– Куда я свои-то сунул? Надо проверить… – Он накинул полотенце на плечи и, выкривляя босые ноги, пошел по сосновым иголкам и шишечкам к палатке.
– Ничего не пойму, – кинул мне полотенце отец. – Куда мы их засунули?

…Фотографии нашлись у дяди-Жориной веранды за кустами георгинов. Они были целы, только стекло в одной рамке треснуло, и из него вывалился островок – наискосок по лицу бабушки. Я не стал вставлять его обратно, чтобы не повредить фотографии – лучше заменить стекло целиком.
Нашлись и авиационные билеты дяди Саши Гуревича – они вместе с паспортом и командировкой лежали в пустом бумажнике, брошенном у ворот. Нашлись и другие бумажники – воришка вычистил их прямо на участке, за углом веранды, и приехавшая милиция сказала, что так всегда и бывает – вор бумажник не возьмет, ему нужны только деньги.
В чемодане Алексея оказались перевязанные стопки старых газет, ветхие сандалии и три листа плотно сложенной бумаги, озаглавленные «Описание прибора для подачи оптических сигналов в открытом космосе».
– А это что за чудо? – не давая дяде Жоре заглянуть в собственные чертежи, пробормотал милицейский капитан.
– Космонавт… – печально вздохнул дядя Жора.
– Понятно, – сказал капитан. – Так и запишем.
Судя по тому, как была удручена Катька, она с ним целовалась.
Картонные коробочки, старательно оклеенные мною черным дерматином, так и не нашлись.
– Не слушаете опытных людей… – сказал через пару дней Павел Гурьянович, заглянув к нам на участок. – А я вас предупреждал – с этой публикой надо держать ухо востро!
Но с ним никто не захотел разговаривать, даже тетя Зина.
Да и зачем фотографиям коробочки, если им висеть в рамках на стене?..


VI. Катер

Я вернулся с практики, и отец меня обрадовал: они с дядей Жорой хотят купить большой катер, почти корабль. В субботу надо ехать смотреть – всем вместе.
– А сколько стоит катер? – спросил я.
– Стоит он прилично – три тысячи. Но поверь, сынок, он того стоит. – После двухмесячной разлуки отец почему-то стал называть меня сынком. – Дизельный движок, две каюты, ходовая рубка, отделка из ясеня и бука. Там даже душ есть! Корпус из текстолита, шпангоуты…
– Вы берете на двоих? По полторы тысячи?
Отец замялся:
– Мать чего-то капризничает… Говорит, очередь на машину может подойти. А я говорю, что такой шанс упускать нельзя. Представляешь – летом на Ладогу или по Свири: грибы, рыбалка, острова, шхеры…
Отец достал карту и стал прокладывать возможные маршруты. Таких сияющих глаз я у него давно не видел. Мама позвала нас обедать.
– Ну вот скажи, сынок, – с оглядкой на мать отец налил мне «Вазисубани» не в фужер, а в рюмочку, – ты бы хотел летом отправиться в путешествие по Свири?
– Не знаю… – Я сделал вид, что неравноправие в посуде меня устраивает; видели бы родители, как мы на практике пили портвейн стаканами! – В принципе, хотел бы…
– Это тебя Жора подбивает. – Мать первая подняла свой фужер и чокнулась с нами. – Ну, давайте. С приездом!

Катер стоял в яхт-клубе на Петровской косе. Дядя Жора прохаживался на ветру и, завидев нас, укоризненно посмотрел на часы.
– Хозяина не будет, – предупредил дядя Жора. – Катер покажет его знакомый яхтсмен.
– Какая нам разница, – сказал отец, поглубже насаживая шляпу, поднимая воротник пальто и доставая из карманов перчатки. – Ну и ветерок тут… Он нас прокатит?
– Говорит, что прокатит.
Мы постучали в запертый изнутри сарай, и дверь, лязгнув, приоткрылась.
