— И ты еще смеешь говорить, что мне надо бы постыдиться! А тебе-то самому не стыдно?
— О чем ты? — Ангус недоуменно заморгал, словно сыч.
— Сам знаешь. Я там была, я слышала все, о чем ты говорил с Форбсом. Ты так искренне желал присоединиться к генералу Хоули в Эдинбурге! Ты говорил, что устал от фокусов жены… Ты, по сути, отрекся от своего народа! Или, может, я все-таки ошиблась — это был не ты?
— Не уводи разговор в сторону! — проворчал Ангус, сам, в свою очередь, пытаясь уйти от обвинений жены. — Ты представляешь, что бы с тобой сделали, если бы вдруг обнаружили, что ты подслушиваешь важнейшее тайное совещание?! Благодари судьбу, что за второй портьерой прятался я, а не этот идиот Уоршем или, скажем, Гарнер!
— Да что бы ни случилось со мной в таком случае — все лучше, чем твое предательство!
Ангус отвернулся, но от взгляда Энни не скрылось, что щеки его густо покраснели.
— Бумаги по-прежнему у тебя, — поинтересовался он, — или ты уже успела отдать их своему Макгиливрею?
— Почему ты не отвечаешь на мои обвинения?
— Ты выставила против меня столько обвинений, что я даже не знаю, с которого начинать!
— А что мне оставалось делать? Ты обещал мне, что твои люди не будут участвовать в боях против повстанцев — теперь ты это обещание нарушил. Ты так клялся и божился, черт побери, что я, дура, тебе поверила! Теперь-то тебе меня не обмануть — я знаю, что стояло за твоими клятвами!
— Тогда я искренне верил, что смогу сдержать эту клятву.
— Что ж, не прошло и пары дней, как ты ее нарушил… За эти два дня что-то изменилось?
Ангус так нервно ерошил волосы, что за несколько минут идеальная прическа превратилась в гриву пещерного льва.
— Ты знаешь, — задумчиво начал он, — в чем-то ты права: за эти дни для меня действительно кое-что изменилось. Но не в тот момент когда я пообещал Форбсу, что мои люди примут участие в …
— А в какой же?
— Тогда, когда я сказал Лудуну, что Макгиливрей позавчера ночью был у меня.
— Лудуну? Ты хотел сказать, Уоршему?
— Нет, я не оговорился, именно Лудуну. Я уже не в первый раз рассказываю эту легенду. Странно только, что Уоршем мне поверил — по его сведениям, Макгиливрей был тогда в Данмаглассе.
— Почему ты это сделал? — Удивлению Энни не было пределов.
— Потому, что у меня были основания подозревать, что они заманили его на этот бал, чтобы арестовать. Не подумай только, что я одобряю деятельность твоего Макгиливрея, но он все-таки мой сосед, в какой-то мере друг… К тому же, если бы я не снял с него подозрения, ниточка потянулась бы дальше и дошла бы до тебя, моя красавица. Разумеется, все это было до того, как я собственными глазами увидел, как моя благоверная шарит в секретере Форбса. Ты хотя бы отдаешь себе отчет, умница, чем это пахнет? Пожизненным заключением как минимум… Вышесказанного, я полагаю, достаточно, чтобы согласиться, что мне теперь не до оправдания своих действий!
Энни почувствовала, что у нее начинает отвисать челюсть, глаза готовы вылезти из орбит.
— Я лишь вчера узнала, что наши пытались атаковать людей Уоршема, что Джон при этом был ранен…
— Ранен? — удивился Ангус.
— Его чудом не убили.
Ангус прикусил губу. Весь вид его говорил, что он, еле сдерживаясь, борется с собой, чтобы не взорваться.
— Бумаги по-прежнему у тебя? — повторил он сквозь зубы свой вопрос.
— Нет, твоя мама считает, что у нее они будут в большей сохранности.
— Господи! — Ангус закрыл глаза и схватился за голову. — Что она с ними сделала? Кому отослала?
