справедливо считая, что тот достаточно прост, чтобы не заподозрить истинной причины проявленного им интереса. Собственно говоря, и расспрашивать-то незачем. Ян знал Сезак. Много лет назад, во время поездки в Турин, он проезжал мимо и был очарован местоположением и всей атмосферой великолепия этого начавшего разрушаться замка. Даже в те времена, опьяненный юношеской свободой, не имея намерений где-либо прочно осесть, он подумал, что подходящий человек при наличии подходящей суммы может превратить это имение в восхитительное место, способное у многих вызывать зависть.
И, конечно, позже у него появились другие, более веские причины домогаться такого замка, причины, не существовавшие в то время, когда ему было четырнадцать и тучи еще не омрачали его горизонта. Да, это правда, он хотел владеть Сезаком, даже нуждался в нем по причинам, которые не собирался открывать ни Арабелле Грей, ни ее прелестной, но глуповатой и ничего не подозревающей племяннице.
– Твой отец, естественно, проявляет осторожность, – сказал Ян, и от его хриплого голоса зрачки у Таунсенд расширились, как он и предполагал. – Ты младшая из его детей, его единственная дочь. И он, разумеется, желает тебе счастья. Надеюсь, ты сумеешь убедить его в том, что мысль о браке со мной тебе не совсем противна?
Она ощущала на своем лице его теплое дыхание, а когда он «провел рукой по ее шелковистым волосам с завитками на висках, дрожь восторга пронзила ее.
– Так я прав, ты поговоришь с ним?
– Д-да... – выдохнула она. Ян обхватил ладонями ее лицо, запрокинул его и, нагнувшись, поцеловал, призвав на помощь все свое искусство – а оно было велико – чтобы убедить ее, как глупо было бы с ее стороны передумать.
А у Таунсенд уже и мысли об этом не было. Как только губы Яна начали творить над ней свое волшебство, она почувствовала, что гнев и отчаяние, владевшие ею прежде, исчезают под воздействием других, более мощных эмоций. В ней росло желание, томление, упоительное ощущение надежности этих рук, обнимающих ее, и все это смешивалось с просыпающейся в сердце любовью и доверием к нему.
Расцветая, эти чувства поднимали ее ввысь, у нее вырастали крылья и уносили куда-то. Будущее раскрывало ей свои объятия и манило ее, и она уже не принадлежала себе.
6
– Ныне выйдешь замуж за него, ведь нет? Ради Бога, скажи мне правду, и я не поверю гнусным слухам, пока не услышу этого из твоих уст!
Перси Симпсон стоял в дверях гардеробной комнаты Таунсенд, надув губы, точно капризный ребенок, и смотрел на нее горящим, осуждающим взором. Круглая его физиономия была красной, он одевался явно в дикой спешке, чтобы поскорее прискакать из Норвича – чулки на ногах были разные, а плохо завязанный широкий галстук грозил вот-вот задушить его.
Горничная, которая заплетала Таунсенд косы, раскрыла рот от изумления и выронила длинные пряди из рук. Она одевала Таунсенд к легкому ужину, который в этот вечер давала герцогиня Букингемпширская в честь восемнадцатилетия Таунсенд.
– Перси! – Таунсенд повернулась на стуле, слишком удивленная, чтобы рассердиться. – Что ты здесь делаешь?
– Господи, я приехал узнать правду. По-видимому, я в этом графстве узнаю эту новость последним. – Входя в комнату, он от волнения споткнулся о завернувшийся уголок ковра. – Маме даже в голову не пришло самой рассказать мне. Это Элинор делала какие-то дурацкие намеки, и мне пришлось пригрозить ей... что я запру ее в подвал, если не объяснит, что же она имеет в виду.
– Оставь нас, – сказала Таунсенд горничной и плотно сжала губы, увидев выражение ее лица. И вправду, было бы несправедливо смеяться над ним, хотя бедный Перси имел особое свойство возбуждать в людях именно это желание, если не своей внешностью, то глупыми словесами.
