Пришлось поломать голову.
Что до этих тайных письмен, то мы вправе предположить, что они были частично или полностью составлены самими правителями, посвященными благодаря своему положению в еще не раскрытые тайны Страны Нила. Надпись на Розеттском камне была сделана жрецами за двести лет до Рождества Христова, дабы воздать хвалу фараону Птолемею Пятому. Ничего особенного. Но что если одна из еще не расшифрованных золотых таблиц датируется тремя тысячелетиями до Рождества Христова и раскрывает тайны пирамиды Хуфу?
– Какие тайны? – машинально спросил я.
– Фараон Хуфу, или, по-гречески, Хеопс, построил огромную пирамиду, старина. У нее поистине впечатляющие размеры, но самое интересное – это то, что она ориентирована. Пирамида покрывает собой четырнадцать акров земли, и ее стороны почти точно ориентированы на четыре стороны света. Отклонение северной стороны достигает, например, всего нескольких минут. Такое не может быть случайностью. А знаете ли вы, что отбрасываемую ею тень можно использовать как довольно точный календарь?
Глаза Холмса возбужденно горели, не требовалось большого ума, дабы понять, как его волнуют бесчисленные нераскрытые тайны Древнего Египта. Тут я мысленно отругал себя за свою непроходимую глупость. Нет ничего более естественного, чем то, что человек, чья профессия состоит в постоянном разрешении загадок, увлечен величайшей из тайн истории человечества. Моему бедному рассудку с трудом удалось переварить мысль о цивилизации, существовавшей еще пять тысячелетий назад, способной возводить такие вот пирамиды, которые до сих пор являются дерзким вызовом нашему техническому веку со всеми его благоприобретенными знаниями.
Глаза Холмса погасли, в них появилось знакомое выражение холодного расчета, анализа; чувствовалось, что он усмирил разыгравшуюся непомерно фантазию и мысленно вернулся от времен таинственных фараонов ко временам нынешним.
– Послушайте, Ватсон, наши обязанности куда более прагматичны. Мы должны как можно скорее выяснить, в самом ли деле Андраде удалось расшифровать тайные письмена правителей. Вейкфилд Орлов устроил нам встречу с экспертом по расшифровке иероглифов: как оказалось, он живет совсем неподалеку.
Холмс подыскал гондолу, на которую, признаюсь, я смотрел не без некоторого опасения… Водная гладь Большого Канала ровная, словно стекло, и мне нечего было бояться качки, но длинная, в тридцать два фута, гондола в поперечнике имела всего лишь пять футов, к тому же кренилась налево и не казалась мне достаточно устойчивой. Однако по каналу плавало множество подобных суденышек и, преодолев свой страх, я осторожно уселся на сиденье. Холмс дал гондольеру необходимые указания и, орудуя одним-единственным веслом, тот направил гондолу в нужном направлении.
Маленькое суденышко обладало каким-то своим, особенным, достаточно приятным ритмом движения, и я воистину наслаждался этой поездкой, несмотря на то, что так и не переменил своего мнения, что подобное средство передвижения все-таки никогда не сможет заменить куда более надежный кеб. Гондол в канале было предостаточно, но гондольер с ловкостью лавировал между ними. Холмс указал на несколько замечательных дворцов на Рива дель Вин, а затем я заметил мост Риальто. Это внушительное каменное сооружение через канал вызвало у меня некоторое беспокойство.
– На этом мосту лавки, Холмс!
– В два ряда, старина, к тому же там довольно оживленное движение.
– Но этот мост явно перегружен. Надеюсь, он не рухнет нам на головы.
– Успокойтесь, Ватсон. Может, ему и не хватает изящества, но гондолы в полной безопасности плавают под ним вот уже с 1591 года.
Эти слова успокоили меня, и я замолчал. Вскоре гондола свернула с Большого Канала на Сан-Канчиано, где жил египтолог. Этот канал куда меньших размеров, через него переброшено много пешеходных мостов. По обоим берегам – ряды частных домов различной высоты и формы, впрочем, все они сооружены из камня.
Андраде жил в двухэтажном доме, парадное которого выходило на Рио ди Сан-Канчиано, а задняя сторона – на какой-то боковой канал. Здесь не было ни крыльца, ни причальных мостков, разумеется, не было и тротуаров. Посетитель подплывал к парадному входу, открывал дверь и оказывался в небольшом вестибюле. Необычной формы эркер в углу дома неожиданно привлек мое внимание. Архитектор предусмотрительно соорудил его так, чтобы из него открывался прекрасный вид на оба канала, а как чудесно, должно быть, здесь бывает вечером!
