– Пошли в спортзал, там сейчас никого нет!
Мартин крепко сжал и довольно легко отвел руку долговязого в сторону. «А силенок-то у него не очень, – отметил он про себя, – рыхловат».
– Драться в спортзале неинтересно, – сказал он тихо, – я предлагаю дуэль.
С этими словами Мартин влепил долговязому звонкую пощечину. Тот отпрянул, удивленно глядя на обидчика Такой реакции от «клистирной трубки» он никак не ожидал. Присутствующие сначала оторопели, но спустя секунду, осознав всю прелесть предстоящего развлечения, пришли в восторг.
– Вот это по-нашему! – воскликнул кто-то – Пускай тряхнут стариной.
Студенческие дуэли в ту пору снова потихоньку входили в моду. Пример подал Гейдельбергский университет еще в тридцать третьем году. Правда, там все было театрализовано так, что больше походило на спектакль, разыгранный для местной прессы. Присутствовал сам ректор, а после бескровного поединка состоялся банкет. Но в некоторых других университетах к старой традиции отнеслись более серьезно. Там произошли настоящие схватки, неумелые, но жестокие. Гиммлер, разрешивший дуэли в среде своих эсэсовцев, одобрил возрождение студенческих традиций: «Молодой человек должен иметь возможность отстоять свою честь с оружием в руках, кто бы ни был его обидчиком» Отношение же фюрера к такому хоть и традиционному, но, безусловно, устаревшему и даже нелепому в двадцатом веке способу выяснения отношений было отрицательным. Однако официальных запретов пока не последовало.
Владелец креста – его звали Эрнст – забрал награду из рук долговязого.
– Выбирай оружие, Гейнц – говорили со всех сторон. – Раз тебя вызвали, это твое право.
– Друзья, погодите, я сбегаю в библиотеку за дуэльным уставом! – кричал рыжий худенький парнишка в короткой курточке и очках, стараясь привлечь внимание остальных.
– К черту устав! И так все ясно! Выбирай оружие, Гейнц!
– По правилам должно быть по два секунданта с каждой стороны, – не унимался рыжий, – при этом один из четверых – непременно медик, а один – богослов.
– Медиков у нас навалом, а вот где нынче сыскать богослова?
Вокруг них собралась уже целая толпа. Узнав, в чем дело, студенты подключались к общему гвалту. Вальтер несколько раз уговаривал Мартина не делать глупостей, но тот только молча смотрел на долговязого Гейнца и, казалось, был доволен своей выдумкой.
– У вас право выбрать тип клинка, – перешел он на «вы», обращаясь к своему врагу, – шпага, сабля или меч Я надеюсь, вы не опуститесь до учебной рапиры Выбирайте либо извиняйтесь при всех!
Гейнц внезапно вскипел и, ткнув пальцем в ближайших соседей, сказал:
– Вот мои секунданты. Я выбираю сабли. Пошли в Английский парк!
– Нет, так нельзя! – закричал рыжий. – Перед дуэлью противники должны провести ночь дома, сделать распоряжения и написать письма
На этот раз с ним согласились. Решено было встретиться завтра в семь часов утра в условленном месте огромного Английского парка, начинавшегося через два квартала от университета, сразу за Кенигенштрассе. Трое вызвались принести сабли своих отцов и братьев – одну про запас. Вальтеру Бюрену поручили позаботиться о перевязочных материалах и медикаментах, Эрнсту Грокнеру – тому, кто продавал Железный крест, – надлежало принести Библию и изображать студента-богослова. Всем прочим велели молчать о дуэли, чтобы утром на место события не сбежался весь университет.
– Мартин, ты хоть держал в руках саблю? – спрашивал Вальтер друга, когда они вышли на Людвигштрассе и направились к остановке автобуса. – Может, лучше отказаться? Ведь это не рапира. Пропустишь один удар, и все. Может, сообщить декану? По старым правилам на дуэли должен присутствовать декан.
– Не смей этого делать! Я должен проучить наглеца, и если он выбрал сабли, то сам об этом и пожалеет.
– Тогда поехали к Винсенту. У него есть кавалерийская сабля. Ты хоть потренируешься.

