Если бы, например, мы оказались в столь отчаянном положении, что не могли бы переправить собак через воду, то нам пришлось бы принять неприятное, но единственно возможное решение – бросить все и попытаться переправиться самим, захватив с собой лишь отчеты и минимальное количество снаряжения. В таком случае нам пришлось бы продолжить путь без собак, впрячься в нарты самим. Конечно, мы сделали бы это только в том случае, если бы вопрос стоял о спасении жизни и результатов нашей экспедиции. Следовательно, последнее пополнение припасов могло дать нам возможность продлить (в случае необходимости) время нашего пребывания среди льдов. Самолеты в данном случае снабдили бы нас более легкими санями, которые мы могли бы тянуть сами. Теперь, задним числом, я могу утверждать, что нам без собак удалось бы дотащить крайне необходимое имущество до корабля; однако, проделав весь путь через Северный Ледовитый океан с собаками, мы привыкли к ним и хотели благополучно доставить на корабль и их. На самом деле собак мы не бросили, и легкие сани нам не потребовались, пришлось воспользоваться только дополнительным запасом продовольствия. Однако ожидание пополнения припасов отвлекло наше внимание и отняло несколько крайне нужных нам дней.
Само сбрасывание припасов прошло превосходно, несмотря на плохие погодные условия. Покинув нас, самолет направился прямо к «Индьюренсу» и сбросил остаток снаряжения и дополнительный корм для собак на соседнюю льдину. С «Индьюренса» послали вертолеты, которые все подобрали. Это было первое событие во время плавания «Индьюренса» у берегов Шпицбергена, заставившее экипаж пережить некоторое волнение: ведь это был и первый его контакт с нашей экспедицией.
В эти дни нам было передано крайне интересное сообщение самолета канадских ВВС: лед, среди которого мы находились, был как раз такой, какой нужен был для «Индьюренса», а вокруг него – именно такой, какой был нужен нам. По злой иронии судьбы «Индьюренс» плотно застрял среди больших прочных льдин, между тем как мы находились в районе, где лед был совершенно разрушен. Прошло несколько дней, прежде чем нам удалось выбраться из этого месива.
Среди нас возникли разногласия по поводу дальнейших действий. Кен, ранее служивший в военном флоте, считал, что вертолет – вытянутая рука корабля и что в том случае, если мы собираемся достичь корабля, нам нужно лишь дойти до какого-либо места, откуда нас мог бы взять вертолет. Я признавал, что подобная операция в техническом и организационном отношении вполне реальна, но с подобным окончанием полярного путешествия, которому посвятил шесть лет своей жизни, я не мог примириться. Фриц и Аллан согласились со мной. Нам нужно было использовать до конца все возможности, чтобы добраться до корабля без потерь. У Фрица, по правде говоря, родился даже более честолюбивый план – двинуться прямо к Северо-Восточной Земле, перевалить через горы и, спустившись по противоположному склону, перебраться через пролив Хинлопен к югу от открытой воды, а затем пересечь все горы Шпицбергена и спуститься к Лонгьербюену. Возможно, это было бы осуществимо, но означало бы огромный крюк, и «Индьюренс», вероятно, не стал бы нас ждать. Нам пришлось бы возвращаться в Англию на каком-нибудь другом судне, и так как «Индьюренс» пришел на Север специально для того, чтобы подобрать нас, то я считал нашим долгом приложить все усилия и дойти до него. Вначале я рассчитал, что мы доберемся до Лонгьербюена к 24 июня – Иванову дню. Но к сожалению, корабль пришел на месяц раньше и должен был покинуть воды Шпицбергена 20 июня.
По первоначальному плану мы должны были пересечь с севера на юг длинный фьорд, глубоко вдающийся в Шпицберген; затем, перевалив через горы, спуститься к Сассен-фьорду, где нас будет ждать «Индьюренс». Мне представлялся этот торжественный акт так: мы спускаемся с ледяного щита и видим корабль, стоящий среди айсбергов. Таким хотелось видеть конец нашего путешествия. К сожалению, «Индьюренсу» не разрешено было подходить к берегу ближе чем на пять миль; поэтому заход в Ис-фьорд и Сассен-фьорд исключался. Стараясь быть хоть чем-нибудь полезным, капитан Бьюкенен повел корабль вдоль северо-западного берега острова и затем, держась севернее пятимильной границы, пытался пробиться сквозь плавучий лед нам навстречу. В течение пяти или шести дней «Индьюренс» с трудом двигался среди плавучего льда по направлению к нам, пока окончательно не застрял. Правда, можно было надеяться, что с потеплением плавучий лед ослабит свою хватку. Тем не менее, направляясь сюда, капитан Бьюкенен шел на сознательный риск, и я понимал, что если он с такими огромными усилиями пытается добраться до нас, то я не имею морального права менять свой план ради того, чтобы, ступив на твердую землю и перебравшись через горы, удовлетворить личное честолюбие. К тому же следовало ожидать, что почти столько же времени потребуется кораблю, чтобы выбраться из ледового плена.