— Не знаю.
Голос Энни был спокоен, но взгляд все равно выдал ее ложь.
Пресловутые бумаги были получены Форбсом из Франции, от одного из его шпионов при дворе Людовика. Ферар, разумеется, разберется, для чего могут пригодиться эти сведения, ..
— Что ты теперь собираешься делать? — спросила Энни, Вопрос жены вывел Ангуса из задумчивости.
— Что я собираюсь делать? — отрешенно переспросил он. Ангус знал, что ему хочется сейчас сделать — ударить Энни, трясти ее до умопомрачения… Сжав руки за спиной, он отвернулся, глядя в окно. За окном пролетел ястреб. Казалось, птица парила, без всяких усилий с ее стороны, несомая ветром. Крылья были неподвижно раскинуты, лишь голова вращалась, высматривая добычу. Ястреб почему-то напомнил Ангусу майора Уоршема. Во всяком случае, у майора был точно такой же пристальный взгляд хищных глаз, в котором кровожадная жестокость парадоксальным образом сочеталась с ледяным бесстрастием.
Ангус чувствовал, что Энни наблюдает за ним в ожидании его ответа, и ему потребовалась еще минута, чтобы как-то взять себя в руки.
— Что я собираюсь делать? — повторил он. — А что мне, по-твоему, остается, кроме как ехать домой и заняться приготовлениями к отъезду в Эдинбург?
— Понятно, — проговорила она.
— Сомневаюсь, что тебе это в самом деле понятно, — фыркнул он. — Я, например, просто не вижу другого выхода. Я офицер его величества и, если не буду подчиняться приказам, просто окажусь там, где сейчас твой Ферчар и такие, как он, то есть буду вынужден скрываться где-нибудь в пещере от всего света.
— У тебя есть выбор.
— Какой?
— Лишь бросить клич, и тысяча достойных людей пойдет за тобой и за принцем. Я бы, кстати, делила с тобой все тяготы военной жизни, стоит тебе только попросить.
— В самом деле? — Ангус подошел к жене и обхватил ее лицо ладонями. — А если я попрошу тебя поехать со мной сейчас? Я имею в виду во Францию?
Глаза Энни удивленно округлились.
— Во Францию?
— У меня есть друзья в Париже. Мы можем остаться там, переждать, пока все уляжется… Это, думаю, займет месяц, от силы два…
Загоревшийся было в глазах Энни огонек надежды тут же погас. На лице ее было написано такое глубокое отчаяние, что Ангус даже пожалел, что его жена не такая пустоголовая красотка, как, скажем, Адриенна де Буль.
— Здесь моя родина, — потупившись, произнесла Энни. — Для тебя это слово, может быть, и пустой звук, для меня же оно — все. — Энни помолчала. — Поезжай, Ангус, поезжай, — отрешенно добавила она, — а я останусь. Все равно ничто уже, кажется, не может разрушить стену, которую ты сам воздвиг между нами…
Слова Энни ранили Ангуса в самое сердце. Бог свидетель, ему так хотелось сказать, что он отдал бы все, чтобы унять ее боль… Но Энни вряд ли стала бы его слушать. Ангус молчал, уставившись на поджатые губы Энни. Ему вдруг вспомнилось, как всего несколько дней назад эти губы ласкали его и требовали ответных ласк…
Может ли он сейчас просто развернуться и выйти из комнаты? Да если он это сделает, Энни будет презирать его всю оставшуюся жизнь! Ему придется забыть ее навсегда! Сможет ли он это сделать? Ангус знал, что нет, что образ Энни вечно будет стоять перед его глазами…
Руки Ангуса, словно плети, безжизненно повисли.
— Прости меня, — пробормотал он наконец. — Прости за все — и прости за вторжение. Я больше не буду нарушать твой покой.
— Ангус!..