– Мы пришли катер смотреть, – сказал в полумрак дядя Жора. – У вас найдется для нас время?
– Время есть понятие относительное, – ответил из-за дверей не совсем трезвый мужской голос. – И в то же время категория вечная. Я доходчиво излагаю? – За дверью загремело, словно уронили корыто.
– Вполне, – сказал дядя Жора, дождавшись тишины. – И я бы добавил: сугубо относительное!
– Буду готов через пять минут, – пообещал голос.
– Пьяный! – шепнула мама.
– Что ты хочешь, тут такой колотун, – сказал отец, отходя от сарая. – Трезвенник и язвенник выпьет.
– Вот-вот, – кивнула мама. – Этого я и боюсь… Отец покрутил головой, давая понять, что не понимает, за кого она боится: уж не за него ли?
Яхтсменом оказался прихрамывающий человек с неряшливой бородой, заплывшим глазом и истертой палкой с резиновым набалдашником. Он навесил скрюченными пальцами замок и, недовольно глянув на маму, буркнул: «Пошли…»
Катер стоял в узкой протоке и напоминал крейсер на параде в окружении грязноватых буксиров.
– Вот этот? – восхищенно спросил отец.
– Это он и есть, что ли? – скептически сказал дядя Жора.
Я видел, что катер ему нравится, но он старается не подавать виду. Возможно, хочет сбить цену.
– А как он называется? – Мать взяла отца под руку. – Имя у него есть?
– Стойте здесь, а еще лучше – идите туда, – сказал яхтсмен, не удостаивая маму ответом и показывая палкой за здание яхт-клуба. – Второй причал. Я подойду к нему.
Под ногами задумчиво струилась Нева. Дядя Жора ходил по упругим доскам причала и нервно курил папиросу. Отец держал мать под руку и советовал ей смотреть не в щели досок, а на невский простор, на чаек или на подъемный кран, который тянул на берег легкий катер явно с претензией на звание разъездного: маленькая рубка с ветровым стеклом, штурвал, мачта и бронзовая завитушка винта под кормой.
Наш белый катер, вырезая пенистую дугу, с мягким урчанием подкрался к пирсу и дал задний ход.
– Обрати внимание, Жора, он прошел по траектории вопросительного знака! – крикнул отец, оборачиваясь к брату. – А, как тебе это нравится?
– Надо брать, – кивнул дядя Жора. – Какие, к черту, вопросы!
Катер терся автомобильными покрышками о брус причала, удерживаясь против течения, и бородач, открыв дверь рубки, махнул нам рукой и показал на сходни, которые следовало положить, если мы побоимся шагнуть через расползающуюся щелку.
Я скакнул на палубу и подал дяде Жоре крепкую доску с наколоченными планками. Взяв мать за руки, словно они водили хоровод, отец с дядей Жорой завели ее на борт. Мы поднялись в просторную рубку, и катер, взревев двигателем, упруго пошел против течения – на этот раз плавной дугой, распрямляя прежний вопросительный знак.
– Объясняю, – сказал бородач-яхтсмен, накручивая маленькое симпатичное колесо штурвала. Он насупленно сидел в вертящемся кресле с низкой спинкой и подлокотниками. – Длина – пятнадцать метров, шесть спальных мест, дизель – сто лошадей, топливные баки – пятьсот литров, крейсерская скорость – двенадцать узлов… Там есть откидное сиденье – посадите даму.
– Элечка, садись.
Дядя Жора откинул мягкое сиденье на задней стенке рубки, и мать села, скинув с головы платок и расстегивая пальто.
Катер плавно сменил курс, нас подхватило течение, и мы увидели распахнутую горловину залива.
Яхтсмен приподнял деревянную лаковую крышку:
– Здесь ящики для лоций и навигационных карт. Здесь, – его вытянутая рука указала на шкафчик, и я различил прячущуюся под рукавом татуировку, похожую на картинку с пачки папирос «Север»: восходящее солнце, которому не суждено взойти, – навигационные приборы: компас, бинокль, секстант. Это приборы двигателя. – Он пощелкал грязными ногтями по красивой панели. – Спускайтесь вниз, посмотрите носовую каюту.