Мы должны были сократить расстояние, отделяющее нас от «Индьюренса». С того места, где двое из нас высаживались на землю, вертолеты корабля могли бы забрать только людей, а вот если бы нам удалось сократить расстояние, скажем до 40 миль, они могли бы забрать все: снаряжение, лаек, отчеты. По плану капитана Бьюкенена мы должны были сблизиться настолько, чтобы наша партия оказалась в пределах досягаемости вертолета, способного захватить полный груз, и с этим я был согласен.
Мне уже раньше пришлось отказаться от романтической мечты торжественным актом закончить наше путешествие. Поскольку добираться до Шпицбергена не было времени, то не оставалось ничего другого, как двигаться навстречу кораблю. Корабль застрял во льдах; он стал своего рода островом, в известном смысле ничем не отличавшимся от Шпицбергена. Теперь мне представилась другая картина – четыре собачьи упряжки, двигаясь по льду, важно приближаются с севера к «Индьюренсу». Для команды это было бы великолепное зрелище; весь драматизм его взывал ко мне. Это был бы подходящий конец – такой конец, какой нужен нашей экспедиции. Излишнего драматизма не требовалось, но конечный акт экспедиции должен был быть достойным тех усилий, которые пришлось затратить. Если конец испорчен, все идет насмарку.
Мы продолжали двигаться, с трудом прокладывая путь, и нам удалось все же как-то вырваться из района, где вместе со льдами мы кружились на одном и том же месте. За один день теперь проделали около 10 миль. Питер Бьюкенен пришел в восхищение, и я начал посылать оптимистические радиограммы: «При таком темпе мы доберемся до вас через десять дней или даже через пять, а может, и через четыре. Если же вы пройдете навстречу нам три-четыре мили, то и еще раньше». Однако это были слишком радужные надежды. Утром 10 июня я настроил радио. За последние двое суток «Индьюренс» не сдвинулся с места. Мы находились все еще в 42 милях от корабля. Послышался голос капитана Бьюкенена: «Я разделяю ваши чувства, и мне очень хотелось бы как можно скорее видеть вас на корабле, но вокруг масса взломанного льда, и на вид он очень опасен». Не имея полного представления о наших возможностях для дальнейшего продвижения, он не хотел быть слишком категоричным, но добавил, что надвигается непогода и на следующие сутки предсказан снегопад. Во время снегопада вертолеты не смогут летать. Впрочем, он обещал, что корабль не уйдет, будет нас ждать.
Срок пребывания «Индьюренса» истекал. Если бы ему пришлось выбираться из плавучего льда столько же времени, сколько он потратил, двигаясь сюда, то ему следовало бы двинуться в обратный путь 9-го, а было уже утро 10-го. Однако капитан Бьюкенен, рискуя возвратиться с опозданием, готов был ждать еще четыре дня, чтобы дать нам возможность торжественно подкатить на нартах прямо к кораблю. За опоздание он брал ответственность на себя, и это было так благородно с его стороны, что я чувствовал себя обязанным поступить так же. Мне удалось лишь подтвердить прием его радиограммы, но затем условия связи ухудшились, и пришлось перейти на морзянку. Я отстучал радиограмму, в которой просил, принимая во внимание состояние погоды и возможный снегопад в течение ближайших суток, забрать нас немедленно. Пусть вертолеты сейчас же направляются сюда, ведь они уже где-то в воздухе, им надо только изменить курс. Прошло некоторое время, пока на корабле расшифровали радиограмму. Думаю, что капитан Бьюкенен был доволен, но несколько удивлен, пожалуй, даже застигнут врасплох этой добровольной капитуляцией. Через два часа вертолеты спустились на льдину и забрали первый груз – снаряжение.
Получив подтверждение, что два вертолета уже в пути к нам, я выполз из палатки и сообщил эту новость Аллану, Фрицу и Кену. Первый рейс должен был быть грузовым, вторым рейсом один вертолет заберет Фрица с его собаками, а другой – его нарты. За каждый вылет вертолета можно будет эвакуировать только одного человека и его упряжку собак. Последним буду я.
Все происходило в такой спешке, что у меня оставалось очень мало времени для спокойного обдумывания посадки. Вертолеты совершали эту операцию на предельном для них расстоянии, имея на борту только наблюдателя и фотографа. Фотограф оставался с нами, пока вертолеты летели обратно на корабль, чтобы разгрузить снаряжение. Спешка была безумная. Промежуток между рейсами составлял примерно час, но этот час был заполнен работой – упаковкой ящиков, складыванием грузов в отдельные кучи. У нас не было времени присесть и осмотреться.