Холмс велел гондольеру подождать нас и постучал и массивную дверь. Я заметил, что фасад соседнего дома оплетен плющом, под которым прячутся небольшие каменные балкончики, что смягчало общую строгость очертаний. Кругом были арки, каменные карнизы: дом, хотя и старинный, выглядел очень ухоженным. Многим соседним домам было лет под триста, а то и больше. Вероятно, они требовали большой заботы, ибо, как упомянул Холмс, во время сезонных паводков вода поднималась до первого этажа. Должно быть, и двери очень плотно пригнаны, подумал я. Как раз в этот момент входная дверь особняка отворилась. Не знаю, кого я ожидал увидеть, слугу или самого египтолога, но перед нами предстало знакомое приятное лицо: круглое, с прямым носом и типичными усиками военного. Респектабельный, довольно грозный на вид Вейкфилд Орлов собственной персоной. При виде нас его бездонные зеленые глаза неожиданно потеплели, просияли, однако он тут же, по укоренившейся привычке, проверил, петли за нами хвоста. Затем тайный агент отступил в сторону, пропуская нас в дом. Мы встречались с ним довольно часто, причем в самых необычных местах, поэтому приветствия были излишни. Со времени, когда Холмс так блистательно разобрался с ограблением Лувра, он всегда числился среди людей, на чью помощь можно рассчитывать, и я всегда радовался его присутствию, которое давало гарантии безопасности столь же надежные, как фунт стерлингов.
– Джентльмены, – проговорил Орлов тихим, вкрадчивым голосом, – это Хоуард Андраде.
Сидевший за огромным столом человек повернулся, еще раз скользнул взглядом по своей рукописи, затем встал и направился к нам навстречу. У египтолога было безбородое, широкое, румяное добродушное лицо. В льняных волосах проглядывали серебристые пряди. Жилет с трудом охватывал объемистый живот, но двигался ученый очень живо, а рукопожатие оказалось весьма энергичным.
– Это, конечно, мистер Холмс, а это, по всей вероятности, доктор Ватсон, чьи увлекательные рассказы помогают коротать время. Я польщен вашим визитом, джентльмены.
Без сомнений, Андраде – превосходный человек! Мы расселись в кресла, и я тотчас осмотрел большую комнату, где мы находились. Обстановка была типично итальянская. Не подлежало сомнению, что либо сам эксперт по расшифровке древних текстов, либо его предшественник значительно ее обновили. Комната высотой в два этажа, видимо, служила и кабинетом и спальней. Узорчатый лепной потолок поистине поражал своим великолепием.
Естественно, здесь было много книжных шкафов. Вдоль южной стены тянулась галерея, куда вела витая лестница. На площадке, огороженной деревянными перилами, виднелась одна-единственная дверь, должно быть, вход в спальню хозяина. Окна, некогда выходящие на второй этаж, теперь представляли собой два ряда отверстий. Днем большая комната, вероятно, была залита солнечным светом, несмотря на всего лишь одно окно на фасаде здания. Кухня и комнаты прислуги, по-видимому, находились справа от входной двери, остальное помещение представляло собой большую открытую комнату, освещенную канделябрами и со вкусом обставленную хеппльуайтской Хеппльуайт Джордж (ум. в 1786) – создатель особого стиля в изготовлении мебели.

мебелью. Стены были увешаны картинами, преимущественно на египетские темы, доминирующее место во всей комнате занимал дубовый стол, за которым и восседал Андраде, когда мы прибыли. Он был завален картинками, циркулями, кронциркулями, разного рода линейками и другими не знакомыми мне принадлежностями. Видимо, Андраде главным образом работает стоя, все время обходя стол, который как бы является фокусом всей его деятельности.
Усадив нас, Андраде оперся обеими руками о стол и поглядел на нас с загадочной полуулыбкой.
– В Венецию, мистер Холмс, меня привела жажда уединения, и, должен признать, меня несколько смутило появление мистера Орлова. – Он метнул быстрый взгляд на нашего друга, который как раз закуривал тонкую мексиканскую сигару излюбленного им сорта. – Однако рекомендательные письма не позволили отказать ему в аудиенции, да и как было отказать, ведь в прошлом он оказал мне важную услугу! – Андраде перевел взгляд на кипу фотографий на столе, затем медленно опустился в большое кресло. – Он попросил, чтобы я встретился с вами, мистер Холмс и доктор Ватсон. Естественно, я уловил некую связь между посещением знаменитого детектива и моими египтологическими исследованиями.
– Такая связь действительно имеется, – подтвердил Холмс. – Мои – наши – исследования не имеют прямого отношения к египтологии. Однако все концы ведут в Египет, а вы единственный ученый, всерьез ведущий новые исследования после Шампольона.
Полные губы Андраде тронула легкая гримаса.
– Вся слава достается французу. Не то чтобы он этого не заслуживал, он и в самом деле был гением. К одиннадцати годам говорил по-латыни, по-гречески и по-еврейски. За два года овладел арабским, сирийским, халдейским и коптским языками. Однако заслугам нашего Томаса Янга Янг Томас (1773–1829) – английский врач, физик, математик и египтолог.