— Все уже решено, — резко произнес он. — Знаешь, даже хорошо, что ты останешься здесь. За стены Драммур-Хауса не проникают ни снаряды, ни шум сражений. Здесь, с моей матерью, ты, пожалуй, будешь чувствовать себя спокойнее, чем где бы то ни было. И… если увидишься с Мак-гиливреем, постарайся убедить его какое-то время держаться подальше от Данмагласса. Я отдаю себе отчет, что в данный момент он вряд ли склонен следовать моим советам, но Уор-шем настроен очень агрессивно, лучше Джону не дразнить его.
— Хорошо, я, пожалуй, пошлю ему письмо. — Энни низко наклонила голову, не желая показывать мужу, что глаза ее переполняют слезы. — Спасибо тебе за предупреждение.
— Не стоит благодарности, Энни. При других обстоятельствах, возможно, с удовольствием выдал бы его Уоршему.
Последнее заявление Ангуса перепугало Энни не на шутку. Она уставилась на мужа, но ничего не могла прочитать на лице, превратившемся в бесстрастную маску. Теперь Энни уже с трудом верилось, что всего за минуту до того Ангус предлагал ей отправиться с ним во Францию…
Чувствуя, что смотреть мужу в глаза выше ее сил, Энни отвернулась, не замечая, как рука Ангуса потянулась к ее плечу, чтобы утешить. Но на полпути пальцы от отчаяния сжались в кулак; затем рука опустилась.
— Если тебе что-нибудь понадобится за время моего отсутствия, — проговорил он, — то ты знаешь, где я храню деньги.
— Не беспокойся, со мной, думаю, все будет в порядке. Желаю удачного путешествия. Удачного не в смысле успеха твоего предприятия — для тебя ведь не секрет, что я ему не сочувствую, а в смысле безопасности.
Ангус молча смотрел на Энни, от взгляда его не укрылось, что на кончике ее ресниц, словно алмаз, блестит слеза. Энни стояла в солнечных лучах, отчего ее кожа казалась светящейся изнутри, волосы горели золотым нимбом.
— Ты больше ничего не хочешь сказать? — спросил он.
— Нет, — прошептала она. — Стоит ли?
Ангус машинально взял с кресла брошенные шляпу и перчатки. Он снова посмотрел на Энни, та стояла в той же позе.
— Написать тебе из Эдинбурга?
— Как хочешь.
— Тогда напишу, — произнес он, берясь за ручку двери. Дверь открылась легко, но Ангус чувствовал, что ему невыносимо трудно переступить через порог.
— Энни, — проговорил он, оглядываясь в последний раз, — я сознаю, что принес тебе много горя, что я, может быть, весьма далек от твоего идеала мужа. Но, несмотря ни на что, я чувствую, что не могу сейчас уйти, не сказав, как счастлив я был все эти четыре года. Очень счастлив! И мне хотелось бы поблагодарить тебя за это. И сейчас, когда я уезжаю, все, что дает мне на самом деле силы жить, — это надежда, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.
Энни молчала, не в силах произнести ни слова. Слезы душили ее, подступали к горлу. Дверь за Ангусом закрылась.
Глава 9
Джон Макгиливрей проснулся от каких-то голосов, перешептывавшихся друг с другом. От большого количества спиртного, принятого накануне, Джон еле соображал, где он и что с ним — помнил только, как вернулся вчера из Каллодена в Данмагласс, стянул с себя одежду, успевшую насквозь пропитаться кровью, осмотрел ужасную рваную рану… На полу перед камином он обнаружил спящего Джиллиза Макбина. Судя по храпу Джиллиза, заснул он совсем недавно — очевидно, сразу после того, как, отведя Ферчара подальше в горы, передал его надежным людям. Джеми вернулся в Данмагласс с Джиллизом и тоже храпел, растянувшись на полу рядом с ним, натянув на голову плед.
Напрягая память, Джон пытался вспомнить дальнейшие события. Опустошив единым махом бутылку виски, он растолкал обоих и велел Джиллизу накалить в камине нож докрасна, а Джеми — держать его, Джона, за руки. Оба были перепуганы не на шутку, но Джон заставил их это сделать, угрожая мечом и мушкетом.
