Он снова огляделся и прислушался. Предстояло пройти еще метров двести, чтобы выйти из запретной зоны в город. В город, потому что такие места, где в ночное небо вздымались остатки стен с просвечивающими насквозь проемами окон, городу уже не принадлежали. Их обносили запрещающими надписями и вычеркивали из муниципальной инфраструктуры. Речь о каких-либо восстановительных работах давно уже не шла. Словно пораженный гангреной, город постепенно отмирал, покрываясь трупными пятнами. Они расползались все шире, захватывая все новые участки живой городской ткани. Когда выветривался едкий дым зажигательных смесей, оставался неприятный запах горелого дерева, мокрого тряпья и гниющего мусора. Казалось, сама земля умирала в этих местах и разлагалась, источая тлетворный запах неживой плоти. И только через многие месяцы выросшая на руинах трава снова возвращала изуродованную землю к некоему подобию жизни, но уже без людей.
Никого не повстречав, старик прошел мимо большого автокрана с тяжелой чугунной гирей, подвешенной к длинной стреле вместо крюка. Днем этот кран двигался вдоль расчищаемых проездов, обрушивая опасные участки стен. Пара экскаваторов ползла следом, разгребая обломки. В глубь развалины эта похоронная команда не углублялась.
Скелет черной стрелы с подвешенной гирей, причудливые очертания стен, такие же черные на фоне чуть более светлого неба – вот что ныне представляла собой когда-то шумная и освещенная в такую позднюю пору Регерштрассе, единственным пешеходом которой теперь был старик.

* * *

– Докладывайте.
Септимус и Карел на этот раз были вдвоем. Тот же кабинет. На огромной настенной панели тихо журчал ручей и слышалось жужжание шмеля – президент академии не любил пальм и всякой экзотики с девицами, предпочитая тихие безлюдные уголки северной природы.
– Как прошел запуск зонда?
– Прекрасно! Погрешность меньше десяти секунд.
– В какую сторону?
– В минус.
– ?
– Мы будем получать информацию о событиях чуть раньше, – пояснил Карел. – Но главная новость не в этом.
Септимус уже заметил едва скрываемое волнение своего ведущего инженера по хронопортации.
– Второго февраля 1943 года в 23.34 по местному времени Мюнхен подвергся налету английской авиации. Другими словами, через несколько часов после попадания туда утерянного объекта на город сбросили что-то около пятисот тонн бомб и зажигалок. Но самое главное, – голос Карела стал чуть ли не торжественным, – дом номер восемь на Регерштрассе – тот самый – полностью разрушен!
– Ну и что? – вяло поинтересовался Септимус.
– Объект завален сотнями тонн кирпича. Его начнут раскапывать не раньше лета сорок пятого!
– Что там происходит сейчас? И перестаньте называть книги объектом. Говорите просто – «книги».
– В данный момент, – Карел посмотрел на часы, – там утро третьего февраля. Еще тушат пожары и скоро начнут работать спасатели. Если в ближайшие день-два они не наткнутся на объе… на книги, то можно считать, что они, эти книги, уже не засветятся. К сорок пятому году содержащаяся на их страницах информация потеряет 99% актуальности.
В это время дверь кабинета отворилась, и секретарь Септимуса сообщил, что пришел профессор Гараман из двадцать четвертого отдела. Со срочным, по его словам, делом.
– Это кстати. Пусть заходит.
В дверях, оттолкнув секретаря, появился сухой запыхавшийся старикан в желтой майке и розовых джинсах.
– Прошу прощения за внешний вид, но я прямо из дома.
– Что случилось, Гараман? На вас лица нет.
Септимус достал откуда-то из-под столешницы стакан, наполненный пузырящейся водой, и поставил перед пришедшим.
– Второго февраля, а также третьего, четвертого, пятого и так далее до двадцатых чисел на Мюнхен не упало ни одной бомбы! Того, что передает ваш зонд, молодой человек, – старикан посмотрел на Карела, – на самом деле не происходило. Вы понимаете, что это означает?
