Потом он бродил по городу, таская на руке длинное пальто. Было жарко, но еще на лагерном складе Эрих побеспокоился о том, чем будет укрываться ночью. Там же в лагере кто-то посоветовал ему обратиться в социальную службу Красного Креста Он разыскал местное отделение ДРК и зашел туда без особой надежды.
Но в тот день ему определенно везло. В кабинете, куда его направили, сидела строгая на вид женщина лет сорока пяти, которая его внимательно выслушала. Она дала ему список адресов и какую-то бумагу с печатью.
– Это недорогое жилье, сдаваемое внаем. Пройдите по адресам. Вот этот документ, – женщина показала на бланк с печатью, – гарантирует хозяевам оплату первого месяца за счет социальной службы. В течение этого срока вам нужно будет оформить пенсию либо подыскать посильную работу. Раз в день вы сможете бесплатно пообедать вот по этому адресу. Не забудьте как можно быстрее зарегистрироваться в магистратуре и отметиться в полиции. Потом приходите к нам. Желаю удачи.
Эрих поблагодарил и вышел на улицу. На документе, который он держал в руке, стояла подпись: «Гауптоберфюрерина ДРК Э. Вангер».
Он снял комнату и остался в Мюнхене. Возвращаться в Нюрнберг было некуда и незачем. Первое время он посещал «народную кухню», где давали тарелку бесплатного горохового супа, кусок хлеба и стакан чаю. Потом устроился на работу уборщиком помещений на вокзале и уже никогда больше не пользовался бесплатными обедами для неимущих. Как-то там же, на вокзале, ему попался старый знакомый – в прошлом редактор одной из нюрнбергских газет. Он предложил Эриху работу, более подходящую ему по возрасту и бывшей профессии. Эрих принял предложение и вскоре занял место киоскера на Людвигштрассе недалеко от Триумфальной арки. Он смотрел из окошка своего киоска на прохожих, на спешащих в школу детей, разглядывал цветные иллюстрации из журнала «Рейх», почитывал статейки в «Френкише тагесцайтунг» и прочих «цайтунгах», а вечером возвращался в свою комнату и, как Акакий Акакиевич, пил горячий чай с блюдечка, казалось, нисколько не тяготясь отсутствием родных и друзей и не строя никаких планов на будущее.
Через какое-то время он снова зашел в офис мюнхенского отделения ДРК и, разыскав там фрау Вангер, поблагодарил ее.
Как-то за ужином Элеонора Вангер рассказала мужу о бывшем журналисте.
– Как, ты сказала, его фамилия?
– Белов, – произнесла она с ударением на первом слоге. – Впрочем, ведь он русский, поэтому скорее – Белов, – она надавила на «ов».
Профессор замер с ложкой в руке и рассеянно посмотрел на жену.
– Помнишь, в тридцать втором, когда избрали Гинденбурга, был ряд статей, кажется, в «Фоссише цайтунг»?
– Ну… допустим.
– Не тот ли это Белов? – Профессор снова принялся за горячий суп. – Интересно… было бы с ним… повидаться.
– Ты ездишь в университет мимо его киоска, Готфрид. Только… нужно ли заводить знакомство с…
– С бывшим осужденным, ты хочешь сказать? Или тебя смущает его русское происхождение?
– Я уже не знаю, что меня смущает. Одно время мы начали сторониться евреев, потом полуевреев, затем четвертьевреев, а теперь побаиваемся за свою собственную чистокровность. Вот ты, например, уверен в своей родословной? Ведь ты профессор немецкого университета. А ну как снова начнутся проверки?
Вангер вздохнул и вытер рот салфеткой.
– Ты права, Элли, и все же он гражданин страны, хоть и без имперского гражданства. Да и сам фюрер, если помнишь, не чурался общества русских актрис.
Они еще некоторое время поговорили на эту тему. Вспомнили приватный рассказ Клауса о том, как гросс-адмирал Редер отстаивал «своих евреев» – тех, кто служил в военно-морском флоте. Не чистокровных, конечно, но тем не менее. Для старого адмирала Кюленталя, например, полуеврея и вдобавок женатого на еврейке, он вырвал у Гитлера индульгенцию и даже выбил, рискуя своим гросс-адмиральством, полагавшуюся тому пенсию.
Несколько раз после того разговора профессор Вангер покупал в киоске у Эриха газеты и журналы. Он присматривался к киоскеру, не решаясь представиться, пытался разобраться, что это за человек, тот ли это журналист, чьи статьи вызывали споры в начале тридцатых и у них на кафедре. И все же, покупая как-то «Рейхсгезецблатт», он не удержался.
– Вы ведь господин Белов? – спросил профессор протягивая мелочь.
Рука киоскера дрогнула и замерла. Он настороженно посмотрел на покупателя и молча кивнул.
– Меня зовут Готфрид Вангер, – как можно приветливее поспешил добавить профессор, окончательно раскрывая карты. – Мне рассказала о вас моя жена, и мы вспомнили некоторые ваши статьи начала тридцатых, Нет-нет, вы не должны ничего опасаться. Я только хотел предложить вам посмотреть несколько русских книг из моей библиотеки. Сам я в языках не силен, а книги, должно быть, представляют известную библиографическую ценность. В одной из них есть портреты Тургенева, Толстого, Чайковского и других. Некоторые я бы мог даже предложить вам насовсем, если хотите. Печатное слово на родном языке для вас теперь особенная редкость.
– Очень признателен, господин Вангер. – Киоскер успокоился и отсчитал сдачу. – Я с удовольствием…
– Прекрасно! Тогда записывайте адрес. Брудерштрассе, 14, квартира 6. Послезавтра, в воскресенье, часам к пяти вам удобно?
– Я приду. Еще раз поблагодарите вашу супругу.