Боль, казалось, отдавалась, тысячекратно помноженная, в каждом нерве, от запаха паленой кожи и общего вида раны мутился разум, но вскоре, слава Богу, виски сделало свое дело, и Джон провалился в забытье.
И вот сейчас он проснулся от голосов. Слова, казалось, были лишены всякого смысла, беспорядочно крутились и отдавались эхом в пустоте. На мгновение у Джона мелькнула мысль: а не является ли все это бредом?
Один из голосов, нежный, бархатный, был явно женским.
«Сейчас я, — усмехнулся про себя Джон, — открою глаза и обнаружу, что уже в раю!.. Или, может быть, в чистилище, а это голоса ангелов, решающих, куда меня определить — в ад или в рай…»
Что-то холодное, ледяное коснулось его лба. Джон наконец приоткрыл глаза, щурясь от режущего света. Ни ада, ни рая. Он на грешной земле, в своем доме, в своей кровати. Но женщина, стоящая рядом с этой кроватью, — кто она? Ангел? Видение? Галлюцинация? Существо из плоти и крови? Должно быть, демон, посланный врагом рода человеческого его искушать?
Лицо женщины было бледным, рыжие волосы разметались по плечам. На женщине была полурасстегнутая мужская рубаха, сквозь тонкую ткань которой явственно проступали очертания сосков.
Так что же он медлит? Если это и впрямь дьявольское наваждение, то стоит только протянуть руку, и оно вмиг рассыплется. Джон так и сделал, Пальцы его ощутили живую плоть. Да, не видение, не сон, не призрак. Живая. И Джон знал, кто это. Знал — и не мог уже ни о чем думать.
Энни невольно вскрикнула, когда рука Джона неожиданно обвилась вокруг ее талии. Джиллиз предупреждал ее, что Джон еще не пришел в себя от немереного количества виски. Собственно, наклонилась-то она к нему только затем, чтобы поправить отброшенное им одеяло и вытереть пот со лба.
Джон лежал совершенно голым. Разметавшееся по кровати тело казалось Энни огромным, но тем не менее идеально пропорционально сложенным. А что касается слухов об интимных частях этого тела, то теперь эти слухи казались Энни не то чтобы не преувеличенными, но даже преуменьшенными…
Пальцы Джона сошлись на ее запястье, потянули за руку. Потеряв равновесие, Энни не могла сопротивляться. Упав на кровать, Энни открыла было рот, чтобы выразить свой протест криком, если уж не действием, но раскрытые губы были, очевидно, восприняты как призыв к поцелую, ибо в ту же секунду Энни ощутила язык Джона у себя во рту. Извиваясь всем телом, Энни пыталась вырваться из непрошеных объятий, но рука Джона оплелась вокруг ее талии, словно лиана, язык проникал все глубже.
Отбиваясь от Джона, Энни, сама того не желая, коснулась раны. Это, должно быть, вызвало у Джона резкую боль, приведшую его в чувство.
— Энни? — Глаза его удивленно распахнулись. — Ты… живая?
— Ну не мертвая же! Да отпусти ты, Господи!
— Прости, Энни, — забормотал он, — ради Бога, прости… Я не знал… Я думал… Черт побери, кто это тут наблевал?!
— Ты, должно быть, кто же еще? — Энни поморщилась, с отвращением покосившись на вонючее пятно на полу.
Отпустив Энни, Джон вдруг обнаружил, что ничем не прикрыт, и, покраснев, словно вареный рак, до корней волос, обвязал простыню вокруг бедер. Освободившись, Энни поспешила отойти от кровати на безопасное расстояние. Поцелуй все еще горел на ее губах, сердце бешено колотилось. Потупившись, Энни привела растрепанную одежду в порядок.
Сев на кровати, Джон оглядывал комнату безумными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40