Как многие хитроумные люди, он всегда недооценивал окружающих. У него уже сложилось определенное суждение об этой красивой, страдающей нервным расстройством женщине, и он думал, что добыть у нее деньги будет легче легкого. Он сразу отнес ее к категории людей психически неуравновешенных и был удивлен ее неожиданной проницательностью. Она видела его насквозь, и это его встревожило.
Ведь он ухитрился быть и непозволительно откровенным, и опасно скрытным. Да и вправду ли уж он так беден? Он испытывал на Шейле один из вариантов своего многостороннего подхода. На этот раз он обрабатывал одновременно несколько человек, ни слова не говоря им друг о друге.
– Всегда старайтесь все упрощать, – сказал он, явно рисуясь.
– Но не настолько, чтобы получалась бессмыслица, – заметила Шейла, улыбаясь, но не уступая.
Вскоре она кое-чего от него добилась. Ему нужно, если только удастся собрать, несколько тысяч фунтов. Эта сумма дала бы ему возможность издавать книги, скромно, но на профессиональном уровне, в течение двух-трех лет. Если ему это не удастся, он хотел бы получить по крайней мере девятьсот фунтов. Даже если бы он смог выпустить под старой маркой всего три книги, имя Р.-С.Робинсона снова бы зазвучало.
– Никогда не знаешь, что может случиться, – сказал он и, словно пуская мыльные пузыри, один за другим преподнес несколько заманчивых проектов. Если он издаст три книги, сказал он, его снова вспомнят; тут он кончил пускать мыльные пузыри и заговорил о книгах, которые будет печатать. Он перестал льстить Шейле и пользоваться другими, по его мнению, безошибочными методами, и мы вдруг убедились, что вкус его остался неиспорченным. Он предпочитал серьезные, солидные, лишенные романтики книги, какие любила Шейла.
– Для них, – сказал он, – я мог бы сделать то, что делал раньше.
– Вам нужны деньги, – заметила Шейла.
– Мне нужно ровно столько, чтобы я мог кого-нибудь прославить, – воскликнул он.
– Вам требуются только деньги? – спросила она.
– Нет. Я хочу, чтобы кто-нибудь, вроде вас, помог рассеять неправильное представление людей обо мне. Видите ли, иногда они считают меня ослом.
На этот раз он не играл. Он сказал это сердито, горячо, обиженно, не пытаясь ее одурачить. Но вскоре опять овладел собой и сообразил, что может получить ответ в тот же вечер. Он, должно быть, сообразил также, что Шейла на его стороне и не сдаст свои позиции, и под предлогом, что хочет вымыть руки, решил оставить нас наедине.
Когда я, проводив его, вернулся в столовую, – мы все еще сидели за столом, – Шейла сказала лишь:
– Ну?
После обеда мы пили коньяк, и, говоря со мной, она все время легонько подталкивала мизинцем бутылку.
– Ну? – повторила она.
И тогда и потом мне часто казалось, что, если бы я вмешался, она бы меня послушалась. Она все еще верила только мне и больше никому. Правда, она непременно хотела помочь ему; и все же, если бы я предостерег ее еще раз, она бы прислушалась к моим словам. Но я уже решил этого не делать. Она чем-то заинтересовалась, подумал я, и это принесет больше пользы, чем вреда.
– Хочешь рискнуть? – спросил я. – Что ж, попробуй.
– Ты теперь лучшего мнения о нем?
Он поднял ее жизненный тонус, думал я. И тут же сообразил, что он помог и мне. Если ее захватило, значит, и меня тоже.
Я усмехнулся и заметил:
– Должен сказать, я неплохо провел время.
Она кивнула и, помолчав минуту, спросила:
– Он ведь будет не очень благодарен?
– Думаю, что не очень.
– Не старайся смягчить. – Ее серые глаза сверкнули, как прожекторы. – Никто не бывает благодарен, когда о нем заботятся. А он еще меньше других.
Это была одна из тех горьких истин, которые она никогда не скрывала ни от себя, ни от других, одна из тех истин, от которых, по ее мнению, незачем прятаться. Кто еще, подумал я, решился бы признать это в ту самую минуту, когда берет на себя такое рискованное обязательство? Другие могли бы сделать то, что сделала она, но не многие решились бы на это, понимая, что их ждет.
Мы молчали, она все еще смотрела на меня, но постепенно перестала меня видеть, ее взгляд устремился куда-то вдаль.
– Если я этого не сделаю, – сказала она, – сделает кто-нибудь другой. И потом для меня это, наверно, важнее, чем для него.
Вскоре вернулся Робинсон. Когда он открыл дверь, мы молчали, и он решил, что это из-за него. Он старался казаться веселым, но даже его оживленность была слишком натянутой, и, усевшись за стол, он снова попытался пустить в ход свою первоначальную уловку, но на этот раз неуклюже, слишком откровенно.
– Миссис-Элиот, я правда думаю, вам следовало бы написать книгу.
– Бросьте! – ответила она холодным, колючим тоном.
– Я нисколько не шучу.
