" Косидьер, бывший парижским префектом во
время революции 1848 года, сказал про Бакунина: "В первый день революции это —
клад, а на другой день его надо расстрелять".
За участие в революциях Бакунин дважды (в Саксонии и в Австрии)
приговаривается к смерти. От смертной казни Бакунин спасается только благодаря
тому, что австрийское правительство решило, поскольку он является русским
подданным, выслать его в Россию.
Как же поступил Николай с Бакуниным, который призывал поляков к восстанию
против России и всячески клеветал на него на революционных митингах и в
европейской прессе? За одни только призывы к восстанию поляков против России, на
основании существовавших законов Николай I мог предать Бакунина полевому суду,
который так же как и европейские суды приговорил, бы Бакунина к смертной казни.
Дадим сначала слово Г. Адамовичу уличающего Г. Гуля в беспардонном вранье по
адресу Николая I. "В "Скифе в Европе", — пишет Г. Адамович, — Николай — человек
взбалмошный, гневливый, ограниченный, словом самодур и "прапорщик" до мозга
костей. Но под конец повествования, там, где факты говорят сами за себя,
возникает некоторое психологическое противоречие: в соответствии с тем
представлении о царе, которое складывается при чтении первых трех четвертей
книги, Николай должен бы доставленного в Россию Бакунина немедленно повесить. Но
царь, — правда, заключив "мерзавца" в крепость, — предложил ему написать свою
"исповедь", а прочтя написанное, сказал: "он умный и хороший малый". Об этом
рассказано в "Былое и Думы" у Герцена так же, как теперь у Гуля. Получается
явная неувязка. Кое в чем Гуль с Герценом расходятся."
Расхождение же заключается в том, что Гуль врет дольше даже, чем Герцен.
"Никогда специально Бакуниным не занимавшись, — пишет Адамович, — я не берусь
судить на чьей стороне историческая правда. По Гулю, разъяренный царь потребовал
сначала от саксонского, а затем от австрийского правительства выдачи
государственного преступника. На докладах о Бакунине Николай будто бы кричал:
"Достану и заграницей, не допуская и мысли, чтобы кто-нибудь осмелился его
ослушаться. А Герцен пишет: "Австрия предложила России выдать Бакунина. Николаю
вовсе не нужно было его, но отказаться он не имел сил".
Адамович цитирует Герцена не точно. На самом деле Герцен пишет: "В
Ольмюце Бакунина приковали к стене и в этом положении он пробыл полгода.
Австрии, наконец, наскучило даром кормить чужого преступника; она предложила
России его выдать; Николаю вовсе не нужно было Бакунина, но отказаться он не
имел сил". "Бакунин написал журнальный leading article. (Передовую статью
(англ.). — Б. Б.) Николай и этим был доволен. "Он — умный и хороший малый, но
опасный человек, его надобно держать взаперти". И три целых года после этого
высочайшего одобрения Бакунин был схоронен в Алексеевском равелине".
Оказавшись в Петропавловской крепости Бакунин стал действовать по
"Катехизису революционера" — то есть постарался обмануть царя видимостью
раскаяния. Писал Николаю заискивающие, подхалимские письма, которые подписывал:
"молящий преступник Михаил Бакунин" или "Потеряв право назвать себя
верноподданным Вашего Императорского Величества, подписываюсь от искреннего
сердца кающийся грешник Михаил Бакунин".
Письма к Николаю и написанная им "Исповедь" написаны в таком
униженно-пресмыкательском тоне, что их противно читать. Ни в чем Бакунин,
конечно не раскаивался и не собирался раскаиваться: он просто старался добиться
разных поблажек. Александр II выпустил Бакунина из крепости взяв с него честное
слово, что он не будет заниматься больше революционной деятельностью. Бакунин,
конечно, обманул его. Бакунин бежал из Сибири в Америку, откуда снова приехал в
Европу. Пытался принять участие в польском восстании 1863 года, принял участие в
организации Первого Интернационала, принимал участие в восстаниях в Болонье и
Лионе.