Лаек сажали в вертолет не связанными. Казалось, они были вполне довольны, однако погрузка на первые два рейса была сложной, так как мы не знали, сколько собак можно поместить в каждый вертолет. Вертолеты могли оставаться на льдине не более пяти минут. По какой-то причине, которая осталась для меня не вполне понятной, они не могли выключать двигатели. Температура в тот день была не очень низкая, но летчики, вероятно, чувствовали себя спокойнее, если лопасти вертелись. Конечно, поднимая ветер и устраивая адский шум, они непрерывно жгли горючее. Все пришлось делать в спешке, в какой-то суматохе, подобной панике; все носились взад и вперед с возгласами: «Скорее, скорее!»
Должен сознаться, что я почувствовал какое-то недружелюбие к первому человеку, который поздоровался со мной. На нем был шлем, лицо украшала сатанинская борода. Позже, на борту корабля, мы стали большими друзьями, но на льду он побуждал нас к спешке, которая была невыносима для меня. В течение восемнадцати месяцев я привык к спокойной работе. А его вертолет вносил нервозность, ужасно жужжал перед взлетом, поднимая адский шум и разгоняя ветром все вокруг. Впоследствии я понял, что в данном случае радиус действия вертолета был близок к предельному расстоянию, на котором они могли вести операции с тяжелым грузом, и задержка на лишние пять или десять минут на льду могла оказаться для него гибельной.
Собаки обычно без сопротивления идут в самолет, если не работают его моторы, но попробуйте посадить их в вертолет, когда роторы грохочут и вся машина сотрясается! Приходится буквально силой заталкивать их и стоять в дверях, чтобы они не выпрыгнули, пока в конце концов, охваченные страхом, они не улягутся на брюхо и не начнут орошать пол слюной.
Фрица, Аллана и Кена увезли, и я остался один с нартами, палаткой и своей собачьей упряжкой. Я был занят упаковкой снаряжения, готовя его к погрузке на вертолеты. Когда все было сделано, я сел на нарты и закурил. Чудесно было ощущать, что ты совершенно один. Впервые за шестнадцать месяцев я находился значительно больше чем в пяти милях от ближайшего человека (ведь мы удалялись не больше чем на пять миль). Это было нечто такое, чем следовало насладиться. Я сидел и покуривал, ни о чем особенном не думая, просто испытывая необычное приятное чувство одиночества среди безбрежной ледяной пустыни. Я не чувствовал печали, покидая просторы, с которыми успел породниться, но не испытывал и волнения в ожидании нового. Я находился как бы во взвешенном состоянии, меня охватило какое-то безразличие.
Сюда вторглись вертолеты, нарушая тишину Арктики, лишая ее первозданной чистоты. Шум и угар, исходившие от моторов, делали свое черное дело. Вот она цивилизация! Она нагло вторглась сюда, от гула моторов – боль в ушах. Люди кричат на меня, смеются над моей растерянностью, приглашают меня в гости. Я должен торопиться. Нужно поднять собак, затолкнуть их в вертолет, запихнуть туда нарты и вслед за собаками влезть самому да еще и успокаивать собак.
Во время полета я бросал иногда взгляд в окно – лед внизу был действительно взломан, превратился в сплошную кашу. И тут у меня появилось сомнение: нам вряд ли удалось бы добраться до корабля меньше чем за десять дней. Я возвращался в общество, где меня не покидало чувство неуверенности. Все здесь как-то путалось, куда-то неслось. Вертолет накренился, и в течение нескольких секунд в окне, как в рамке, я видел стоявший в одиночестве корабль. Он казался очень маленьким. Когда мы приблизились, ангар на взлетной палубе был полон народа.
Несколько секунд мы неподвижно парили над самой палубой, затем сели. Двери вертолета распахнулись, и в него ворвался шум. Ветер от роторов поднимал рябь на тонком слое воды, покрывавшем взлетную палубу, делая ее скользкой. Я вытолкнул испуганных собак через дверь вертолета. Коснувшись ногами палубы, они запрыгали на одном месте, как только их когти ощутили твердую и скользкую палубную сталь. Матросы подхватывали собак и исчезали с ними, так что мне не пришлось заботиться о них. Я спрыгнул на взлетную палубу; о ужас, она была твердой, и грохот разнесся по всему кораблю.
Прямо передо мной было множество лиц – огромная толпа незнакомых людей, и такой ветер от роторов и шум от моторов, что нельзя было разобрать, кричали ли они что-нибудь, когда я очутился перед ними. Все улыбались… Я слышал теперь их голоса и ощущал пожатия рук. Все это привело меня в смущение и переполнило мои чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31