— вскричала Елизавета с жаром. — Все, чего тебе не хватает, — это немного лондонской жизни, моя милая.Дочь с улыбкой подошла к ней. Она была на три дюйма выше матери, чья миниатюрная фигура была одним из преимуществ для Александра Поупа, и в тот момент могло показаться, что старшая из них — Мелиор Мэри. Она обняла Елизавету за плечи.— Дорогая моя, боюсь, что мне действительно будут предлагать выйти замуж. Но у меня слишком недомашний характер. Я не создана для однообразных ежедневных улыбок какому-нибудь скучному мужчине, не смогу каждый день заказывать его любимые блюда глупым поварам. А что касается постели с нелюбимым…— Мелиор Мэри!— Но ведь это так, не правда ли? Год за годом терпеть и копить в себе обиду? — Она отвернулась и посмотрела в окно. — И все же есть на свете любовь, мама. Есть страсть, способная превратить каждый день жизни в радость.Елизавета молча смотрела на нее, не зная, что ответить. Дочь махнула рукой кому-то, проходившему по саду под окном.— Кто там? — спросила мать.— Всего лишь Митчел.К большому облегчению Елизаветы, появилась возможность сменить тему разговора, и она заметила:— Я не слишком хорошо знаю этого человека. Он кажется мне слишком молчаливым.Мелиор Мэри снова невесело засмеялась.— О, при необходимости он может говорить много.— По-моему, лучше ему вернуться в Рим.— Митчел не может этого сделать, мама. Уж он-то знает, что такое любовь и преданность. Он готов был умереть ради графа Нитсдейла, а теперь предметом его обожания стала я.— Что ты говоришь?— Ничего! Ничего такого, что могло бы тебя встревожить. Он моя собака, мой раб, моя правая рука — называй, как хочешь.Елизавета села.— Я думала, что эту роль играет Мэтью Бенистер.Мелиор Мэри взглянула на нее ледяными глазами.— Значит, ты неправильно думала, мама.Как будто что-то отбрасывая от себя, она тоже села и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, предложила:— Мне так хочется чаю! Может быть, мы начнем без Сибеллы?— Сибелла не придет. Она нездорова.— Да?Их глаза встретились. Мелиор Мэри смотрела так пристально, что взгляд Елизаветы вдруг приобрел странное оборонительное выражение.— Что с ней? Давно она больна?Елизавета расправила складки платья.— Сибелла в последнее время сама не своя. Ну а недомогание, кажется, появилось только сегодня.Воцарилась тишина, наполненная тысячами вопросов, о которых Елизавета даже не могла догадаться.— Интересно, в чем же дело? — спросила Мелиор Мэри так тихо, что ее голос не потревожил бы даже спящего младенца.— Не знаю. Мелиор Мэри, почему ты так странно глядишь на меня? О чем ты думаешь?Наследница поместья Саттон посмотрела сначала на кончики своих пальцев, потом на складки платья у себя на коленях и наконец ответила:— Так, ни о чем, мама. Совсем ни о чем.Но это «ни о чем» означало совсем обратное.В напряженной тишине вошли две служанки, неся перед собой подносы с чаем и со всем, что к нему полагалось. Елизавета вдруг обнаружила, что сидит и считает на пальцах: в последний раз Джозеф был в Англии в начале апреля, а сейчас сентябрь. Могло ли это быть тем, о чем она думала? Но если он оставил Сибеллу в таком положении, то наверняка бы уже проявились какие-нибудь внешние признаки.Она решила идти напролом и, очень твердо посмотрев на дочь, спросила:— Сибелла о чем-то говорила тебе? Не бойся, скажи мне. Если в Саттоне скоро появится ребенок, мне бы очень хотелось об этом знать.— Ребенок? — удивленно переспросила Мелиор Мэри. — Знаешь, мама, я совсем другое имела в виду, но когда ты об этом сказала… Возможно.Елизавета еще никогда не была так откровенна, как в тот момент:— Послушай, девочка моя. Не скрывай от меня ничего. Ты ведь подразумевала именно это?Мелиор Мэри опустила глаза.— Может быть. Ты мудрее меня. Если бы я как следует переварила в себе свои догадки и пришла к правильному выводу, тогда ты бы тоже об этом узнала.Елизавета, помолчав всего секунду, произнесла:— Есть только один способ найти правильный ответ — прямо спросить обо всем Сибеллу.В своей комнате над конюшнями плакал Мэтью Бенистер. Он плакал о том, что не знает, кто его родители, о том, что никогда не испытал ни материнской любви, ни отцовской строгости, ни привязанности брата или сестры. Он плакал оттого, что его сердце разрывалось между Мелиор Мэри и Сибеллой. И оттого, что в конце концов ему пришлось предать их обеих.Если бы только он мог понять, если бы мог поговорить с Сибеллой, постичь, что же произошло в том неверном мерцании лунного света. Но это было ему недоступно. Как будто закончилась пьеса, в которой все сыграли свои роли до конца. У Сибеллы, казалось, больше нет для него времени. И та самая короткая в году ночь стала ничем для них обоих.