Рица - обыкновенная лужа, только с чистой водой. Шашлыки, мороженое, кофе, ларьки с грузинской одеждой - как нас предупредил гид, халтура, брать нельзя. Мы и без него знали. Всюду норовят обмануть ценников нет. И обманывают. Отдыхающие хватают и убегают - автобус нетерпеливо ждет. Одно впечатление - горные дороги. Смотришь вниз - и замирает сердце. И конфликт с водителем запомнился. Мы его с забойщиком Юрой и организовали.
Водитель предупредил по радио, чтобы не закручивали и не заворачивали занавески на окнах. Два мужичка рабочего вида пришли позднее, сели и тут же стали пристраивать занавески, чтобы улучшить себе обзор. Водитель увидел в зеркальце.
- Ну ты чукча или русский человек? - с ненавистью проговорил он в микрофон. - Я же русским языком сказал - занавески не трогать! А ты трогаешь! Ты русский или чукча? - В зеркальце была хорошо видна его спесиво-презрительная физиономия с оттопыренной губой. Мужик начинал свой рабочий день явно не в том настроении.
Народ в автобусе притих. Мужики испугано вернули занавески на место. Гид стояла на улице и торопила взмахами руки экскурсантов. Водитель нагловато-торжествующе оглядел салон через зеркальце и не спеша закурил. Я посмотрел на Ольгу - она на меня.
Хотелось встать и никуда не ехать. А то и дать в морду - он не мужиков оскорбил, он нас всех оскорбил.
Я вышел на улицу к гиду и сказал, что водитель позволил себе оскорбительные замечания в адрес экскурсантов. Если он сейчас не извинится, я с семьей сдам путевки и напишу жалобу. Думаю, ко мне присоединятся и другие. Я говорил чуть громче, чтобы слышал и водитель. Тот щурился от табачного дыма и снисходительно поглядывал в нашу сторону. Экскурсовод залепетала, что водитель - работник автобазы и ей не подчиняется, надо быстрее ехать, мы выбились из графика... Заурчал мотор, и тут фигуру водителя заслонила огромная спина Юры - он наклонился в кабину и навис над водителем. Мотор заурчал сильнее, но тут же стих. Я поднялся по ступенькам и протиснулся мимо Юры в салон. Экскурсовод нервно посмотрела на часы. Я крикнул Ольге, чтобы они готовились выходить, она понимающе кивнула, и я сунул нос в кабину. Точнее, ухо. Юра загораживал собою водительский проход и держал в руке снятый поручень.
- Разве чукчи рыжие бывают, - услышал я мятый голос водителя.
- Да, брат, не уважаешь ты меня, - басил Юра.
- А мне потом эти занавески гладить...
- Не уважаешь...
- Я ж не знал... Ну, извини...
- Оскорбляешь при всех, а извиняешься на ушко. Ты в матюгальник скажи.
- Что ж я скажу?..
В автобусе зрело недовольство. Уже кто-то крикнул, что нельзя нервировать водителя, ему везти нас по горным дорогам, и экскурсовод торопливо шла по проходу, считая по головам сидящих.
Я ждал ее возвращения, чтобы подсобить затянувшимся переговорам своим ультиматумом.
- ...тогда и поедем... - Юра протянул водителю микрофон. - Скажи, что извиняешься перед пассажирами. И уважаешь чукчей...
Динамики в салоне засвистели, и все услышали низкий голос водителя:
- Тут неувязочка вышла с некоторыми пассажирами... Они занавески трогали... А я их, так сказать, одернул... Я приношу извинения, чукчи тут не при чем... Это я к слову... - Водитель покосился на Юру, и тот кивнул правильно, дескать, излагаешь. Давай дальше. - Так что, прошу прощения... Я против чукчей ничего не имею. Можно даже сказать, уважаю...
В автобусе заржали.
- Хорош трепаться! Поехали!
- Заводи мотор!
- А оленя - лучше!..
Гид взяла микрофон и защебетала. На обратном пути она подошла ко мне и попросила написать благодарственный отзыв. Экскурсию она вела хорошо. Об этом я и написал.