К первому появлению Эриха в их доме фрау Вангер отнеслась настороженно. Однако уже через час общения с ним ее напряжение постепенно развеялось. Русский оказался очень спокойным, доброжелательным человеком. Он был опрятно одет, чисто выбрит и в разговоре совершенно не упоминал о лагере и других своих жизненных невзгодах. Она не смогла уловить в нем даже тени обиды на судьбу или немцев. Нет, он определенно не был настроен плакаться. Казалось также, что он намеренно избегал затрагивать вопросы войны и политики, зато о немецкой литературе XVIII-XIX веков, в которой превосходно разбирался, был готов говорить совершенно раскрепощенно.
Потом пришла Эрна. И с нею Эрих, несмотря на свой уже преклонный возраст, сразу нашел общий язык. Поинтересовался ее успехами в университете, вспомнил несколько интересных историй из жизни петербургского студенчества. Потом они пили чай, и профессор расспрашивал гостя об обстоятельствах его пленения в четырнадцатом году, о том, как русская общественность восприняла начало той войны с Германией. Говорили о Мюнхене и Петербурге, о том, что это истинные духовные центры двух великих государств и что благодаря своим достижениям именно в области музыки, литературы и поэзии Россия и Германия занимают в мировой истории места в первом ряду, а вовсе не в результате войн и политического могущества.
Затем профессор провел Эриха в свой просторный кабинет, и они занялись раскопками в его богатой библиотеке. На столе Вангера уже лежало несколько книг на русском языке, специально приготовленных для бывшего журналиста
– Давно хочу побывать в России, – сказал профессор, стоя на лестнице и ища что-то на верхней полке. – Как вы думаете, теперь это возможно? Разумеется, после окончательного прекращения всех военных действий.
Эрих замер с раскрытой книгой в руках.
– После прекращения каких военных действий? – спросил он настороженно, с какой-то странной интонацией в голосе.
– В Южной Европе. Должно же когда-то все это закончиться, господин Белов. Поймут же наконец англичане, что худой мир лучше доброй ссоры. Или вы так не думаете? – Вангер протянул ему сверху тонкий пыльный томик в коленкоровом переплете с причудливыми серыми разводами на срезах страничного блока, модными в прошлом веке. – Вот, взгляните-ка на это: английское издание русской поэзии. Если память мне не изменяет, здесь есть Пушкин. Сам-то я в английском не силен.
Он спустился вниз, и они вместе начали листать книгу.
Вопрос Вангера о возможности поездки в Россию был праздным. Как профессор древней истории, он не мог в свое время не побывать в Риме, Афинах и некоторых других местах поблизости. Несколько раз порывался посетить раскопанную Шлиманом в Турции Трою, но это уже больше на словах, чем на деле. Что же касалось России, вернее Советского Союза, то этот разговор он завел исключительно ради гостя.
– И все же, господин Белов, каковы ваши прогнозы относительно англичан?
– Они не сдадутся.
Эти слова были произнесены тихо, без малейшего колебания и так безапелляционно твердо, что профессор оторвался от книги и удивленно посмотрел на Эриха.
– Серьезно? Вы так считаете?
– Настоящая война еще не начиналась – Эрих стал собираться. – Уже поздно, господин Вангер. Как говорят у нас: пора и честь знать. Значит, эти три книги я могу взять? Огромное вам спасибо.
Когда он прощался с фрау Вангер, из своей комнаты вышла Эрна.
– Вы к нам еще придете, дядя Эрих? – спросила она так, будто была знакома с ним с детства.
– Непременно, дочка. Через две недели.
– Тогда напомните мне рассказать вам, как наш Мартин дрался на дуэли, – обрадовалась она.
– Эрна, ты всем уже надоела с этой историей, – смутилась фрау Вангер. – Не слушайте ее. Когда это было.