X

Третий основоположник Ордена Русской Интеллигенции В. Белинский, который
по оценке Герцена был "самая революционная натура николаевской России" и самым
бешеным фанатиком, вообще ни разу даже не был арестован. "Я начинаю любить
человечество по-маратовски, — признался однажды Белинский, — чтобы сделать
счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечем истребил бы остальную".
"Уж у Белинского, — писал Н. Бердяев в статье "Кошмар злого добра", — в
последний его период можно найти оправдание "чекизма". "Он уже утверждал
большевистскую мораль, — пишет Бердяев в "Русской идее".
И вот такие озверелые фанатики как Герцен, Бакунин, Белинский имели
наглость изображать Николая I жесточайшим тираном. Если в чем и приходится
обвинять Николая I то не в жестокости, а в излишней мягкости к своим
политическим врагам, которые были в тоже время злейшими врагами России.
Приходится жалеть, что Николай не запер Герцена, Бакунина и Белинского в самом
же начале их преступной деятельности по созданию Ордена Русской Интеллигенции, в
пустовавшие казематы Петропавловской крепости.
В январе 1830 года, как указывает в "Истории царской тюрьмы" проф. Гернет
в казематах крепости, кроме Алексеевского равелина, находилось всего 11
заключенных (т. I. стр. 280). А в Алексеевском равелине в 1830 году по его же
сообщению было всего 3 арестанта. Приводимые Гернетом данные о числе поступавших
в Петропавловскую крепость арестантов полностью разоблачают миф о том, что время
царствования Николая — было эпохой жесточайшей тирании. В 1826 году в
Алексеевском равелине было 6 арестантов, в 1827 — 5, в 1828, 1830, 1831, 1834,
1836, 1839, 1842, 1844, 1848 и 1854-56 по одному человеку. "Количество
одновременно находившихся в равелине заключенных колебалось в пределах от одного
человека до полного комплекта, но чаще всего их было от пяти до восьми. Для
изучаемого нами периода, — пишет Гернет, — продолжительность пребывания в
равелине, за редкими исключениями, была невелика. Заключенные находились здесь
большей частью лишь во время расследования дела и до решения его по суду или без
суда" (Т. I, стр. 308). В Шлисельбургской крепости, — по сообщению Гернета с
1825 года по 1870 год находилось...95 заключенных. Как страдали декабристы в
Сибири мы уже знаем. Во всей России в 1844 году по сообщению Гернета в тюрьмах
содержалось 56014 арестантов. Населения в это время в России было свыше 60
миллионов. Если правящие сейчас Россией члены Ордена Русской Интеллигенции
проявляли столь же "ужасную жестокость как и Николай I, то при населении в 200
миллионов в России должно бы быть сейчас заключенных всего 160-200 тысяч. А
такое количество имеется лишь в одном-двух советских концлагерях, а таких
концлагерей ведь имеется несколько десятков.

XI

В юности Имп. Николай I имел веселый и жизнерадостный характер.
"Выдающаяся черта характера великого князя Николая, — пишет в воспоминаниях П.
М. Дороган, — была любовь к правде и неодобрение всего поддельного,
напускного... Осанка и манеры великого князя были свободны, но без малейшей
кокетливости или желания нравиться; даже натуральная веселость его, смех как-то
не гармонировал со строго классическими чертами лица, так что многие находили
великого князя Михаила красивее. А веселость эта была увлекательна, это было
проявление того счастья, которое, наполняя душу юноши, просится наружу..." (П.
М. Дороган. Воспоминания Первого Пажа великой княгини Александры Федоровны).
Император Николай с ранней юности был трудолюбив, не выносил небрежного,
несерьезного отношения к исполнению служебных обязанностей. У него всегда было
сильно развито чувство долга: он был требователен не только к другим, но и к
себе.
"Изумительная деятельность, крайняя строгость и выдающаяся память,
которыми отличался император Николай Павлович, проявились в нем уже в ранней
молодости, одновременно со вступлением в должность генерал-инспектора. по
инженерной части и началом сопряженной с нею службы. Некто Кулибанов, служивший
в то время в гвардейском саперном батальоне, передавал мне, что великий князь
Николай Павлович, часто навещая этот батальон, знал поименно не только офицеров,
но и всех нижних чинов; а что касалось его неутомимости в занятиях, то она
просто всех поражала. Летом, во время лагерного сбора, он уже рано утром являлся
на линейное и ружейное учение своих сапер; уезжал в 12 часов в Петергоф,
предоставляя жаркое время дня на отдых офицерам и солдатам, а затем, в 4 часа,
скакал вновь 12 верст до лагеря и оставался там до вечерней зари, лично руководя
работами по сооружению полевых укреплений, проложению траншей, заложению мин и
фугасов и прочими саперными занятиями военного времени." (Из записок и
воспоминаний современника. Рус. Арх. 1902 г. март)
"К самому себе Император Николай I, — сообщает в своих воспоминаниях бар.
Фредерике, — был в высшей степени строг, вел жизнь самую воздержанную, кушал он
замечательно мало, большею частью овощи, ничего не пил, кроме воды, разве иногда
рюмку вина и то, право, не знаю, когда это случалось; за ужином кушал всякий
вечер тарелку одного и того же супа из протертого картофеля, никогда не курил и
не любил, чтобы и другие курили. Прохаживался два раза в день пешком
обязательно, рано утром перед завтраком и занятиями и после обеда, днем никогда
не отдыхал. Был всегда одет, халата у него и не существовало никогда, но если
ему нездоровилось, что, впрочем, очень редко случалось, то он надевал старенькую
шинель. Спал он на тоненьком тюфячке, набитом сеном. Его походная кровать стояла
постоянно в опочивальне Августейшей супруги, покрытая шалью. Вообще вся
обстановка, окружавшая его личную жизнь, носила отпечаток скромности и строгой
воздержанности". Николай I никогда не стремился занять русский престол, он любил
военно-инженерное дело, был большим знатоком его и вполне был удовлетворен
занимаемой им должностью в русской армии. Он никогда не считал себя способным
управлять величайшей империей мира, очень скромно расценивая свои личные
качества. Первый, кто правильно оценил выдающиеся личные качества великого князя
Николая, как это ни странно, был знаменитый английский утопист Роберт Оуэн. В
1816 году, по приказу Александра I великий князь посетил Оуэна и познакомился с
его социальной деятельностью. Великий князь произвел большое впечатление на
Роберта Оуэна и после того как великий князь уехал он сказал: "Этот юноша рожден
повелевать".