– Скажи, что это неправда, Таун, – проговорил он, останавливаясь посредине ее бледно-голубой гардеробной, уставленной благоухающими цветами и увешанной изображениями любимых бродфордских животных: лошадей, пони, гончих собак, даже пушистой ангорской козы, которая была у Таунсенд в детстве. Столы, расставленные среди полок и шкафов, были завалены любимыми ребячьими «сокровищами» и подарками, сделанными ей уже позже. Засушенные цветы, птичье гнездо, флаконы духов, инкрустированная шкатулка из слоновой кости – все это приоткрывало тайны души девушки, которая прожила среди этого всю жизнь. Она порывисто встала из-за туалетного столика, и шелковые юбки обвились вокруг ее стройных ног.
– О помолвке еще официально не объявлено, – сказала Таунсенд, взяв трясущиеся руки Перси в свои, потому что ей вдруг стало жалко его. – Брачный контракт не будет подписан до тех пор, пока герцог не вернется из Война, и мои родители еще не дали окончательного ответа.
Перси ничего не сказал, но лицо его сохраняло негодующее выражение. В ее глазах он больше напоминал ребенка, которому не дали обещанных сладостей, чем мужчину, потерявшего свою единственную любовь.
У нее не хватило духу признаться ему, что она не сказала всей правды. Контракт был уже составлен ее отцом и герцогом Бойном с подробным перечнем приданого – ежегодного дохода, ограничений в правах пользования и всего прочего, что она принесет своему мужу. И хотя никто еще не был оповещен, кроме узкого круга родных, отец дал ей понять, что, если она пожелает выйти за Яна Монкрифа после его возвращения в Бродфорд, то он возражать не станет.
Перед отъездом в Шотландию герцог подарил Таунсенд перстень, но и об этом она не решилась сказать Перси. Это был перстень, который Ян носил сам, большой, тяжелый, с гербом Монкрифов Воинских. С внутренней стороны она обнаружила выгравированную надпись, которая, как объяснил Ян, гласила: «Берегись! Я иду!» – девиз клана Монкрифов из Война.
Перстень был велик для ее пальца, поэтому она продела сквозь него золотую цепочку и повесила на шею. Ян засмеялся, когда в первый раз увидел его во впадине на ее груди, и обещал в следующую встречу подарить ей настоящее обручальное кольцо. Говоря это, он поцеловал ее. Таунсенд взглянула на него с обожанием. Никогда прежде не была она так счастлива. Ян Монкриф ворвался в ее жизнь, точно многобалльный шторм, перевернул вверх дном ее безмятежную, спокойную жизнь и положил конец ее невинности, одновременно пробудив в ней понимание того, для чего созданы мужчины и женщины; и все же она чувствовала, что уже любит его всем сердцем и всегда, всегда будет любить.
Наверное, что-то из ее мыслей отразилось на ее лице, потому что Перси вдруг отпрянул от нее. Его толстая, некрасивая физиономия, так похожая на физиономию его матери, стала пунцовой от обуревавших его чувств.
– Ты влюблена в него?!
То был не вопрос, а резкое обвинение.
– Ну да, – спокойно отозвалась Таунсенд. – Иначе я не выходила бы за него замуж.
– Нет? А как насчет причин, по которым он женится на тебе? Элинор сказала, что это не имеет ничего общего с любовью. Она подслушала, как мама говорила нашей тете Пенелопе, что он и не думал о женитьбе, пока она не упомянула о твоем...
– Перси Симпсон! – звенящая властность этих двух слов остудила яростную вспышку Перси быстрей, чем пощечина. Красный, смущенный, он повернулся к двери в ту минуту, когда в комнату падчерицы влетела леди Кэтрин Грей, невысокая блондинка, вспыльчивая и задиристая, чей язычок мог сбить спесь с любого мужчины. Годы назад, когда отец Таунсенд начал ухаживать за темпераментной наследницей, норфолкские сплетницы горячо судачили о том, что сдержанный, высокообразованный сэр Джон Грей выбрал такую женщину, как Кейт, чтобы положить конец своей затянувшейся холостяцкой жизни. С самого начала было для всех очевидно, что привычки и склонности Кейт сильно отличаются от вкусов рассудительного сэра Джона, да Кейт никогда и не делала попыток скрыть свое отвращение к тихим научным занятиям, которые так любил ее муж.