Он отпил из стакана и поочередно переводил взгляд то на инженера, то на президента. Повисла тревожная пауза. Новость сулила неприятности для всей академии.
– Давайте-ка поподробнее, – прервал молчание Септимус.
Гараман достал из штанов записную книжку и пощелкал кнопками.
– Вот, – потряс он пластмассовой коробочкой, – мне передали из архива час назад. Это хронология налетов на Мюнхен. Конечно, не всеобъемлющая, но тем не менее. Вечером второго февраля Британские Королевские ВВС работали по Дюссельдорфу. Правда, Мюнхен и еще Кассель были в тот день в списке возможных целей, но их очередь тогда не пришла по метеоусловиям.
– Стоп! – Септимус повернулся к Карелу. – А по вашим данным что выходит?
– Почти все то же самое, что нам рассказал уважаемый профессор. Но мы не только ознакомились с архивами, а еще просканировали переговоры с экипажами и расшифровали донесения метеорологов, в том числе подчиненных Адмиралтейству. Триста «ланкастеров» стартовали в 20.30 по лондонскому и взяли курс на Дюссельдорф. Но когда до цели оставалось полчаса лету, пришло сообщение о туче, неожиданно накрывшей город. Тут же последовал приказ идти на Южную Баварию, что они и сделали. И еще. Здание на Регерштрассе, 8, которое мы считали уцелевшим до самого конца войны и где в шестьдесят втором лежал известный вам шеститомник, оказывается, было заново отстроено в сорок девятом! Нас сбило с толку то обстоятельство, что дом восстановили с сохранением первоначального стиля. Как, впрочем, и всю улицу за некоторыми исключениями. Так что все похоже на правду.
– Так может, вы, вернее ваши сотрудники, что-то напутали, Гараман? И на самом деле все было, как говорит инженер? – спросил Септимус старикана.
– Не знаю, не знаю. Проверю, – пробурчал тот.
– Вот-вот. Проверьте. И вообще, хватит лазить по квартирам и музеям в закоулках прошлого и таскать оттуда предметы. Пользуйтесь информационными зондами, как все. Это же самый щадящий метод исследования.
– Мы, господин президент, действуем в строгом соответствии с законом и инструкциями. Вам прекрасно известно, что никаких объектов из прошлого мы не таскаем, а только создаем их точные копии в нашем времени. Что касается конкретно Шнайдера, то могу дать справку… – Гараман снова пощелкал кнопками своей записной книжки. – Вот, смотрите сами: все шесть книг сгорели в пожаре в 1963 году. Данные взяты из дневника одного из обитателей той квартиры. Так что мы хотели вытащить их буквально из огня.
– Ладно, ладно. – Септимус побарабанил толстыми пальчиками по столу. – Скажите-ка лучше, чем вас так заинтересовал этот экземпляр «Взлета и падения»?
Старикан щелкнул своей книжкой и засунул ее обратно в карман штанов.
– Там в одном месте есть интересные, не исключено, что даже сенсационные ремарки.
– Кто же автор?
– Пока точно не известно, но записи сделаны по-русски на страницах шестого тома. Вернее, они сделаны знаками русской стенографии. Но это не суть важно. Важно то, что их публикация может наделать много шума и перевернуть кое-какие устоявшиеся исторические факты с ног на голову. Но по вине техников, – Гараман недобро посмотрел на Карела, – боюсь, мы упустили этот шанс.
– Вы можете мне объяснить, Карел, – спросил Септимус инженера по перемещениям во времени, когда профессор Гараман удалился, – почему историкам доставляет наибольшее удовольствие именно переворачивание фактов с ног на голову? Не уточнение, а низвержение… Что?.. Не можете? Тогда ступайте работайте.
Когда Карел поднялся из-за стола и уже собирался уходить, Септимус привлек его внимание жестом руки.
– Да, и вот еще что, – он понизил голос, – постарайтесь при случае узнать, кто из русских имел отношение к этим книгам.