XII


И точно: мало радостей узнали б,

Милорд, когда б вы стали королем.
В. Шекспир. Ричард III.

Только летом 1819 года великий князь Николай узнал, что вероятно ему
придется быть царем России. "Нике, — пишет в своих мемуарах Императрица
Александра Федоровна, — сидел неподвижно, словно статуя; безмолвствовал, широко
открыв глаза". "Александр говорил еще долго в том же роде. Я увидела слезы на
глазах Никса, и, когда Александр задал мне вопрос, то я разразилась рыданиями.
Нике тоже". "Кончился этот разговор, — записал сам Николай I, — но мы с женой
остались в положении которое уподобить могу только тому ощущению, которое
полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами
и с которой всюду открываются приятнейшие виды, как вдруг разверзается под
ногами пропасть, в которую неодолимая сила ввергает его, не давая отступить или
возвратиться".
Утром 14 декабря, в день восстания Николай сказал командирам верных ему
частей:
"Вы знаете, господа, что я не искал короны. Я не находил у себя ни опыта,
ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжелое бремя. Но раз Господь мне ее
вручил также как воля братьев моих и основные законы, то сумею ее защитить и
ничто на свете не сможет у меня вырвать. Я знаю свои обязанности и сумею их
выполнить. Русский Император в случае несчастья должен умереть с шпагою в руке.
Но во всяком случае, не предвидя каким способом мы выйдем из этого кризиса — я
вам, господа, поручаю моего сына. Что же касается меня, то доведется ли мне быть
Императором хотя бы один день, в течение одного часа, я докажу, что достоин быть
Императором". "Вы видели, — заявил Николай I 20 декабря 1825 года французскому
посланнику Лафероне, — что произошло. Сообразите же, что я чувствовал, когда
вынужден был пролить кровь, прежде чем окончился первый день моего
царствования... Впрочем душа моя глубоко опечалена, но не удручена: в
особенности она, не должна казаться такою нации, повелевать которою составляет
мою радость. Сквозь тучи, затемнившие на мгновение небосклон, я имел утешение
получить тысячу выражений высокой преданности и распознать любовь к отечеству,
отмщающую за стыд и позор, которые горсть злодеев пыталась взвесть на русский
народ".
После беседы с Императором, которая продолжалась целый час, Лафероне,
французский посол прямо из дворца поехал к гр. Рибопьеру.
— "Ну, — воскликнул он, — у вас есть властелин. Какая речь, какое
благородство, какое величие, и где до сих пор он скрывал это"!
По мнению английского дипломата: "Во всей личности Императора Николая
было что-то отменно внушительное и величественное, и, несмотря на суровое и
строгое выражение лица, в его улыбке и обращении было что-то чарующее. Это был
выдающийся характер, благородный, великодушный и любимый всеми, кто его близко
знал. Строгость его была скорее вызвана необходимостью, нежели собственным
желанием; она возникла из убеждения, что Россией необходимо управлять твердой и
сильной рукой, а не от врожденного чувства жестокосердия или желания угнетать
своих подданных. Трагическая смерть его отца, Императора Павла, таинственная
смерть старшего брата Императора Александра, в отдаленном городе и смуты,
которые грозили возникнуть при его вступлении на престол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18