Я первым успел юркнуть по сбегающим вниз ступенькам и нажал на никелированную ручку двери.
Новый плащ, костюм и водолазка, которые я собирался купить с заработков на практике, стали казаться мне ничтожным пустяком, глупым переводом денег. Если нужно, я отдам всё, только бы отец с дядей Жорой купили этот замечательный катер. Где они такой откопали? Это же сказка! Сужающееся к носу купе с четырьмя полками, световой люк над головой, зеркала!
– Пожалуйста, – открыв еще одну дверцу, гордо сказал дядя Жора, – камбуз! Плитка с баллонами! Шкафчики для провианта!
– Почему так чесноком пахнет? – спросила мама.
– Это черемша, – сказал отец, вглядываясь в открытую стеклянную банку на столике в камбузе. – Помнишь, в Сибири сколько ее собирали? Особенно в последней экспедиции…
– Да, – весело откликнулась мама. – Надо же, и окошко на кухне есть.
– Люк! – поправил дядя Жора. – На камбузе! Привыкай к морской терминологии!
– А где же э… гальюн? – спросил отец. – И обещанный душ?
– Наверное, в корме. – Дядя Жора быстро поднимался по трапу, придерживаясь за никелированный поручень.
Мы спустились из рубки в шум машинного отделения. Катер стало слегка покачивать, и двигатель прибавил обороты. Мама поморщилась.
Туалет и душ находились за полиэтиленовой шторкой.
– Это несолидно, – крикнула мама, поворачиваясь к отцу. – Надо что-то непрозрачное повесить.
– Повесим! – покивал отец, сдерживая восхищенную улыбку. – Жора, верстачок с тисочками! А? Как тебе это нравится?
– Немцы есть немцы, – крикнул дядя Жора, открывая следующую дверь в корме. – Идите сюда! Еще одна каюта!
То, что дядя Жора назвал каютой, напоминало скорее проходной отсек с двумя мягкими кожаными лежанками по бортам. Но уютно. В отсеке было тепло, значительно тише, и линолеумный пол слегка подрагивал под ногами. Я подумал, что неплохо бы мне иметь здесь свой уголок. Могу матросом. А если подучиться, то и механиком.
– Это ют!
Дядя Жора открыл дверцу на палубу, и мы увидели пенистую шумящую воду за кормой.
– Ой, чайка! – сказала мама, высовываясь в дверцу. – Летит прямо за нами. Вон еще одна! И еще!
– Настоящий пароход! – Отец приобнял мать за талию и тоже высунулся. – Это наши чайки, они всегда летят за кораблями…
Они заслонили собой проход, но я успел схватить глазами чайку, и удалявшиеся постройки яхт-клуба, и отблеск солнца на серой воде и подумать, что в мое отсутствие между родителями произошла серьезная размолвка, но сейчас трещина сужается, и катер должен помирить их.
На обратном пути мы по очереди постояли за штурвалом, а маме даже разрешили включить тумблер сирены – катер требовательно аукнул встречной моторной лодке, и там случилась легкая паника: два мужика пожимали плечами и разводили руками, давая понять, что они ни в чем не провинились, а если и провинились, то больше не будут.
Мама засмеялась и поправила растрепанные ветром волосы.
– Джонки тут какие-то болтаются, – провожая взглядом моторку, сказал дядя Жора.
Хромоногий, так и не представившись, хрустнул защелкой окна и зевнул:
– Ну что, на базу?
– А вы еще кому-нибудь показывали? – равнодушным голосом спросил отец.
– Смотрел тут один… Вроде брать собирается, – опять зевнул яхтсмен. – Сказал, будет деньги искать.
– Давно? – напрягся отец.
