Выбора у меня не было. Слава Богу, то, что я много лет провел во Франции, до некоторой степени извиняет в его глазах мою политическую лояльность. Мне также удалось убедить его, что брак мой якобы не по любви, а исключительно по расчету. К сожалению, я так сжился с этой ролью, что Энни сама в это поверила. Что ж, — Ангус в запальчивости рванул на груди одежду, — вот он я, весь перед тобой! Убей меня, если хочешь, избавь от позора, от необходимости предавать родину, лгать жене…
Джон рванул было свой, меч из ножен, но затем бросил его в снег.
— Значит, — прищурившись, проговорил он, — ты продался англичанам ради безопасности собственной шкуры? Так прикажешь тебя понимать?
— Приходится признать, что да. Но и ради безопасности моей семьи, жены, матери… Презирай меня — я заслужил. Но учти и то, что неприкосновенность Энни позволяла ей проделывать безнаказанно многое из того, чего бы иначе она не смогла делать…
Макгиливрей на минуту задумался. Подобрав с земли свой меч, он сунул его в ножны.
— Сукин сын! — прошептал он. — Что же ты сам-то ей не сказал? Избавил бы ее от стольких мучений…
— Я понимаю, — кивнул Ангус, — но я думал, что так я лучше смогу ее защитить. Чем искреннее она бы меня презирала, тем скорее бы я смог убедить Лудуна и других, что мой брак — исключительно по расчету…
— Все равно ты мог бы ей сказать.
— Ах, мой друг, — вздохнул Ангус, — я так давно ношу эту маску, что уже, считай, с ней сросся…
— Ты так сросся со своей маской, что твоя жена была на волосок от того, чтобы изменить тебе!
— Мне пришлось рискнуть. Представляешь, какова была бы реакция Форбса, если бы я заявил, что безумно люблю свою жену?
Джон снова задумался на минуту.
— Все равно, — мрачно упорствовал он, — сама Энни вряд ли сочтет это твое оправдание достаточным. Если сама она готова пожертвовать жизнью ради родины, простит ли она тебе, что ты предал родину ради безопасности жены?
— Она не должна об этом знать. Поклянись, Джон, что ты ей ничего не скажешь!
— С чего бы это я должен тебе в этом клясться? — фыркнул Джон. — Энни должна обо всем знать!
— Умоляю тебя, Джон! Это лишь причинит ей ненужные страдания.
— Ну, хорошо, — прищурился горец, — а другие? Ферчар и все остальные? Должны они знать, почему глава их клана на стороне англичан?
Ангус привел, насколько возможно, разорванную в запальчивости на груди одежду в порядок.
— Если не веришь мне, — начал он, — посмотри на себя. Еще пару минут назад ты готов был меня убить, а сейчас у тебя такой вид, как был тогда, когда мы — помнишь, должно быть? — были детьми и Ранальд Макфиф толкнул меня в болото. Я вылез весь в слезах, ибо перепачкал свой новенький костюм, мальчишки стали смеяться… Ты был на пять лет меня моложе, но готов был их всех убить. Я не удивлюсь, если сейчас ты вызовешься проводить меня до самого Фалкирка!
Губа Макгиливрея скривилась, словно он собирался плюнуть.
— Да ради Бога, — усмехнулся он, — иди куда хочешь, делай что хочешь… Если мы сегодня победим, в чем я уверен, все гарантии твоего Форбса не трогать твою жену не будут иметь никакого значения.
— При всем сочувствии я не верю в вашу победу. Да, вы честны, отважны, боретесь за правое дело, но у кого больше солдат и пушек?
— Значит, ты с теми, кто сильнее? — Глаза Джона сузились. — Можно ли после этого назвать тебя бескорыстным человеком?
— Если англичане победят, они не станут с ней церемониться. Могут сделать все, что угодно — пытать, изнасиловать, повесить…
— Этого никогда не случится! — Рука Джона снова машинально потянулась к мечу.
— И что же ты сделаешь, герой, чтобы этого не произошло? Можешь ли ты утверждать, что и сам выживешь в этой битве? Если бы ты сам увидел однажды вблизи, скажем, отряд английской конницы, сразу бы, я уверен, поубавил свой пыл. Я ни на секунду не сомневаюсь, что ради Энни ты готов пожертвовать жизнью. Но что, скажи на милость, у тебя есть, чтобы ее защитить, кроме этого меча, которым ты безрассудно размахиваешь? А мои бумаги могут обеспечить ей безопасность.
Макгиливрей скрипнул зубами. Он вынужден был признать, что Ангус в чем-то прав. Он никогда не думал о том, что станет с Энни в случае их поражения, старался гнать от себя мысли об этом. Энни считала Джона бесстрашным, но сам-то он знал, что он такой же человек из плоти и крови, как и все…
— Хорошо, — произнес он. — Клянусь, что Энни об этом не узнает. Я даже не стану рассказывать ей о нашей встрече, об этом разговоре. Стоит мне заикнуться хотя бы одним словом, как она тут же начнет вытягивать из меня все подробности, а лгать ей я не могу. Но я постараюсь, чтобы во время боя она держалась подальше от самых опасных мест.