Дети сэра Джона, бегавшие на свободе и без надзора по дому, где всюду чувствовалось отсутствие заботливой женской руки, задавали себе те же вопросы, но Кейт быстро сумела завоевать сперва их уважение, а затем и любовь. Когда их спрашивали, почему так получилось, члены семьи Грей просто пожимали плечами, трудно было объяснить посторонним, какие чувства испытывают они к Кейт. Организаторский талант, умение выслушать и быть беспристрастным судьей всех проступков помогли ей почти без всяких усилий справиться с хаосом, царившим в Бродфорде со времени болезни и смерти недалекой, но доброй Дженет Грей.
– Горничная Таунсенд любезно сообщила мне, что ты здесь, – сказала Кейт, окинув племянника недобрым взглядом. – И хотя я понимаю, что побудило тебя приехать, и, клянусь, искренне тебе сочувствую, ты ни под каким видом не получишь моего разрешения сейчас или когда-либо входить в спальню твоей кузины. Ступай вниз. Миссис Пикль подаст тебе чай. Я послала за Геркулем, чтобы он составил тебе компанию, и мы тоже скоро придем.
– Да, тетя Кэтрин... – Опустив голову, Перси молча вышел из комнаты. Провожая его взглядом, Таунсенд опять еле удержалась от смеха. Устыдившись этого, она зажала рот рукой. Ей не хотелось встречаться глазами с проницательной Кейт.
– Думаю, что мы недооценивали чувства Перси к тебе, – произнесла через минуту Кейт, которая, чуть прищурившись, наблюдала за падчерицей. В платье из бледно-голубого атласа, с пышными рукавами и отделкой из кремовых кружев, с волосами, ниспадавшими на плечи и на спину, как расплавленное золото, Таунсенд была прекрасна, как роза в расцвете своей красоты. Ее суживающееся к подбородку личико с лучистыми голубыми глазами поистине завораживало, и Кейт должна была сознаться, что не винит Перси за те чувства, которые он питает к своей кузине.
Вероятно, то же самое испытал и Ян Монкриф, когда в первый раз увидел Таунсенд Грей, иначе не устремился бы так быстро за желанной наградой, которую сэр Джон надежно скрывал все эти годы в глухом уголке Норфолка. Нет сомнений, что герцог Войн повидал на своем веку достаточно женщин, чтобы распознать, какое перед ним сокровище – голубоглазое, очаровательное и невинное.
Что-то кольнуло ее при этой мысли. Да поможет Бог Таунсенд, если герцог Войн замышляет что-то недоброе в отношении нее или будет плохо обращаться с ней после свадьбы, или нарушит заповеди настоящего аристократа. И да поможет Бог ей, Кэтрин, если она совершила ошибку, убеждая мужа дать согласие на этот брак, несмотря на явную поспешность, с какой сделал предложение Монкриф. Кейт не хотелось думать, что она обманулась, когда за нагловато-красивым лицом Монкрифа и высокомерием столичного жителя разглядела в нем нечто, тронувшее ее сердце и убедившее ее в том, что он – один из немногих, кто достоин Таунсенд, которая и сама-то одна на миллион невест.
Кейт кивком указала на столик и резко, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства, проговорила:
– Пусть это сделает горничная. Оденься. Мы опоздаем, если ты не поторопишься. А я постараюсь наилучшим образом отделаться от твоего кузена.
И с этими словами умчалась, не дав себе труда убедиться в том, что ее приказания исполнены. Будучи очень, даже слишком привязана к Таунсенд, она считала, что лучше этого не показывать такой порывистой плутовке, какой была ее падчерица.
После празднования своего восемнадцатилетия «порывистой плутовке» довелось узнать нечто такое, чего ей не хотелось бы знать, будь на то ее воля. Впервые в жизни на собственном опыте узнала, какую муку, какую тоску может испытывать глупая влюбленная девушка. Больше всего огорчало ее, что письма из Шотландии приходили слишком редко, чтобы утолить ее страстную тоску по Монкрифу. А когда он все же писал, это были не более чем короткие записочки, вложенные в письма к ее отцу с различными поправками к брачному контракту. Таунсенд знала, что писать длинные, романтические письма совершенно не в духе Яна, но не могла не жаждать таких писем.
– Какой ты еще младенец, – сказал ей наконец Геркуль, которому страшно надоел слезливый вид сестры, бродившей по залам Бродфорда и, казалось, потерявшей всякий интерес к охоте и рыбной ловле. Она оставалась совершенно равнодушной к зову весны, идущему от садов и лугов, как ни соблазнял он ее всем этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44