С этого дня Эрих стал регулярно посещать Вангеров. Вскоре они с профессором, несмотря на некоторую разницу в возрасте, перешли на «ты». Белов по-прежнему всячески обходил в разговорах тему войны. Высадка немецкой танковой дивизии в Тунисе и первые победы Роммеля, занимавшие всех в начале весны сорок первого года, его совершенно не трогали.
– Он сознательно дистанцируется от современной действительности, – сказал как-то Вангер жене. – Особенно от всего, связанного с нашими победами.
– Неудивительно. Это реакция человека, с которым не только поступили жестоко, но не хотят платить даже мизерную пенсию.
В начале лета Эрих пропал. Через две недели после его последнего визита Германия атаковала границы СССР, и профессор в который уже раз зачитывал дома всякие обращения и речи. В этот момент он вспомнил слова русского, произнесенные им осенью 40-го: «Настоящая война еще не начиналась».
«Надо будет попытать Эриха, когда он появится снова», – решил Вангер. Но тот больше не приходил.

* * *

Авл Элианий подрезал ветки розового куста в своем дворе.
– Так ты, говоришь, они казнили Юлия Цезаря? Ты, верно, что-то напутал, Кратил.
– Я ничего не напутал, доминус. Об этом знает весь город. Вчера утром его умертвили в Мамертинской тюрьме.
– Гая Юлия Цезаря? Того самого, что на каждом углу рассказывал о своем божественном происхождении? Одна из прабабок которого сама богиня Венера?
– Да. Того самого молодого патриция Теперь его тело доплыло уже, должно быть, до Остии.
– Да чушь собачья!
Элианий повернулся и направился в дом.
«Казнили Цезаря! – восклицал он про себя. – Цезаря, который еще только скажет, что лучше быть первым в маленькой деревне, чем вторым в Риме. Того, кто еще не выдвигался даже на должность городского эдила, кого ждут не дождутся великие дела и вселенская слава… В чью же теперь спину бедные Брут и Кассий воткнут свои ножи пятнадцатого марта?.. Да, но зачем они это сделали? – Профессор Вангер имел в виду авторов сновидения. – Ну сперли Сивиллину книгу, ну засунули ее мне под кровать. Скоро, верно, явятся с обыском. Все это как-то ещё можно объяснить, хотя тоже умного мало. Но убивать молодого Цезаря – это уже фантасмагория какая-то».
Он прошел в свои апартаменты, вынул из-под кушетки большой потертый кожаный пенал и, открыв его, еще раз извлек тугой свиток. Пожелтевший, а местами покрытый коричневыми пятнами пергамент был мелко исписан колонками текстов на греческом или на каком-то другом, похожем по графике языке. «А ведь Кратил должен понимать по-гречески», – подумал Элианий и крикнул в окно:
– Кратил!
Когда раб появился, Элианий усадил его за стол и ткнул пальцем в развернутый свиток.
– Сможешь прочесть?
Изобразив на лице смесь страха, удивления и благоговения, грек уставился на древний пергамент.
– Доминус, это та самая…
– Читай!
Элианий отошел к окну, отвернулся и приготовился услышать какую-нибудь древнюю галиматью, растолковать которую могли только хитроумные и плутоватые децемвиры. Кратил между тем склонился над свитком и стал водить пальцем по строчкам, беззвучно шевеля губами.
– Ну!
– Сейчас, сейчас… так… «Перси Фоссет был человеком практического склада ума и… отличился как солдат, инженер и спортсмен. Его рисунки получили признание Королевской академии. Он играл в… крикет, защищая честь своего графства. В двадцать лет без посторонней помощи Фоссет построил две великолепные гоночные яхты и получил патент на открытый им принцип сооружения судов, известный под названием „ихтоидная кривая“…»
– Постой, постой, ты чего мелешь? – остановил его Элианий. – Какой еще Фоссет? Какая там кривая?
– Здесь так написано.
Элианий несколько секунд осмысливал услышанное, затем промотал свиток дальше и снова ткнул пальцем в текст наугад.
– А здесь?
– Так… «перуанский лес, позволив заглянуть в свою душу, потребовал взамен плату – жизнь Перси Фоссета…»
– Достаточно, – прервал его хозяин. – Все ясно. Ты свободен.
Кратил поднялся, отошел и в нерешительности остановился возле двери. Он хотел что-то спросить.
– Это не то, о чем ты подумал, – сказал ему Элианий, убирая свиток в пенал и бесцеремонно зашвыривая его обратно под кушетку. – Ступай. Сходи-ка на рынок да купи чего-нибудь. И обязательно несколько бутылок «баварского».
«Где бы лучше всего спалить жизнеописание этого английского джентльмена? – размышлял Вангер-Элианий, когда раб удалился. – В очаге на кухне или с кучей старых листьев в саду?»

* * *

– Пап, а па-а-ап! Расскажи, как ты попадаешь в прошлое.
– Это сложно, Кай. Ты еще маленький и не поймешь.
– Пойму. Я уже в третьем классе. Ну расскажи-и-и!
Карел отложил электронный справочник и посмотрел на сына.
– Ладно, только чур не отвлекаться. – Он взял лист бумаги и карандаш и провел длинную прямую линию со стрелкой на конце. – Вот смотри: это модель одномерного пространства, в котором живут существа в виде точек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76