– Вчера…
Отец с дядей Жорой переглянулись и одновременно вскинули брови. Они стояли рядом, плечом к плечу, и со стороны могло показаться, что отец посмотрелся в зеркало и вскинул брови. Зеркало в точности отразило его лицо, но одело по-другому: на дяде Жоре была синяя куртка с капюшоном.
– Вы тут живете? – отец показал пальцем на каюту в носу.
Бородач кивнул:
– Охраняю.
– Вы и в походах с Семен Семенычем бывали? – льстиво спросил дядя Жора, демонстрируя проницательность.
– Бывал. – Хромоногий вел катер прямиком к причалу. – Всю Ладогу обошли, в Онегу этим летом собирались…
– И что же помешало?
– Здоровье… Инфаркт у Семеныча случился. Что характерно – на берегу. На воде ему сам черт не брат!
Мама покачала головой по поводу инфаркта, а отец поднял палец, обращая ее внимание на целительные свойства водных прогулок.
– Мы сегодня позвоним Семен Семенычу и дадим ответ, – сказал дядя Жора, садясь на откидной стульчик и задумчиво закуривая. – Сколько вам Семен Семеныч платит за охрану? Если не секрет.
– За охрану я с него денег не беру, – помолчав, сказал сторож-капитан.
– Во как здорово! – поспешно сказал отец. – Это что, принцип такой?
– Принцип, – кивнул рулевой с усмешкой. – Он же с меня не брал, когда охранял…
Отец с дядей Жорой переглянулись.
– Понятно, – сказал дядя Жора.
Бородач крутанул колесо штурвала вправо, и катер, накренившись и сбавив ход, стал подбираться к причалу.

Отец ходил по комнатам, повторяя, что деньги – ерунда, не на те казак пьет, что есть, а на те, что будут, и не купить такой замечательный катер – головотяпство. Убрав звук в телевизоре, он нервно щелкал ручкой переключения каналов. Ни одна из трех программ не могла снять его возбуждения. Он выключил «Горизонт» и сел рассматривать карты.
– Вот посмотри, Элечка! – восклицал отец, разглаживая бумагу. – Какой прекрасный маршрут я вижу!
– Меня не надо уговаривать, – напоминала мама. – Я согласна! Мне нравится! Но ты же знаешь Зину…
– Поговори с ней еще раз! – настаивал отец. – Ты ей про иллюминатор в камбузе сказала?
– Сказала.
– И что она?
– Хочет сама посмотреть. Я ее прекрасно понимаю.
– Но это же безумие, катер может уплыть в другие руки! – нервничал отец. – Жора сегодня обещал дать ответ. Почему он не звонит?
Я тоже переживал. Время шло к девяти вечера, а телефон молчал. Да, тетя Зина есть тетя Зина. Ее с наскоку не возьмешь.
Я решил воспользоваться своими каналами. Потихоньку взял несколько двушек из старой чернильницы в прихожей и сказал, что пойду немного прогуляюсь. Автомат на углу 5-й линии и Малого проспекта был свободен. Я набрал дяди-Жорин номер. Трубку, как следовало ожидать, сняла его дочка Катька.
– Привет, – сказал я. – Это Кирилл. Только не говори, что ты со мной разговаривала.
Я расписал ей катер в лучших красках, как он того и заслуживал.
Катька была существом весьма влиятельным: родители стелились перед ее капризами, словно пытаясь загладить свою вину за метр восемьдесят ее роста. Когда мои родители были молодыми и ездили в экспедиции, я жил в семье дяди Жоры и Катькин характер познал досконально.
– А какие там яхтсмены ходят! – приврал я. – Широкоплечие, мускулистые! Не то что ваши медики в очках и шапочках.
– Ты говоришь прямо как мой папочка, – сказала кузина. – Он только что рассказывал про широкоплечих мускулистых яхтсменов. Они с мамой до сих пор этот катер обсуждают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19