— Умоляю тебя, Джон, постарайся, постарайся любой ценой! Привяжи ее к дереву, в конце концов, если по-другому не сможешь, — я разрешаю.
— Энни — не кукла, Ангус. К тому же она единственная, кто может удержать Ферчара…
— Силы небесные! Ты хочешь сказать, что Ферчар…
— А что я могу с ним сделать? Упрям как осел! Еле держит меч, а туда же… Только Энни может его отговорить. Если уж и она не сможет, придется тогда мне привязывать их обоих!
Глава 15
Энни хотелось побыть одной, но когда Робби и Джеми постучали в ее дверь, она, разумеется, не могла не отворить. С тех пор как ушел Ангус, прошел примерно час, и все это время Энни просидела в темноте, завернувшись в одеяло, все еще хранившее его запах. Сначала она жалела себя, потом, решив, что это бесполезно, начала злиться на себя; наконец то и другое сменилось ледяным отчаянием.
Злиться на Ангуса Энни не могла, как бы ей этого ни хотелось. Она понимала, что муж был прав, спрашивая, почему именно он должен уступить ей, а не она ему. Как ни странно, это успокаивало ее, ибо убеждало, что у нее нет необходимости оправдывать свою любовь к Ангусу перед самой собой или кем-нибудь другим. Ангус был по-своему таким же благородным человеком, как Ферчар, Макгиливрей или Камерон. Но главным было даже не это, а то, что Ангус продолжал любить ее, несмотря на разницу в политических пристрастиях, в социальном происхождении, различие темпераментов… Не каждая жена может похвастаться такой безумной любовью со стороны собственного мужа.
Услышав стук в дверь, Энни, завернувшись в одеяло, пошла открывать. На пороге стояли близнецы, вооруженные до зубов: в руках мушкеты, на поясе — мечи, за поясом — еще по мушкету и нож, еще один нож — за отворотом правого рукава. Несмотря на то что нависавшие тучи угрожали сильным снегопадом, они были без пледов. Шлемы начищены до блеска, на груди — бляхи с гербом клана. В целом вид их был решительный и бодрый, словно они и не пьянствовали накануне в таверне.
— Что ты так уставилась на нас, словно у нас по две головы? — усмехнулся Джеми.
Энни посмотрела за спины братьев, на горизонт. К ее дому отовсюду стягивались вооруженные до зубов люди. Заснувшие на дороге Джиллиз и Максорли вскочили, лихорадочно протирая глаза, но, не успев прийти в себя, тут же бросились домой вооружаться, крича по дороге товарищам, чтобы не начинали бой без них.
— Что происходит? — спросила Энни. — Куда это они все?
— Как что? — Джеми, казалось, был искренне удивлен ее вопросом. — Лорд Джордж велел готовиться к бою! Англичане, похоже, не торопятся начинать, должен же кто-то первым… Макгиливрей велел нам зайти за тобой. Наш клан идет во второй колонне, за Камеронами.
— Клянусь Богом, сегодня нам предстоит рубка на славу! — горячо поддержал его Робби. — Поторопись, сестренка, ты же ведь хочешь быть со всеми.
Энни сбросила одеяло — в молодости она бессчетное количество раз купалась с кузенами нагишом, и стесняться ей было нечего — и начала натягивать штаны, чулки, ботфорты, рубаху… Сегодня, решила она, ей следует облачиться в парадный кафтан, длинный, приталенный, небесно-голубой с золотыми позументами, и надеть к нему кружевное жабо. Два ремня крест-накрест через плечи, на одном — пистолет, на другом — меч. Сверху — синий бархатный плащ с золотыми пуговицами. Расчесываться как следует было некогда, и Энни, заколов волосы, убрала их под шлем. Никогда еще Энни не приходилось одеваться так быстро.
Одевшись, она поспешила за близнецами туда, где ждал ее Брус, так Энни назвала своего коня. Но, занеся уже ногу в стремя, она вдруг снова опустила ее на землю и побежала в дом. Найдя в кармане кафтана, который она носила по будням, медальон с портретом Ангуса, Энни повесила его на шею и вернулась к коню.
Втроем они направились туда, где поджидали их Макгиливрей и другие вожди клана. Поле быстро заполнялось людьми, строившимися в боевом порядке. Шестидесятисемилетний лорд Питслигоу, увидев Энни, приветливо поднял руку. Помахал ей рукой и молодой граф Мюррей со своим отрядом гусар, выделявшихся среди других меховыми шапками и черными крестами на плащах. Отряд лорда Элчо, состоявший из очень знатных и богатых людей в красно-синих мундирах на холеных как на подбор жеребцах, смотрелся так, словно шел не в сражение, а на парад. Большинство же шотландцев были облачены в килты и грубые, но теплые куртки. На шлемах — эмблема клана. Перед каждым отрядом — волынщик, наигрывавший гимн клана, вселяя боевой дух в товарищей. Сегодня эти простые, ничем не примечательные до сих пор люди должны были на века войти в историю.