не отдается должного. А ведь это он установил, что в иероглифическом письме имена особ царской крови обводятся овальными рамками.
– Вы имеете в виду картуши, – уточнил сыщик.
Глаза египтолога просветлели и он посмотрел на Холмса с еще большим уважением.
– Совершенно верно, сэр. Я вижу, вы знакомы с предметом, но перейдем к делу. Вы хотите знать, в самом ли деле мне удалось расшифровать тайные письмена?
– Именно, – откликнулся Холмс. Андраде беспокойно заерзал в своем кресле.
– Конечно, вы отдаете себе отчет, что наша беседа носит сугубо конфиденциальный характер. Уже в этом году я прочитаю доклад для группы своих скептически, а во многих случаях и враждебно настроенных коллег, считая целесообразным представить открытия не в полном объеме. Затем я намереваюсь опубликовать работу, которая, вероятно, встретит такой же прием, как Шампольоново «Письмо месье Дасье по поводу алфавита фонетических иероглифов». – На какой-то миг он надул губы, затем, как бы смиряясь с неизбежным, вздохнул. – Разумеется, эта работа не произведет такой сенсации, как открытие Шампольона, ибо первенство, конечно, принадлежит ему. И все же я впервые могу ответить на ваш вопрос.
При одной только мысли о своих исследованиях ощутив, видимо, прилив энергии, Андраде вскочил с кресла, быстро подошел к столу, а затем, повернувшись, взгромоздился на него.
Скрести Хоуард под собой ноги, он явил бы нашему взору сидящего Будду. Опершись на руки, Андраде откинулся назад, и дубовая столешница протестующе заскрипела, но стол был достаточно прочен, чтобы выдержать такую тяжесть. Глаза Андраде подернулись поволокой, он как будто снова переживал всю сладость долгих лет работы.
– Впервые интерес ученых, включая и меня, возбудил храм Абу Симбел. Он находится в ста милях южнее Карнака и является величайшим монолитным сооружением в мире. Храм вырублен в прочном утесе из песчаника. Перед его фасадом стоят огромные статуи Рамзеса Второго. В святилище храма находится еще одна статуя, а под ней надписи, которые до сих пор не поддавались переводу. Томас Янг предположил, что это еще одна, иная форма иероглифического письма, и предположение это, которое, впрочем, я целиком и полностью разделяю, было подтверждено найденными золотыми таблицами. Подобных таблиц очень мало. Вероятно, их давно уже переплавили побывавшие в гробницах грабители. Однако с наступлением современной эпохи и они уразумели, что за эти таблицы можно выручить гораздо большие деньги, если продать их музею или богатому коллекционеру. Три такие таблицы находятся в Египетском музее, я видел их копии. Самих оригиналов, к сожалению, увидеть так и не довелось. Сначала мне пришлось работать исключительно с надписями в Абу Симбеле. Развив некоторые идеи Томаса Янга, я сумел расшифровать тайные письмена. Но я отчаянно нуждался в подтверждении своих открытий. Специалистам хорошо известно, что незадолго до своей смерти в начале этого столетия Джованни Бальцони, итальянскому археологу и искателю приключений, удалось раздобыть еще две золотые таблички. Он вывез их из Египта – тогда с этим не было никаких трудностей, – но затем они куда-то исчезли и обнаружились только через пятьдесят лет: их купил замечательный немецкий коллекционер Маннхайм. Оказалось, что это единственные золотые таблички за пределами Египта. Маннхайм поднял много шума по поводу своего приобретения, с тем, однако, результатом, что таблички у него украли…
– Но какое отношение эти древние таблички имеют к вашему открытию? – спросил я, не в силах долее сдерживать свое любопытство. На мое счастье, Андраде, казалось, обрадовался этому вопросу.
– Мне нужны были твердые доказательства, доктор Ватсон. Я перевел Рамзесовы надписи вместе с копиями всех табличек, какие только можно было достать, но для дальнейшей работы материала не хватало.
Он махнул ручищей в сторону Вейкфилда Орлова.
– Тогда-то мне и пришел на помощь этот джентльмен.
Холмс взглянул на тайного агента с явным удивлением.
– Неужели за такое короткое время вы смогли разыскать украденные таблицы Маннхайма?
Орлов отложил сигару в сторону, но Андраде не выпустил нить разговора.
– Он сделал для меня нечто столь же ценное, мистер Холмс, – раздобыл фотографии.
Андраде соскользнул со стола и расстелил на его поверхности огромные фотографии.
– Вот, джентльмены, фотографии табличек Маннхайма, которые я перевел как окончательное доказательство того, что тайна египетских письмен разгадана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31