– Не нужно.
Она произнесла это подчеркнуто категорически, и Робинсон опустил глаза.
Она продолжала, словно говоря о чем-то само собой разумеющемся:
– Я хочу сказать, что решила помочь вам.
Вторично за этот вечер Робинсон покраснел до корней волос. Не поднимая глаз, он Смущенно и невнятно поблагодарил ее, потом достал платок и вытер пот со лба.
– Надеюсь, вы не будете против, сэр, если я выпью еще рюмочку? – обратился он ко мне, стараясь изобразить радостное оживление. – В конце концов нам есть что отпраздновать. – Он постепенно приходил в себя. – В конце концов это же – историческое событие.
3. Витиеватый разговор
После того февральского вечера Шейла мало рассказывала мне о своих делах с Робинсоном, но я знал, что она увлечена ими. Когда в начале лета выяснилось, что ее родители собираются приехать в Лондон и на день остановиться у нас, она восприняла это, как досадную помеху.
– Некогда мне с ними возиться, – сказала она. Губы ее дергались.
Я ответил, что теперь нам едва ли удастся их отговорить; мистер Найт хочет посоветоваться с врачом.
– Почему бы не попробовать? Радости их приезд никому не принесет.
– Они очень обидятся, если мы их не примем.
– В свое время они меня тоже достаточно обижали. Во всяком случае, – продолжала она, – на этот раз у меня есть более интересное занятие.
Она написала родителям, что не может их принять. Планы Робинсона, по-видимому, так захватили ее, что ей мучительно трудно было отвлечься, даже чтобы написать письмо. Но миссис Найт оказалась не слишком обидчивой. Она тут же с возмущением ответила, что они все равно приедут, хотя бы потому, что в минувшее рождество Шейла под каким-то предлогом не поехала к ним и мы не виделись полтора года, а отец Шейлы, несмотря на все заботы миссис Найт и его собственный оптимизм, не будет жить вечно, чтобы дочь могла видеть его, когда ей заблагорассудится; у нее просто нет чувства дочернего долга.
Шейла страшилась их общества и обвиняла их в своей мучительной застенчивости; и все же родительский авторитет был непререкаем. Никто не мог взять над ней верх, но ослушаться матери она была не в силах.
И вот как-то майским утром перед воротами нашего сада остановилось такси, и я увидел из окна второго этажа, как по дорожке медленно зашагали мистер и миссис Найт. Они шли очень медленно, ибо мистер Найт еле-еле передвигал ноги да еще останавливался для отдыха, все время опираясь на руку жены. Миссис Найт была дородная женщина, такая же сильная, как Шейла, но мистер Найт, который ковылял неверной, дрожащей походкой, положив руку на могучее плечо жены, возвышался над ней чуть ли не на целую голову. Его живот начинался где-то на середине груди, чуть пониже высокого воротника. Он двигался, покачиваясь, похожий на громадного раненого солдата, которого санитар уводит с поля битвы.
Я вышел им навстречу, а Шейла осталась у дверей.
– Доброе утро, Льюис, – еле слышно сказал мистер Найт.
– Не разговаривай, пока мы не войдем в дом, – распорядилась миссис Найт.
– Мне очень неловко, что я притащил к вам свои немощи, – прошептал мистер Найт.
– Побереги силы, дорогой, и помолчи, – снова распорядилась миссис Найт.
В гостиной мистера Найта усадили в кресло, и он закрыл глаза. Утро было теплое, и сквозь приоткрытое окно долетало ласковое дыхание ветерка.
– Тебе не дует, дорогой? – спросила миссис Найт, взглянув на меня с упреком.
– Чуть-чуть, может быть, – донесся шепот из кресла. – Чуть-чуть.
Миссис Найт поспешно захлопнула окно. Она держала себя так, будто была одержима только одной идеей: спасти мужа от смерти.
– Как вы себя чувствуете? – наклонясь к креслу, спросил я.
– Как видите, – донесся почти беззвучный ответ.
– Что говорят врачи?
– Они мало смыслят, Льюис, очень мало.
– Пока нам удается избегать болей, – заявила миссис Найт.
– Я сплю день и ночь, – выдохнул мистер Найт. – День и ночь.
И снова его умное, изможденное лицо приняло свое обычное спокойное выражение. Потом он прошептал:
– Шейла! Шейла! Я еще не видел мою дочь!
Когда она приблизилась к нему, он, словно неимоверным усилием, повернул голову, подставив ей щеку для поцелуя. Шейла остановилась над ним, напряженная, бледная как полотно. На мгновение мне показалось, что она не может заставить себя поцеловать отца. Затем она нагнулась, поцеловала воздух где-то возле его щеки и отошла к окну.