Сердце Энни зашлось от радости, когда, поднявшись на последний пригорок, они увидели отряд их клана, поджидавший своего бесстрашного и прекрасного полковника. Увидев Энни, горцы приветствовали ее таким дружным «Ура!», что заглушили даже пронзительные звуки волынки. Некоторым из них суждено было сегодня погибнуть, другим — на всю жизнь остаться немощными калеками, но все они, казалось, шли в бой как на праздник.
Макгиливрей, улыбавшийся так же широко, был, разумеется, на коне, во главе своих людей. Повседневный шерстяной кафтан он сменил на изысканный шелковый, ботинки — на сапоги на оленьем меху. На голове — медный шлем с белой кокардой Стюартов, за спиной — боевой топорик, который в умелых руках Джона мог быть в сто раз опаснее, чем многочисленные пистолеты, которыми были увешаны его бока. Отсалютовав Энни, Джон улыбнулся еще шире.
— Рад видеть тебя, Энни. Лорд Джордж хотел, чтобы ты ехала с принцем, но я настоял, чтобы ты была с нами, со своими людьми. Я был прав?
— Разумеется, — кивнула она.
По рядам бойцов снова прошел восторженный гул. Сморгнув навернувшиеся на глаза слезы, Энни пришпорила верного Бруса, чтобы занять свое место во главе отряда. Умное животное, словно понимая, какой важный сегодня день, несло свою всадницу легко, торжественно. В отличие от большинства лошадей, пугавшихся пестрого скопления народа и пронзительного гула волынок, Брус был спокоен и ни разу не оступился.
Сделав последний глоток, Адриенна де Буль поставила чашку на стол. Уоршем, бесцеремонно наклонившись к ней, слизнул с ее губ следы шоколада. Майор понятия не имел, который шел час, за окном стояла какая-то неопределенно-серая мгла. В окно стучал ветер, сыпал мокрый снег. Голова у Уоршема была такой тяжелой, словно он накануне осушил как минимум бочку спиртного, хотя майор готов был поклясться, что на самом деле количество выпитого не превышало двух-трех бокалов легкого вина.
Уоршем в сотый раз коснулся роскошного тела мадемуазель де Буль, словно недоумевая, почему такая красотка из толпы офицеров выбрала именно его. Адриенна отвечала ему поцелуем, и майор решил, что все остальные дела, какими бы они ни были важными, подождут.
В соседней комнате — роскошной спальне со стенами, обитыми изысканным батистом, — майор Гамильтон Гарнер, прохрипел что-то нечленораздельное в облеванную подушку. Женщина, лежавшая рядом с ним, осторожно выбралась из кровати, стараясь не разбудить его.
Она сама виновата, что ночь получилась такой мерзкой! Никто не заставлял ее ложиться с этим типом в постель. Но во время банкета этот блестящий офицер был так галантен и остроумен, осыпал ее такими изысканными комплиментами, от которых кружилась голова… Кто же мог знать, что в конце концов он напьется хуже свиньи?
Женщина снова посмотрела на Гарнера. Тот снова прохрипел что-то неразборчивое — похоже, грозил чем-то воображаемому врагу. Сделав презрительный жест и ругаясь себе под нос, женщина покинула спальню.
В гостиной недавно проснувшийся генерал Хоули, задрав ноги на стол, давал своему адъютанту распоряжения относительно начинавшегося дня. Голова у генерала раскалывалась, во рту стоял какой-то странный вкус, который не смогли перебить даже несколько чашек шоколада, мысли мешались, и, казалось, он диктовал адъютанту что-то несуразное…
— Постельное белье, — говорил он, — я беру себе. Распорядитесь, чтобы все было как следует постирано и выглажено. Кстати, здесь, во дворце, как я успел обратить внимание, неплохая библиотека, я, пожалуй, возьму ее. Нужно только проследить, чтобы книги не пострадали при перевозке. Что еще, дай Бог памяти?.. А, да, в моей спальне на камине симпатичные часики, и китайская ширмочка тоже ничего… А сервиз этот, — он кинул взгляд на буфет, где стоял набор изысканной фарфоровой посуды, — я, пожалуй, подарю жене брата, она, кажется, любит подобные вещички. И проверьте как следует погреба: говядину, сахар, ветчину… Э, да что там, — он махнул рукой, — берите все, леди Килмарнок не обидится…
Леди Килмарнок была хозяйкой дворца, где «гостил» сейчас генерал.
— А что пообещать ей в качестве компенсации? — поинтересовался адъютант.
— За компенсацией пусть обращается в суд! — фыркнул Хоули. — Пусть скажет спасибо, что мы вообще не конфисковали все ее имущество подчистую! Пускай не врет, что муженек ее уехал по делам — у меня есть веские основания подозревать, что на самом деле ее благоверный сейчас в армии самозванца. Так что пусть эта дамочка помалкивает, если ей дорога ее шкура! Кстати, эти занавески тоже не мешало бы прихватить…
— Хорошо, я распоряжусь, сэр.
В дверях гостиной раздался легкий женский смешок, и Хоули поспешил скинуть ноги со стола и вытянуться по струнке, приветствуя свою хозяйку — молодую, привлекательную, всегда смешливую даму, державшуюся одинаково непринужденно с господами и слугами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40