Рабочие вставляли во все рамы новые стекла. Распоряжался Симон. Молодой рабочий спросил его о чем-то.
Симон ответил:
– Эге!
И тут же изо всей силы ударил стулом в только что вставленное стекло. Ножки стула отскочили от стеколя, как от гранитной стены.
К обеденному перерыву наша лаборатория оказалась надежно изолирована от внешнего мира. Форточки заперли и плотно замазали специальной пастой.
Поздно вечером Леонид осмотрел каждый закоулок в лаборатории. Он, видимо, не доверял даже Симону. А под конец изумил нас. Вынул из кармана длинную шелковую белую тесьму и один конец ее прикрепил к ручке двери, которая вела в кабинет Грохотова.
Мы с Олей заняли свои места. Грохотов – у фотоаппарата, Симон – у ртутного насоса.
– Приготовились, – негромко, но властно произнес Леонид.
Я не заметила движения его руки, включившей напряжение. Красный огнистый лохматый шар возник между сблизившимися электродами. Вот он оторвался и медленно начал подниматься к потолку.
– Степан, – прошептал Леонид.
И это было сигналом, чтобы каждый из нас занялся своим делом. Я слышала стрекотание ленты в моем аппарате. Грохотов регулировал объективы фотоаппаратов.
Сначала шаровая медленно сделала круг под потолком, потом забилась, как испуганная птица, случайно залетевшая в комнату.
– Осторожно, товарищи! – тихо приказал Леонид.
Тут я поняла, что опыт грозит нам смертью.
Отчетливо помню непередаваемое выражение лица Леонида в тот момент, когда он взял в руку свободный конец тесьмы, потянул за нее, и дверь в кабинет приоткрылась. И тогда, будто повинуясь какому-то неслышному зову, шаровая проскользнула в щель приоткрытой двери. А через секунду там, за дверью, раздалось стрекотание, будто опытный мотоциклист пробовал заводить маломощный мотор. Леонид осторожно подошел к двери и заглянул в кабинет.
– Сюда, ко мне! – крикнул он.
Мы бросились к двери и столпились у нее. Никогда не забыть картины, представившейся нашим взорам.
Шаровая хозяйничала на письменном столе. Она бегала по нему, словно взбесившийся звереныш, описывая круги над письменным прибором. Потом вдруг она неожиданно подлетела к замку шкафа, стоявшего в углу, будто хотела пролезть в замочную скважину.
Леонид осторожно подошел к окну и вышиб раму форточки. Шаровая, перелетев через его голову, выскочила на улицу.
Я ждала, что сейчас Леонид объяснит нам случившееся, но поверх наших голов из лаборатории через дверь в форточку летели один за другими огненные крупные бусы, как тогда в моей хатке. Люстры и лампы на столах погасли. И только разноцветные мчавшиеся шарики освещали нас фантастическим светом.
Симон стоял сзади всех в лаборатории, и мы услыхали его голос:
– Я выключил мегалотрон! Откуда же они берутся? Расталкивая нас, Леонид подошел к общему выключателю энергии для всего института и дернул рычаг на себя. Поток шаровых прекратился.
– Вот такие эксперименты я люблю, – нервно потирая руки, улыбнулся Леонид.
Мы молчали, надо было прийти в себя. Потом все сразу заговорили. Откуда брались шаровые после того, как мощный мегалотрон был выключен? На это никто не мог ответить.
– Странно… Даже очень странно… – бормотал Грохотов, потирая руки, будто ему было холодно. – Что ж такое получается? Я же предупреждал, что даже сверхмощный мегалотрон, в сущности, не даст ничего, кроме внешних эффектов…
Леонид и Симон при свете ручных фонарей стали осматривать мегалотрон. Работали они молча. Не было слышно даже отрывочных восклицаний. А Грохотов продолжал:
– Теперь для меня ясно, что наш бедняжка мегалотрон…
Леонид махнул рукой и посмотрел на Грохотова.
– Вот что, Степан. Первая шаровая где-то проделала трассу. Поэтому, хотя мегалотрон и был отключен от сети, он продолжал работать за счет…
– За счет чего? – глухо спросил Грохотов.
– Во всяком случае, не от электросети, – быстро ответил Леонид. – Мы с тобой сделаем расчеты, и ты увидишь, какое колоссальное количество энергии прошло через мегалотрон.
Грохотов пожал плечами.
А Леонид отрывисто спросил Симона:
– Проба воздуха взята?
– Четыре пробы отправлены в газовую лабораторию.
– Поторопите!
Симон поспешно вышел с Олей. Пробы воздуха были взяты в те минуты, когда по лаборатории гуляла шаровая.
На листке, вырванном из карманного блокнота, Леонид написал несколько слов, свернул его плотно, как записку, и вручил мне:
– Спрячьте, не читая.
Грохотов изумленно посмотрел на нас. В глазах у Леонида мелькнул лукавый огонек:
– Ты скоро узнаешь секрет этой записки, Степан. А вы, Таня, прочтете ее вслух, когда я вам прикажу.