И Мелиор Мэри, словно догадываясь, что произошло той ночью, стала мучить его своей жестокостью. Он был почти уверен, что она каким-то образом обо всем узнала.Шаги на лестнице на минуту возродили его надежды, но это оказалась не Мелиор Мэри, а этот изуродованный шотландец, появившийся в дверях.— Что вам нужно, Митчел? Я болен. Оставьте меня в покое.— Вы не больны. Вас поймали. В вашей постели была жена Джозефа Гейджа, и Мелиор Мэри видела это.Гиацинт выпрямился.— Значит, она все знает?— Да. Она бежала вниз по ступенькам и плакала, как будто ее сердце вот-вот разорвется. Я мог бы убить вас за это.Помолчав, Гиацинт сказал:— Мне кажется, вы не знакомы с насилием, Митчел.Митчел остановил на нем сверкающий, пышущий гневом взгляд:— Отчего же, — сурово ответил он. — Я видел, как одних людей вынуждали убивать других людей, как завоевателей заставляли хватать маленьких детей и ломать им кости об острые скалы, как солдат заставляли насиловать женщин, пока у них не ломались ноги и не лопались матки…— Замолчите, ради Христа! Я говорю о магическом притяжении, о том принуждении, которое вам понять не дано.— Я кельт, Бенистер. Я знаком с магией и знаю о той неуловимой черте, которая отделяет добро от зла. По-моему, здесь поработало зло.Гнев Гиацинта, так долго скрываемый, наконец вспыхнул:— Ну, если даже и так, не я в этом виноват!Лицо, изуродованное шрамом, спокойно повернулось к нему.— Какая бы сила здесь ни участвовала, она очень древняя и могущественная. Но, откуда бы она ни исходила, мое дело — только уберечь от нее мисси, и мне совершенно безразлично, что станет со всеми остальными.Гиацинт встал, чтобы иметь возможность посмотреть ему в лицо.— Хорошенькая у вас позиция! Ну что ж, опекайте свою мисси и дальше — она, может быть, позволит вам целовать ей ноги в обмен на вашу жизнь и при этом будет плевать на вас. И, кстати, поместье Саттон, замок и его хозяева и наследники несут действительно на себе печать проклятия. Попробуйте-ка побороть его!— Я пришел сюда из страны, полной странных историй и сказок, молодой человек. Таинственная комната во дворце Глеймис, в которой живет ужасный монстр, преследующий семью, призраки волынщиков, чудовища, живущие в озерах, — я верю во многие такие вещи, но больше всего я верю в свои руки и в силу моих кулаков. .— Они вам не помогут, если вы столкнетесь с привидением!Митчел презрительно хмыкнул и вышел из комнаты, не оглядываясь.Стоял конец сентября 1719 года. В это время на землю опускается холодная и влажная дымка, и замок Саттон был словно погребен под водяными парами. Все погрузилось в безмолвие, и не надо было обладать богатой фантазией и особой смекалкой, чтобы догадаться, что дом отрезан от остального мира и его обитатели оказались в вынужденном заточении. С каждым днем возрастала напряженность в их отношениях. Они почти не надеялись вернуться к прежнему благополучию и все начать сначала.Джон, меньше всех страдавший от всех этих неурядиц, сидел в своем кабинете перед ярко горящим камином, держа в одной руке стакан с портвейном, а в другой — свои деловые бумаги. Подбодренный известием Джозефа о том, что состояние увеличилось в четыре раза благодаря вкладам в Фонд «Миссисипи», Джон сделал щедрый вклад в компанию «Южное море». Ожидались огромные доходы от торговли с Южной Америкой, поэтому дивиденды Джона были весьма утешительными. Компания «Южное море», созданная в 1711 году, была столь могущественной, что одна акция в те дни стоила сто фунтов. Но и он, и Джозеф были уже вполне хорошо устроены — они рассчитывали на большие проценты от фонда владения.В тот же серый день в библиотеке по разные стороны камина сидели Елизавета и Мелиор Мэри, каждая уткнувшись в свою книгу. Под внушительного вида обложкой, на которой красовалась надпись «Руководство миссис Геррон по ведению домашнего хозяйства», Елизавета скрывала собрание сочинений Александра Поупа, в то время как Мелиор Мэри — конечно, не так старательно, как мать, — прятала роман «Сумасшедший аббат из Роквуда» под прикрытием «Особенностей флоры и фауны Суррея». Периодически одна из них подбрасывала поленья в огонь, чтобы избежать постоянных звонков прислуге. Таким образом, ненастье этого дня обошло их стороной, и только вопрос Елизаветы вернул их к реальной жизни.— Что Сибелла? Отдыхает?— Наверное, — проронила Мелиор Мэри, едва поднимая глаза.— Что ж, раз ребенок должен родиться через четыре месяца, ей надо быть очень осторожной.— Да, — односложно ответила дочь, слегка приподняв темные брови, и Елизавета подумала, что ситуация действительно довольно странная.