16 июля 1988. Лазаревское.
Сегодня за ужином я, подмигнув Ольге, сказал, что завтра - Всесоюзный день порки детей. Маришка с Максимом с улыбками стали расспрашивать об этом дне.
- Что, только тех, кто не слушается, порют?
Я сказал, что нет, порют всех детей от 7 до 14 лет, такова традиция. И спросил Ольгу, как мы с нею распределим детей. Кто кого возьмется пороть?
Оба тут же высказали пожелание, чтобы их порола мама. Ольга сказала, что двоих ей не осилить.
- Ну ладно, - сказал я, прихлебывая чай. - Тогда я порю Максима, а ты Маришку. Во сколько? С самого утра?
Ребята приуныли и лишь изредка посмеивались. Вскоре Максим ушел в комнату, сел на свою кровать и заплакал. Я подсел к нему и признался, что пошутил. Сам был не рад, что наплел такого. Максим не сразу признался, что плачет из-за завтрашней "традиции".
Маришка, чтобы подбодрить брата, стала рассуждать, как сильно бьют некоторых детей, и сказала, что во время войны всех детей били.
- Как это? - не понял я.
- Ну детей... рабочих...
- Да, тебе хорошо, - продолжал всхлипывать Максим, - тебя уже пороли. Он посмотрел на сестру заплаканными глазами и шмыгнул носом.
Я ощутил себя последним дураком бессердечным. Еще раз успокоил, сказав, что пошутил. Они повеселели, и я сыграл с ними в карты в "акулину".
22 июля 1988г. Лазаревское.
Сегодня долго не мог найти рабочую тетрадь, куда записываю эпизоды романа о Фирсове. Испугался. Все перерыл, всех расспросил. Вечером была утром нету. Сел, загрустил. Ольга стала менять белье и нашла ее под моим матрасом. Как она туда попала? - ума не приложу. Сам, что ли, сунул и забыл? Или в лунатизм впал? Н-да. Радуясь находке, настрочил три сцены и два абзаца авторских сентенций.
Я заметил, что уехав на Юг, подальше от нашего Северо-запада, где происходит действие романа, я стал отчетливее видеть романное действие. А если бы я поехал в Италию? Я бы поехал, да кто меня туда пошлет...
25 июля 1988г. Едем по Белоруссии. Не жарко. Дети устроились на верхних полках, сделали себе домики со стенами из свисающих простыней и ходят друг к другу в гости. Пьют лимонад и играют в карты. Не разлей вода, тьфу, тьфу, тьфу.
Сегодня ночью поезд остановился на какой-то станции, я проснулся и услышал, как за стенкой, в купе проводников, что-то возят по полу и гремят полками, а на платформе идет бойкая торговля - чем-то отовариваются по крупному. Похоже, мешками. Ольга проснулась и говорит: "Может, сходим, посмотрим?"
- Нет уж, - говорю, - лежи. Я один схожу. Знаю тебя - ты накупишь, мне потом не стащить. Лучше я - хладнокровно и расчетливо.
Вышел в тамбур, спустился на перрон и вернулся с двумя ведрами алычи по три рубля каждое.
Сам не знаю, как такое получилось.
Быстро пересыпал в полиэтиленовые мешки, вернул ведра. Поехали.
Ольга вымыла несколько ягод. Попробовали - кислятина. Взяли из другого пакета - еще кислее.
- Ты, - спрашивает, - пробовал?
- Нет. Все брали, и я взял.
- Ладно, - великодушно говорит жена, - я компот попробую сварить. Хладнокровный ты наш...
13 сентября 1988 г.
В конце августа мне прислали из Москвы сигнальный экземпляр моей книжицы "Мы строим дом". Стал я праздновать эту долгожданную, но не во всем удовлетворившую меня присылку и праздновал с перерывами на отдых 15 дней. И баню топили, и на заливе пропускали по стаканчику-другому, и в ресторан "Олень" забредали с коллегами из мастерской молодой прозы, и в сарае у Толика Мотальского сиживали за касталийскими беседами, и в гараже отставился водкой с закускою. И шашлыки жарил на нашем участке - вкусные были шашлыки, на березовых углях. И погода стояла славная!..