II

Ne utile quidern est scire, quid futururn sit. Нет пользы знать, что случится, ведь терзаться, не будучи в силах чем-либо помочь, – жалкая доля (лат.).




Профессор Вангер отложил газету и протянул руку к выключателю, надеясь наконец уснуть, когда раздался звонок в дверь. Он замер и посмотрел на часы. Кому он мог понадобиться в час ночи?
Осторожно, чтобы не разбудить жену, Вангер выбрался из-под одеяла и накинул халат. По пути в прихожую он поднял трубку телефона и убедился, что тот работает.
– Эрих? Что случилось? Ты знаешь, который теперь час?
Он оглядел испачканное пальто старика с сумкой через плечо, стоявшего у дверей его квартиры.
– Извини, Готфрид, я принес тебе книги.
– Какие книги? Я что, заказывал тебе книги и при этом просил принести мне их непременно в час ночи?
– Я шел мимо… Они должны тебя заинтересовать.
Старик уже вынимал из своей сумки аккуратный томик в темно-синем переплете с тиснением на обложке. Тот, кого он назвал Готфридом, вздохнул и, посторонившись, жестом предложил гостю войти. В конце концов, он ведь еще не спал.
Профессор прикрыл дверь, взял протянутую ему книгу и включил дополнительный свет. Очки остались на прикроватной тумбочке, и пришлось вытянуть руку, чтобы рассмотреть обложку. На ней значилось имя автора: «William Shnider».
– Уильям Шнайдер, – прочел вслух профессор, – англичанин, что ли? Где ты ее раздобыл?
В это время старик, которого звали Эрих, достал из сумки еще несколько томиков некоего Шнайдера и протянул их профессору.
– Боже мой, это еще что? – Вангер повертел книги в руках и еще раз оглядел пальто старика. – Ты опять ходил в развалины? Смотри, Эрих, нарвешься когда-нибудь на неприятности. Тебя или задавит упавшей стеной, или загрызут бродячие собаки.
Он снова вытянул руку и прищурился.
– Черт, да они еще и на английском языке! – воскликнул Вангер. – «The history of the rise and fall of the Third Reich», – прочел он по-английски, при этом его произношение оставляло желать много лучшего. – История подъема… нет… скорее уж взлета и… падения Третьего рейха. Что за ерунда? Ты сам-то читал, что здесь написано?
Вангер посмотрел в красные, слегка слезящиеся от света глаза старика, но тот только улыбнулся. «А ведь он понимает по-английски, – подумал профессор, – очень хорошо понимает, гораздо лучше, чем я. Заболел он, что ли?»
– Эрих, ты что, болеешь?
– Нет, просто чувствую себя неважно. Это интересные книги, Готфрид. Очень интересные.
– Да? Откуда ты знаешь?
– Ты должен их посмотреть.
– Где же ты их все-таки взял?
– Нашел на Регерштрассе, в разрушенном доме. Там они пропали бы.
Профессор снова повертел книги в руках: пять томов под одним названием. Солидная работа, если только все это не какой-нибудь трюк. Нет, если он действительно нашел книги на Регерштрассе, то это очень необычная находка. Недели две назад над Мюнхеном разгрузилось сотни три «ланкастеров». «Уж не с них ли сбросили этого Шнайдера вместо бомбы по ошибке», – усмехнулся про себя Вангер.
Он пролистнул страницы, убедившись в их полной сохранности, положил книги на полку у зеркала и еще раз внимательно оглядел старика.
– Пройдешь? Могу предложить кофе.
– Нет-нет, Я и так… Пойду…
– Вот что, Эрих, – профессор придержал взявшегося уже за ручку двери старика, – приходи-ка в это воскресенье к нам. Придешь?
Старик кивнул, поблагодарил, пробормотал что-то вроде «спокойной ночи» и вышел на площадку. Вангер, прикрыв дверь, еще некоторое время прислушивался к его шаркающим удаляющимся шагам. Затем он покачал головой, запер замок, выключил свет и отправился спать. Вернее, он отправился в спальню с твердым намерением лечь и уснуть, хотя прекрасно понимал, что как раз теперь это ему вряд ли удастся.
– Кто это был? – встревоженно спросила жена.
– Эрих.
– Почему-то я так и подумала. Что ему было нужно?
– Принес несколько книжек. Говорит, нашел где-то на разрушенной недавно Регерштрассе. Слушай, может, он того, заболел?
– Ты хочешь сказать, тронулся?
– Ладно, спи.
Профессор выключил свет.

* * *

Готфрид Вангер, профессор Мюнхенского университета, преподавал историю. Пожалуй, ту, самую безобидную ее часть, которая не должна была бы подвергнуться особому пересмотру в связи с требованиями нового режима. Но это только так казалось.
Он читал лекции по истории Рима. И здесь с наступлением тридцать третьего года пришлось сместить многие акценты. В основном это касалось, конечно же, евреев вообще и Иудейских войн в частности. Многие другие события рекомендовалось не акцентировать, а о некоторых вообще не упоминать. Если, к примеру, фигура Юлия Цезаря в целом вполне вписывалась в концепцию современной имперской историографии, то относительно некоторых обстоятельств конца его жизни не было выработано единого мнения. На лекциях их следовало касаться вскользь, не особенно задерживаясь на подробностях.
Упоминания же древних историков о германцах и викингах потребовали значительных исправлений. Впрочем, они начались задолго до 30 января. Так, еще Гвидо фон Лист установил, что в описании Тацитом германских племен есть грубые принципиальные ошибки. К примеру, то, что римский историк в своем труде «Германия» описал как три различных племени – суть касты крестьян, жрецов и воинов единого сообщества Ингевоны, арманы и иствеоны.

.
Подобные поправки и исправления, означавшие зачастую полное отрицание традиционных исторических воззрений, начали свое наступление со всех сторон еще на стыке веков и особенно после проигранной войны в двадцатые годы. Их главным генератором стало небывалое оживление движения пангерманизма. Оно отметало объявленные лживыми хроники римлян и греков, принижавших историческое значение германских племен. Вена, духовный центр движения, названная Гитлером в бытность свою безвестным австрийским художником городом «расовой нечистоплотности», буквально исторгала из себя борцов за восстановление исторической истины. Они объединялись в союзы и ферейны, издавали журналы и книги и даже создавали новые рыцарские ордена, для чего приобретали живописные замки, разрабатывали соответствующие обряды и внутреннюю иерархию. Концентратором их идей стала возрожденная арийская философия, призвавшая из мрака забвения тени легендарных королей и языческих богов.
Началась борьба легенд с историей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76