В шесть часов утра, что-то соврав родителям по поводу столь раннего ухода, Мартин вышел из дома.
Он уснул только под утро. Не то чтобы он сильно боялся за свою жизнь. Нет, внутренне он был готов к ужасной рубленой ране и даже к смерти. Больше всего он боялся стать посмешищем, сделать что-нибудь не так. Он понимал, что их дурацкая дуэль станет предметом широкого обсуждения и насмешек. Особенно если все кончится царапиной.
В его комнате на столе остался лежать запечатанный и неподписанный конверт. Если он вернется сегодня, то уничтожит его. Если же нет… Родители прочтут его последние слова: «Никто не смеет называть Железный крест барахлом».
«Наверное, следовало написать что-нибудь Мари и маме», – думал он, шагая по первым осенним листьям.
Несмотря на ранний час, народу в условленном месте было намного больше, чем вчера присутствовало при ссоре. Некоторые привели приятелей, а рыжий очкарик – даже двух подруг. Он притащил дуэльные уставы Геттингенского и Берлинского университетов и теперь зачитывал из них отрывки.
– Эй ты, умник, – обратился к нему Бюрен, – ты лучше скажи, это по правилам – тащить сюда девушек?
В это время Вальтер увидел показавшегося из-за деревьев Мартина. Он и второй секундант Винсент подбежали к своему товарищу.
– Знаешь, кто у этого Гейнца Шутцбара папаша? – спросил Вальтер, пожимая руку друга. – Какая-то шишка в полиции. Чуть ли не оберст!
– Плевать.
– А его дядя – группенфюрер штурмабтайлюнга.
– И снова плевать! – Мартин украдкой разглядывал собравшихся, ища своего противника. – А что, уже принято приглашать дам?
Винсент сделал успокаивающий жест и крикнул рыжему:
– Эй ты! Забирай своих баб и проваливай. При них поединок не состоится.
Его поддержало несколько голосов. Рыжий пошептался с девушками, и те, сделав обиженный вид, ушли за деревья.
Через несколько минут подошел Гейнц. Секунданты подвели соперников друг к другу и заставили пожать руки.
– Как насчет того, чтобы уладить дело миром? – спросил товарищ Гейнца,
– Если господин Шутцбар извинится при всех присутствующих, то я не против, – твердым голосом сказал Мартин.
– В чем же я должен, по-вашему, извиниться?
В голосе Гейнца не было вчерашней уверенности. Увидев висевшие на ветке три тяжелых сабли, внутренне он был готов десять раз попросить прощения у этого зануды, да еще напоить его пивом. Но это означало не только стать предметом студенческих пересудов и насмешек, но также низко пасть в глазах собственного дяди, штурмовика со стажем, героя Мюнхенского восстания. Нет, спасовать перед «клистирной трубкой» он не мог. Мартин же еще по дороге сюда твердо решил не идти ни на какие уступки. Внутренне он даже не хотел, чтобы его враг принес извинения, хотя и не чувствовал к нему никакой личной неприязни. Поединок должен состояться. По-настоящему. Он не собирается быть участником фарса.
– Не будем терять времени, – Мартин посмотрел на секундантов противника, – несите оружие. Я хочу еще успеть на первую лекцию.
Увидев, что секунданты обнажают сабли и сравнивают длину клинков, стоявшая поодаль публика смолкла. Рыжий хотел было подойти к соперникам с каким-то очередным замечанием, но его отогнали.
– Мартин, – зашептал ему на ухо Бюрен, – по-моему, он готов извиниться. Ты зря торопишь события.
Но Мартин уже выбрал саблю с набалдашником в виде львиной головы. Такие носили офицеры сухопутных войск, когда того требовала форма одежды. Шутцбар взял саблю работника юстиции – с орлиной головой. Третья – унтер-офицерская, с простым гладким набалдашником – вернулась на ветку.
Мартин осмотрел свой клинок – ни единой зазубрины. Защитная дужка, похожая на перевернутый вопросительный знак, орнаментирована вязью из дубовых листьев. Рукоятка, обтянутая черной кожей, обмотана вдоль пазов витой позолоченной проволокой. Выступ на перекрестье с одной стороны гладкий, а с лицевой украшен имперским орлом. Судя по всему, никто и никогда не дрался этим оружием. Клинкам, которые носили теперь только в качестве украшения, как носят парадные аксельбанты, впервые предстояло проверить прочность их стали, а может, и отведать человеческой крови.
– Начнете по команде, – сказал Винсент, пошептавшись с остальными секундантами. – Если прозвучит команда «стоп», немедленно прекратите бой. Драка до первой крови, которая прольется на землю.
Секунданты отошли на несколько метров. Мартин Вангер стоял напротив своего противника. Тот совсем растерялся и совершенно не представлял, как все это будет выглядеть. Они услышали «Начинайте!», но продолжали стоять и смотреть друг на друга.
– Защищайтесь, Шутцбар, – наконец сказал Мартин и нарочито медленно, чтобы противник успел парировать его клинок, нанес первый удар.
Гейнц отбил удар и ошарашенно отскочил в сторону. Мартин стал наступать, Через несколько секунд он почувствовал, что входит в раж. Шутцбар, все время пятившийся назад, споткнулся и упал на заднее место. Он зажмурился, ожидая атаки, и прикрылся клинком.
– Тебе, может, еще руку подать, чтобы ты встал? – сказал Мартин, отступив на два шага.
Гейнц поднялся, и Мартин продолжил нападение. «Ну давай же, – кричал он противнику, – нападай и ты!» Гейнц, поняв наконец, что, пока публика не увидит кровь, от него не отстанут, вдруг бросился на Мартина с яростью обреченного гладиатора. Тот едва успел отвести несколько ударов. Их клинки засверкали в лучах солнца. Звон стал частым. Из-под ног разлеталась опавшая листва и клочья выбитой каблуками травы. Зрители восхищенно молчали, слабонервные зажмуривались или отводили взгляд, каждую секунду ожидая рокового удара. «Здорово!» – крикнул Мартин и снова пошел в атаку.
Если бы им пришлось фехтовать на шпагах или рапирах, то любой бы увидел их неумелость. Но в сабельной рубке, когда можно примитивно лупить своим клинком по клинку противника, даже не очень стараясь при этом нанести ему поражение, они выглядели вполне сносно.
В запарке боя Мартин почти не почувствовал, как был ужален вражеским острием в предплечье правой руки. Только через минуту или две, когда, запыхавшись и опустив сабли, они разошлись в стороны, примериваясь к новому броску, он почувствовал, что по его руке что-то течет. Ладонь и рукоять сабли стали мокрыми и скользкими. Кто-то из секундантов увидел капающую на желтую кленовую листву кровь и замахал руками.
– Остановитесь! Один из них ранен!
К ним сразу подбежали секунданты и все остальные. У Мартина отобрали оружие и стали снимать его черную куртку. Вся нижняя часть рукава рубахи оказалась намокшей от крови. Когда рукав закатали, то увидели, что основательный пласт мягкой ткани пониже локтя срезан и висит на куске кожи. Из-под него обильно текла кровь.
Вальтер стал накладывать над локтем жгут, в то время как Винсент готовил тампон и бинты.
– Ерундовая царапина, – говорил еще не отдышавшийся Мартин. – Мы непременно продолжим! Это не считается.
– Хватит, Вангер, – сказал один из секундантов противника, – кровь на земле. По условию дуэль должна прекратиться.
– Отберите у них сабли и спрячьте, – посоветовал кто-то из публики.
– Нет, мы продолжим, – упрямо твердил Мартин, – мы еще не дрались по-настоящему!
В это время подошел Гейнц и протянул ему руку.
– Вчера я был не прав и приношу вам свои извинения.
– Да ладно, – растерянно ответил Мартин, отвечая на рукопожатие, – я тоже раздул из мухи слона.
– Вот и здорово. Айда в «Остерия-Бавария» пить пиво! – предложил кто-то, назвав любимый мюнхенский ресторанчик Гитлера.
Этот инцидент, о котором в тот же день знал весь университет и, конечно, профессор Вангер, последствий не имел. Дома Мартина поругали родители (он соврал, что дрался на учебных рапирах исключительно для потехи толпы), зато сестра несколько дней ходила по школе и двору с высоко поднятой головой, гордая за своего героического брата.
А на будущий год, когда Хорст Крисчина – адъютант рейхсюгендфюрера фон Шираха – убил на дуэли одного из любимых журналистов Гитлера Роланда Штрунка, фюрер резко высказался против дуэлей среди студентов. Имперская университетская пресса запестрела статьями об искоренении «гейдельбергского романтизма» в студенческих товариществах, средневековая традиция сразу лишилась скрытой поддержки ректоров и быстро угасла.