Пришли дежурные монтеры исправлять освещение. При свете ламп мы увидели, что натворила в кабинете шаровая молния. Позолота с багетных рам картин, украшавших стены, исчезла. Зато дубовая темная мебель была вызолочена и блестела, как в музее.
Грохотов подошел к столу, протянул руки и вскрикнул:
– Что случилось? – подбежали к нему я и Леонид.
В руках Грохотова темнел пепел от сгоревшей бумаги. Книги и ведомости, лежавшие на столе, сохраняли свой обычный вид. Но достаточно было дотронуться до них, и они рассыпались в пепел.
– Отопри, Степан, шкаф, – попросил Леонид.
Грохотов распахнул дверцу. На обугленной деревянной полке покоился знакомый мне футляр серо-свинцового цвета.
Грохотов дотронулся до футляра и отдернул руку. Примерно через час снизу, из газовой, лаборатории, вернулись Симон и Оля. Они принесли анализ проб воздуха.
– Разрешите прочитать? – спросил Симон, обращаясь к Грохотову.
Но Леонид вырвал протокол из рук Оли, спрятал его за спину.
– Прочитайте мою записку вслух, – обратился он ко мне.
Я прочитала.
– «Закись азота».
Тогда Леонид протянул листок протокола Грохотову.
– Теперь читай это, Степан…
Взглянув на протокол. Грохотов высоко поднял брови:
– Любопытно… Они тоже пишут; «Закись азота». Ну и что же?
Мы все смотрели на Леонида, ожидая от него ответа.
– Пока секрет, – произнес он. – Кое-что становится ясным. Напомню лишь один факт. Ведь и раньше, Степан, в ваших опытах при разрыве шаровидных искр между электродами можно было заметить ничтожную дымку. Иногда ощущался запах, характерный для окислов азота, серы… И нам с тобой известно, что после разрыва шаровой 11 июня 1950 года в районе Саялы ощущался сильный запах фтористого водорода. Ты сейчас меня будешь ругать, а я тебе скажу одно: азот к шаровидной молнии имеет такое же отношение, как и все остальные девяносто один элемент химической таблицы Менделеева.
Грохотов наморщил лоб и медленно опустился в кресло.
– Начинаю понимать, Леонид. Но это приводит к невероятности…
Леонид призакрыл глаза в раздумье и очень медленно выговорил:
– К невероятности, которая более чем вероятна.

XIX. Голова Медузы

Наша лаборатория бездействовала недели полторы. Грохотов сидел у себя в кабинете, не показывался и даже выключил телефоны. Его никто не смел беспокоить. Леонид и Симон проводили дни и ночи в стеколевой лаборатории и мастерили какие-то приспособления к мегалотрону.
Мне и Оле было поручено проверить всю аппаратуру в лаборатории. Может быть, шаровидная молния что-нибудь напортила?
На фотоснимках, сделанных Грохотовым, ничего не получилось. Пластинки моментально чернели, лишь только их погружали в проявитель.
Лабораторное хозяйство оказалось в порядке. Правда, один из ртутных насосов испортился. Это был как раз стеколевый насос, сделанный Симоном. Нужного вакуума не получилось. Вчетвером мы осмотрели насос. Леонид сказал:
– Очевидно, где-то образовалась ничтожная трещина. Через нее устанавливается нежелательное сообщение полости насоса с внешним воздухом…
Мы заменили стеколевый насос простым металлическим. А испорченный насос положили на полку.
Оля узнала, что Леонид придумывает новую обстановку для третьего опыта с шаровой. Это было заметно. В лаборатории рабочие устанавливали большой изоляционный колпак из стеколя. Он должен был прикрывать тех, кто будет находиться здесь при эксперименте.
Потом Леонид и Симон принесли из лаборатории широкогорлую стеколевую колбу. Ее поставили под новыми гребенчатыми электродами мегалотрона. Колбу можно было закрывать, нажимая кнопку, находившуюся на пульте управления. Это была своего рода ловушка, в которую предполагалось поймать молнию. Все детали ловушки были вылиты и отштампованы из стеколя.
Однажды я была одна в лаборатории. Вошел Леонид.
Он обратился ко мне:
– Прошу вас, Татьяна Ильинична, приходите сюда сегодня ровно к десяти вечера. Кроме вас и меня, в институте будет только Симон. Он остается в резерве вне лаборатории. На всякий случай…
– Что вы хотите делать? – пробормотала я.
– Хочу проверить одно предположение, – тихо ответил Леонид. – Мы будем под надежной защитой, – улыбнулся он, кивнув на стеколевый колпак. – Так или иначе, но шаровая не выйдет из стен лаборатории. Посмотрим, как она будет вести себя. Я не сделаю прежней глупости и не открою двери…
И вот наступил вечер. Я в лаборатории. Леонид пригласил меня занять место рядом с ним. Шаровая не могла выйти из лаборатории. Все стены были изолированы стеколем.
– Кажется, удачно подобрал форму электродов, – сказал Леонид.