15 сентября 1988 г.
Уже час ночи. Дома.
Дочитал "Палисандрию", съел бутерброд с баклажанной икрой. На душе хреново, маятность и скука. Думал о людях, с кем бы мне хотелось пообщаться, перебрал всех знакомых - не нашел.
Писать надо! Писать. А повесть (или роман?) застыла на 96 странице, и ее герой Игорь Фирсов сидит на табуретке в только что выстроенной им теплице, смотрит, как теряет прозрачность пленка от внезапно повалившего в апреле снега и ждет меня. Я сегодня утром был у него, вместе с ним натягивал пленку на ветру и пообещал вечером вернуться - у нас еще бездна дел впереди, но не вернулся, закрутился в пустяковинах, и сейчас сил нет. Прости, Игорь.
Съел еще один бутерброд того же качества, но потолще. Закурил, конечно, после бутерброда и все думаю о Саше Соколове, о том, что мне так никогда не написать, но хочется - язык изумительный, дивный язык. И продолжать свою повесть в том унылом стиле уже не смогу.
И мысли о том, что не умею ценить время - не хожу на службу уже шесть месяцев, а написал всего 96 страниц. Позор!.. Это по 0,5 страницы в день, если на круг, как выражаются хлеборобы.
И дневник ленюсь вести - Виктор Конецкий так тот каждый свой день описывает
И языка нет, стиля нет - не пишу повесть, а борюсь с косноязычием, излагая события. Срам.
13 августа принял Христианство в Церкви св. Димитрия, что неподалеку от станции "Удельная".
Всех моих братьев и сестер крестили в младенчестве, а меня - нет. И вот я по своей охотке пошел - уверовал. Окрестил меня отец Станислав, доктор богословских наук, его фамилия в миру - Шеломский, из дворян аж с 15 века. Час беседовали с ним у алтаря в пустой церкви за два дня до моего крещения.
Суета целыми днями. Суета. Все ждешь, что освободишься от текучки, сядешь в озарении и - пойдет, потечет, поскачет, зазвенит строка гениальности небывалой - но хрен в нос: текучка и есть текучка, нет ей ни начала, ни конца, до могилы она не кончается. И на кого роптать? Только на себя. Только на себя, Дмитрий Николаевич.
Ах, язви меня в душу, тупица я и бездарь. Бездарь и тупица. Уже 39 лет скоро, а в столе только первая тощая книжица лежит, сигнальный экземпляр. И когда тираж выйдет - хрен знает. И договор на книгу в "Советском писателе" обещают только в следующем году, хотя еще недавно обещали в нынешнем.
Плохо. А еще хуже, что не горю, а копчу, тлею. И душа от этого мучается. Писать!
Ах, Саша Соколов, какой ты стервец и фокусник! Какую "Палисандрию" ты отгрохал! Какое богатство языка и стилистики. И какой урок всем, пишущим русскими словами! Да после этой книги и перо в руки брать стыдно: что ты можешь нацарапать своим канцеляритом в 800 имеющихся у тебя за душой слов?
Но и злость в себе наблюдаю от этой книги - но боюсь, злость временную, обманную, слабо уязвленного самолюбия.
Вне дома писать не могу - проверено. А дома - текучка. Хрен знает, что делать.
1 ноября 1988 г.
Три дня не бегал, вчера побежал вновь. Дистанция - 2 км + зарядка. До перерыва бегал 4 км.
При открытии сезона в ЦДЛ на сцену вышел голый студент Литинститута с дипломатом в руке, на котором была надпись - "Я - поэт такой-то...", и успел выкрикнуть несколько сексуальных четверостиший. Потом повернулся к обалдевшему залу задницей, на которой губной помадой была сделана надпись: "Член Союза Писателей", и покрутил ею. Серега Янсон рассказывал, что М. Горбачев звонил ректору утром и возмущался - что это, дескать, у вас студенты вытворяют?