* * *

– Я договорился с энергетиками, Они обязуются обеспечивать зонд средней мощности бесперебойным питанием длительное время. Так что принимайтесь за работу, Карел.
Септимус поливал цветы на своей обширной застекленной лоджии, выходящей во внутренний двор академии. Ризолии, страфароллы, пергамские розы и – гордость президентской оранжереи – голубые исландские ромашки требовали особого ухода, специальных растворов и режимной подкормки.
– Для постоянного наблюдения я подготовил группу из трех человек, господин президент. Наша сотрудница Прозерпина и двое практикантов. Вот список.
Карел протянул лист бумаги
– Надеюсь, вы объяснили им, что зонд не игрушка. – Септимус взял со столика огромную лупу и стал рассматривать что-то на бархатистых листьях черной страфароллы. – И никаких необоснованных подглядываний, Карел. Частная жизнь людей, даже давно отживших свой век, должна уважаться. Будь они хоть трижды нацистами.
– Все действия группы будут фиксироваться. Каждый из них расписался за сохранение полной конфиденциальности полученной в ходе наблюдений информации.
– Это хорошо-о-о, – пропел увлеченный своими цветами Септимус. – Дьявол! Опять какая-то сыпь на листьях

* * *

Первого сентября 1935 года Мартин и Вальтер стояли в густой толпе на Одеонсплац. Они расположились возле Театинеркирхи и мало что видели оттуда. Тем не менее Мартин старался не пропустить ни одного движения и ни единого звука.
Напротив Галереи Полководцев выстроились войска. Ещё недавно это был рейхсвер, а теперь – вермахт. Перед строем вынесли десятки знамен различных полков, расшитых орлами и украшенных серебряной бахромой. Оркестр сыграл марш Банденвейлера, затем забили барабаны и мраморные львы Фельдхеррнхалле увидели с высоты своих пьедесталов, как знамена склонились к земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76