Он закрыл дверцу изоляционного колпака. Включил подачу кислорода и аппарат для поглощения углекислоты. Двинул рукоятку рубильника. Часы показывали ровно 22.40.
Шаровая – редкостный экземпляр! – подлетела к колпаку. Нас от нее отделяла только толстая стеколевая стенка. Огненный шар весь светился изнутри, но не ослеплял глаз. Леонид осторожно выключил напряжение. Шаровая мягко и ласково, словно пушистый котенок, обогнула колпак, будто постучалась к нам: «Пустите меня к себе, пожалуйста».
Она не имела никакого желания прятаться в колбу и легко избегала ловушку, которую Леонид подставил ей у электродов. Вот она опустилась к углу и покатилась по полу, словно отыскивала, нельзя ли ей пролезть в щель у порога. Потом она стала резвиться под потолком и вдруг упала на полку с лабораторной посудой.
Я ожидала разряда шаровой. Но никакого разряда не произошло. Мне показалось, что шаровая упала с полки и все-таки нашла щелочку, чтобы незаметно исчезнуть.
Леонид засмеялся и неожиданно открыл дверцу:
– Прошу вас, – сказал он, приглашая меня выйти.
Я остановилась на пороге, пораженная необычайным зрелищем.
Шаровая мирно лежала на полке. Лаборатория была освещена таким необычайным светом, что я зажмурила глаза. Потом открыла их снова.
Свет излучался из прозрачной надтреснутой трубки насоса. Той самой, которую положили мы с Олей. И я не сразу сообразила, в чем дело.
Подошли ближе и увидели – шаровая молния забралась в трубку и сидела там.
– Симона! – приказал Леонид.
Я бросилась к двери. Тот явился через считанные секунды, готовый на все.
– Фото! – было второе приказание.
Симон приготовил аппарат.
– Раньше, чем документировать такую необычайную вещь, – серьезно произнес Леонид, – примем необходимые меры предосторожности. Вдруг шаровой надоест сидеть в заключении и она вздумает выскочить на свободу!
Симон умел понимать все с полуслова. Он быстро помог Леониду протянуть от заземлительного шпунта идеально изолированный трос. Мы подтягивали конец троса к полке с таким расчетом, чтобы шаровая при первой же попытке выбраться из цилиндра натолкнулась на трос и ушла по нему в землю.
– Отставить! – вдруг очень весело произнес Леонид и смело дотронулся пальцем до светящегося цилиндра. Трос выпал из рук Симона.
– Почему? – пробормотал он.
– А потому, что она попалась, милая! – усмехнулся Леонид.
Он гладил цилиндр, как любимую собачонку, и говорил нам:
– Видите? Понимаете? Шаровая, проникнув в цилиндр, запаяла за собой выход. Может быть, она сейчас разорвется и разнесет все вдребезги вокруг? Но у меня такое предчувствие, что нет! Думаю, обойдется благополучно! И еще одно условие: никому не говорить о происшествии. Степану я скажу сам.
– Ага, – отозвался Симон.
– Теперь давайте ее фотографировать, – предложил Леонид.
Это было нелегким делом. Симон снимал шаровую и справа и слева. Даже вскарабкался на стол и заснял цилиндр с шаровой сверху.
Это был очень торжественный момент, когда Симон, будто священнодействуя в фотолаборатории, освещенной таинственным густо-красным светом, опустил негатив в ванночку с проявителем. Мы все трое наклонились над ней.
Вот обозначился неясный контур взлохмаченного фантастического очертания, и я вспомнила про голову Медузы.
В середине ночи автомобиль отвез меня домой. Мне было разрешено явиться в лабораторию после полудня. Леонид с Симоном остались. Они были осторожны и предусмотрительны. При шаровой следовало дежурить, как около бомбы замедленного действия.

XX. Туманность в созвездии Южного Циркуля

Грохотов рассматривал негативы и отпечатки, которые подавал ему Симон. Леонид стоял рядом с самым непроницаемым видом. Голубые его глаза казались мне потемневшими и усталыми.
– Ну-с, дорогой Леонид, на темном фоне я вижу туманное, как бы слоистое, светлое пятно, неясный контур… – бормотал Грохотов со значительным видом. – Да, пожалуй, с намеками на спиральность. Но из этого ровно ничего сверхвероятного не следует.
Леонид слегка улыбнулся.
– Следствие придет само собой.
– О да, конечно, – заторопился Грохотов. – Случай требует тщательного изучения. – Он строго посмотрел на меня и Симона. – Прошу вас хранить эту тайну. Полагал бы поставить в известность академию.
– Я бы сам полагал так, – сухо произнес Леонид. – Но повременил бы. Я бы и тебя, Степан, просил хранить пока эту тайну. Всего только несколько дней. Мне хочется действовать наверняка… Кое-что проверить, посоветоваться кое с кем. И не открывать прежде времени секрета.
– Как ты полагаешь? – прищурился на него Грохотов. – Вряд ли согласятся физики…
Леонид смотрел на один снимок, далеко отставив его от себя. Наконец сказал неожиданно:
– Сейчас меня интересуют не физики и не химики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20