Ее матери это, наверно, показалось противоестественным, но ведь Шейла считала, что отец притворяется, и ей было противно. С детства он помнился ей крайне мнительным, вечно разыгрывающим трагедии из-за своего здоровья, хотя, конечно, в меньшей степени, чем сейчас, и она не верила, что он действительно болен. В глубине души ей хотелось уважать его, она считала, что он зря растратил свои способности, потому что всегда был слишком горд и честолюбив. Все, что ему удалось сделать, – это жениться на женщине с деньгами, ибо брак этот был выгоден не здоровенной курносой миссис Найт, а ее сверхпроницательному эгоистичному мужу. Шейла не могла отказаться от последних крох уважения к нему, и при виде его притворства ее чуткость, здравый смысл и даже юмор покинули ее.
За столом она не могла заставить себя принять участие в общей беседе. Я сидел как на иголках, и мистер Найт хитрым и острым взором исподтишка следил за нами. У него было на это время, потому что миссис Найт позволила ему съесть всего лишь ломтик холодной ветчины. Ему пришлось сделать-над собой усилие, чтобы подчиниться, ибо поесть он любил. На этот раз в его ипохондрии, видно, было что-то искреннее: он отказался бы даже от еды, если бы это могло уменьшить его страх перед смертью. Он ел свой кусок ветчины без всякого удовольствия, а глаза его из-под тяжелых век украдкой оглядывали то дочь, то меня.
Из нас четверых только у миссис Найт после еды беспокойства не прибавилось. Мы сидели в гостиной, глядя из окна на сад, выходящий к реке, и миссис Найт чувствовала себя отлично. Она, правда, была недовольна настроением дочери, но это обстоятельство не очень ее огорчало, – она привыкла быть недовольной и умела не обращать на это внимания. Во всем остальном она была счастлива, потому что муж ее снова ожил. Она неплохо поела; ей пришлись по душе кухня дочери и светлый, нарядный дом. Миссис Найт даже польстила мне – она была уверена, что Шейла сделает худшую партию.
– Я всегда знала, что вы будете преуспевать, – сказала миссии Найт.
Память явно ей изменяла. Когда Шейла впервые привела меня, тогда бедного молодого человека, в дом своего отца, миссис Найт считала меня крайне нежелательной партией, но, сидя сейчас в нашей уютной гостиной, была уверена, что говорит чистую правду.
Миссис Найт с удовольствием перечислила имена других мужчин, за которых Шейла могла бы выйти замуж; никому из них не удалось, с ее точки зрения, преуспеть так, как мне. Я взглянул на Шейлу. Она ответила взглядом, но не улыбнулась. Снова донесся бархатный голос мистера Найта:
– А он, наш друг Льюис, он доволен своими успехами?
– Еще бы, – решительно ответила миссис Найт.
– Вот как? А я никогда не был доволен своими, но, разумеется, я и не сделал ничего значительного. Я вижу, наш друг Льюис кое-чего добился, но мне бы хотелось знать наверняка, доволен ли он?
На что он намекал? Никто не умел так верно определить цену успеха, как мистер Найт.
– Конечно, нет, – ответил я.
– Я так и думал. – Глядя в сторону, он продолжал: – Поправьте меня, если я ошибаюсь – я в таких делах совершеннейший профан, – но мне кажется, что ни в одном из двух родов деятельности, которые вы избрали, вы не рассчитываете по-настоящему преуспеть. Надеюсь, в моих словах нет ничего обидного?
– Вы совершенно правы, – ответил я.
– Конечно, – размышлял мистер Найт, – если бы каждому был присущ тот злосчастный темперамент, которого лишены многие из нас и который не может примириться с жизнью, не собрав все первые призы, ваша нынешняя деятельность не приносила бы вам особого удовлетворения.
– Да, – согласился я.
Он задевал меня очень глубоко, добирался до самого больного места. Он это знал; знала Шейла, знал я. Не знала только миссис Найт.
– Большинство людей были бы рады оказаться на месте Льюиса, я в этом уверена, – сказала она. И обернулась к Шейле, которая сидела на пуфе в тени: – Не так ли, Шейла?
– Ты же уверена.
– Если это не так, то виновата ты.
Миссис Найт громко рассмеялась. Она видела лицо Шейлы, бледное, с застывшей неестественной улыбкой, и ее раздражало, что у дочери не слишком приветливый вид. Здоровая и вполне довольная собой, миссис Найт не способна была понять, почему все окружающие не чувствуют себя так же.
– Пора вам двоим подвести итог вашим благам, – сказала она.
Встревоженный мистер Найт попытался было подняться, но она продолжала:
– Я говорю с тобой, Шейла. Тебе повезло больше, чем другим, и я надеюсь, ты это сознаешь.
Шейла не шевельнулась.
– Твой муж занимает хорошее положение, – не сдавалась миссис Найт. – У тебя прекрасный дом, потому что твои родители оказались в состоянии помочь тебе, у тебя достаточно денег для любого благоразумного занятия. И я не могу понять, почему…
Мистер Найт пытался было отвлечь ее, но на этот раз она не обратила на него никакого внимания.
– Я не могу понять, – продолжала миссис Найт, – почему ты не заведешь себе ребенка.
Я слушал и сначала не мог понять смысла сказанных ею слов – они показались мне просто шуткой, бездумной, добродушной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47