- Бывший, бывший студент, - уточнил ректор. - Мы его уже исключили.
Молва утверждает, что в первом ряду сидела Раиса Максимовна Горбачева.
Такие вот дела. Свобода, едрена мать.
18 ноября 1988 г.
Дочитал "Дар" В. Набокова. Гениально!
Вчера привез из "Советского писателя" договор на свою книгу. Заключили, наконец-то.
Завтра выплата гонорара за "Феномен Крикушина", который вышел в сборнике "Молодой Ленинград". И настроение неплохое, предвкушающее.
Повесть (или роман?) напечатана до 166 стр. Идет помаленьку. Но многим недоволен.
27 ноября 1988 г.
7 часов утра. Приехали с Ольгой из Риги. Максим у бабушки. На столе красочно разрисованная записка: "Папа! Поздравляю с днем рождения! У меня в дневнике появилось замечание. Переверни". Перевернул записку - там наклеена аппликация: ежик тащит на спине грибы.
Мы с Ольгой ездили на семинар писателей-фантастов в Дубулты. Пробыли там неделю. Группы, группировки, группки... Я возил "Записки шута". Покритиковали.
Встретился с Мишей Веллером, Бабенко, Колей Александровым и прочими хорошими ребятами. Скучно не было.
Сфотографировал манифестацию "Народного фронта Латвии" - колонна с транспарантами и национальными флагами шла вдоль дюн по берегу моря.
Еще сфотографировался на фоне афиши фильма "Karalis-kong" - так перевели на латышский название "King-kong". Из чего я сделал вывод, что наша фамилия - точная калька с латышского "короля". Моя голова в шапке заслоняла довесок "kong", и получалось, что огромная обезьяна на задних лапах носит мою фамилию.
Вчера мне исполнилось 39 лет.
Последний раз был в Дубултах в 1985 году, с первой и единственной повестью. За три года кое-что сделал: "Шута", "Мы строим дом", заключил договор на книгу и напечатал две повести - "Мы строим дом", отдельной книгой, и "Феномен Крикушина" в сб. "Молодой Ленинград". Кое-что.
8 декабря - 1988 г.
В Армении - сильнейшее землетрясение, около 9 баллов. Десятки тысяч погибших.
Горбачев прервал свой визит в США и вернулся в Москву.
10 декабря 1988 г.
В стране день траура.
11 декабря 1988 г.
Сегодня Максима окрестили в Церкви Иконы Смоленской Божьей Матери.
Максим вышел из крестильной сияющий и стал рассказывать, как его мазали кисточкой по лбу, щекам и проч., а также какой-то железкой по коленкам. Меня из крестильной удалили, а Ольге, как матери, вообще вход туда запрещен.
Утром, за завтраком, Максим хмуро отказывался идти в церковь, но потом вдруг повеселел и пошел радостно.
21 декабря 1988 г. Ночью.
Мой роман на 189 странице. Читал недавно два отрывка из него на студии. Приняли хорошо. Говорят, интересно.
Болеем мы с Ольгой второй день, температуратурим. .
Ходили на выставку в Манеж - "Современное изобразительное искусство Ленинграда" и подхватили, должно быть, грипп.
Ольга ворчит, что разведется со мной: "У тебя на каждой странице секс. Ты просто сексуальный маньяк!" Я говорю, что не на каждой. Есть и о высоком. Просто период жизни моего героя такой попался. Дальше будет без секса. Сказала, что тогда подумает.
Недавно отвозили в Дом красного креста на ул. Ракова посылки пострадавшим в Армении. Взяли такси. Три коробки и мешок. Теплые вещи, пальто, обувь. Максимка сам отбирал игрушки и старался не жмотничать. "Вот такая машинка им должна понравиться, правда? И зайку могу отдать, и мишку. А чебурашку не отдам - я с ним спал, когда маленький был. Или отдать?.."
В кабину пожарной машинки он вложил записку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53