Для женщины на сносях Сибелла была все еще слишком стройна. По расчетам Елизаветы, ребенок должен родиться уже в январе, но теперь, судя по внешности приемной дочери, она сказала бы, что та родит не раньше весны. Но это, конечно, невозможно, потому что бедный Джозеф уехал из Англии 23 апреля. Все эти мысли заставили ее сказать вслух:— Ты знаешь, что твой отец узнал от посла? Кажется, дядя Джозеф может вернуться в любой день.Мелиор Мэри закашлялась.— Должно быть, он очень ее любит, раз до сих пор не приехал и ждет, пока его внешний вид придет в норму, чтобы не перепугать ее. Любой другой мужчина уже давно примчался бы к жене, даже будучи истинным скелетом.Елизавета быстро подняла глаза. В последнее время она стала замечать, что для Мелиор Мэри нет большего удовольствия, чем отпускать колкости в адрес Сибеллы. Она разбрасывала свои остроты направо и налево. Но все старались пропускать их мимо ушей. А Елизавета, стремясь оградить себя от волнений, приписывала ехидство дочери своему воображению.— Джозеф действительно любит Сибеллу, — медленно ответила она. — И, вероятно, очень боится причинить ей боль. Вполне возможно, что он будет скрываться до тех пор, пока снова не превратится в величественного человека, повесу, если хочешь, каким она всегда его знала.Голос Мелиор Мэри слегка дрожал:— Это, должно быть, так прекрасно — вызывать в других столь глубокие чувства.На мгновение она почувствовала себя уязвимой и слабой, как в то время, когда ее преследовали злые духи. Елизавета, ничего не понимая, поднялась со стула, подошла к дочери, стала перед ней на колени и обняла за талию.— Милая моя, у тебя тоже будет такая любовь. Конечно, немного стыдно, что Сибелла, твоя сестра… — Она почувствовала, как дочь напряглась и отпрянула назад, а может быть, ей это только показалось. — …Вышла замуж раньше тебя, но тебе ведь нет даже восемнадцати. Ты еще разобьешь столько сердец, моя любимая!И снова заговорила Мелиор Мэри своим странным глухим голосом:— У меня нет никакого желания заставлять страдать других людей. Но, мама! — Она посмотрела на Елизавету страстными большими глазами. — Поклянись, что ты никогда не заставишь меня выйти замуж только для того, чтобы успокоить бдительность соседей и не возбуждать слухов. Или для того, чтобы поместьем Саттон мог управлять мужчина. Я лучше останусь старой девой, чем пойду на компромисс!— Неужели старой девой?— Не смейся надо мной. Пообещай, что мне никогда не придется вступить в брак без любви.— Хорошо, обещаю.И только после этого Елизавета почувствовала, что дочь успокоилась, и, погладив ее по серебристым волосам, она вернулась на свое место перед очагом. Но наверху, слева от Длинной Галереи, терзалась другая душа. Дрожа от холода, потому что огонь в этой огромной комнате не разжигали, поскольку ею мало пользовались, в странном сумеречном свете из угла в угол молча ходила Сибелла.Под ее скрещенными руками в ее утробе спокойно лежал ребенок, который, как все предполагали, уже должен был двигаться, полный жизненной энергии. С Сибеллой случилось самое ужасное и в то же время самое обычное. В момент прекрасного и возвышенного соединения их тел, когда Мэтью Бенистер в нечестивом и радостном порыве овладел ею, в момент невозможного наслаждения, охватившего обоих, в ней зародилась новая жизнь. Семя Гиацинта проросло внутри нее, и она была рада этому. А сейчас, в таинственной магии вечера, на Сибеллу нахлынули воспоминания, и стыд разъедал душу. Она предала Джозефа Гейджа, любившего ее беззаветно.Сибелла дошла до конца галереи и уже собралась повернуть обратно, как вдруг заколебалась. Было непонятно, что заставило ее пролезть через маленькое отверстие в перегородке, но она все-таки протиснулась через него и вовсе не удивилась тому, что оказалась в маленькой комнатке за заграждением не одна. Напротив окна, где Роуз Уэстон ожидала человека, принесшего известие о казни Фрэнсиса, где Кэтрин Уэстон грезила о своей любви к сэру Джону Роджерсу, где леди Уэстон, сидя со своими служанками, высматривала все ту же Кэтрин, которая должна была вот-вот появиться, напротив того самого окна стояла худощавая фигура, которая, как только Сибелла вошла, повернулась и подняла к лицу худую руку. Ошибки быть не могло — в этой изможденной и прекрасной женщине Сибелла узнала Амелию, свою мать.Несмотря на то, что Сибелла очень любила ее и сама была причастна к сверхъестественному, она все-таки не могла двинуться с места, понимая, что, должно быть, находится в страшной опасности, если мать сделала такой огромный шаг из темноты небытия и пришла к ней. И все же видение было неясным, словно тающим на фоне витражей, и временами казалось просто игрой света.Сбросив оцепенение, Сибелла сделала несколько шагов вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40