Нет, он не гуляет. Как я и помню — был равнодушен к женщинам. Потом взял и сразу женился. Наверное, не был счастлив. Может быть, оттого и пьет? Этот вопрос не обсуждаем. Мужское «табу». О Любе — тоже. Знает, но говорим редко.
Все-таки подсознательно Люба хочет моей смерти. Писатели и психологи очень наивны: всегда изображают человека в одном плане. Будто он хочет чего-нибудь одного. В действительности — сплошные противоречия. Сейчас одно, через минуту — другое. Или еще — одновременно и то и то. Или только у меня? В чужую голову не влезешь. Нет, наверное, это у всех.
Она уже настроилась. Как пожар: сначала масса мучений, все гибнет на глазах, любимое. Потом — пепелище. Апатия. А затем построить закуток и собрать в него, что уцелело. И постараться найти что-то, чтобы жить. У нее есть. Работа. Заговорила о диссертации. («Что я, глупее других?») А раньше, когда предлагал, «зачем мне? Слишком много ученых!».
Дети. «Мы решили, мы обсудили». Павел — разумный. И как мужчина — не чета мне. Видный. Чуточку полноват, пожалуй. Дело вкуса. (Не будь циником.)
Как вырождается любовь! Раньше влюблялись и все бросали. Пренебрегали запретом церкви, презрением общества. Оставляли детей, положение. А теперь? Пожалуйста — расходись. Но — нет. У меня наука. У нее — дети, их интеллектуальное воспитание. И тоже — работа. А для любви кусочек «от сих до сих».
В новом обществе семье ничто не угрожает. А свободной любви не будет. Это хорошо. Поздно испытал, но думаю, что нельзя выпускать страсти на волю. Это может стать угрозой для собственного интеллекта и для общества.
Сейчас она подавлена. Нужно создавать все заново: как будто нет смерти (хорошо!), но нет и освобождения от лжи. Впрочем, она будет свободна. На свидания ходить не нужно. Только этот саркофаг — как немой укор. И еще немного страха: а вдруг проснется и заявит права?
Сложная проблема, а мне плохо и так и так.
Походим. Семь шагов туда, семь — обратно. Эстампы нужно сменить надоели. Зачем? Попался: не веришь в смерть? Может быть, не отдавать квартиру? В институте кибернетики Вадиму могут дать. Все-таки я — герой, отправляюсь в будущее, как в космос. Прости — не совсем. Космонавты молоды и здоровы. И Вадиму квартиру не дадут: у них площадь в семье достаточная. В правилах пока не предусмотрено предоставление квартиры для спасения от тещи. И на обмен эта мамаша не пойдет.
Придется отдавать.
Чудак — что стоят эти цацки: бюстик Толстого, глиняная вазочка для карандашей? (Толстой — от мамы!).
Теперь я понимаю, почему у древних в могилы собирали любимые вещи: человек не верит в смерть. И теперь не верит.
Но я-то знаю, что там НИЧЕГО НЕ БУДЕТ.
Чего он не идет?
Мог бы позаниматься. Ничегонеделание — это удовольствие. В молодости не понимал. Каждую свободную минуту — книга. А теперь могу ходить или лежать и думать, думать о всякой всячине.
Звонок. Пришел. Поцеловались. Кто бы видел — не поверил. Ленька, такой насмешник, — целуется!
— Здравствуй. Проходи. Садись вот тут — в кресло.
— Пепельницу давай. А это — убери. (О цветах. Притворяется?) Неустойчивая штука, упадет, зальет.
Ставлю ему пепельницу. Большую. Иначе все засыплет пеплом.
— Ты молодец, держишься, не куришь. Железная воля. Как твое здоровье?
Раздражает — «как да как».
— Поди к черту. Зачем ты меня спрашиваешь об этом?
— Это ты брось. Мне важно. Помрешь, большой кусок души уйдет с тобой. Без мала тридцать лет — не часто бывает.
— Ты, кажется, сегодня трезвый? Удивительно.
Смеется. Похож на монгола — скулы, глаза. Морда насмешливая. Принимает ли он что-нибудь всерьез?
— А знаешь, что я сейчас читал? Хемингуэя. «По ком звонит колокол». Здорово. По-моему, самое лучшее. Потому что всюду звучат социальные ноты. Мы ведь, сами того не замечая, привыкли к общественной оценке всякого произведения. Ты заметил?
— Это верно. Одни любовные истории и картинки природы — не звучат. И что же Хемингуэй — «за» или «против»?
— Насколько я понял, «за». Вот послушай, я тебе перескажу эпиграф, я запомнил:
«Нет человека, который был бы как остров, сам по себе. Каждый человек есть часть материка, часть суши, и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европы, и так же если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я один со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе. Джон Донн. XVI век».
Сильно, правда? Каждый человек отвечает за все, что делается в этом мире. Конечно, не все у него совпадает с нашими представлениями, так что за беда? Неужели мы не сумеем разобраться?
— Так что же ты предлагаешь? Печатать все без разбору?
— Брось. Всякое дело нужно разумно организовывать. Нужно переводить книги настоящих мастеров — они воспитывают вкус у читателей и у писателей.
— Это верно. И вообще — не нужно печатать плохие книги. Смотреть — не только «о чем», но и «как».
— Значит, ты за умеренную регламентацию?
— Я за разумную. Еще за доверие. (Сейчас я его поймаю.)
— Скажи мне, друг, а можно ли и как определить меру регламентации? Конечно, она необходима в каждой системе управления: это те пределы изменения некоего фактора, показателя, за которыми должны вступать регулирующие воздействия. Но как?
— Вопрос правильный. Есть ли мера измерения свободы или, например, порнографии, которую, по-моему, печатать не надо.
— Ну зачем ты смеешься? По существу.
— Давай по существу. Есть целый ряд понятий, которые можно определить как социальные. Они имеют качество, чем и отличаются от других, и количество — степени внутри качества. Я думаю, что степени можно определить методом простого опроса. Это вид социального исследования, который совершенно недостаточно применяется у нас.
— Очень запутанный вопрос. Нужен какой-то общий подход к решению подобных задач. Бессмысленно решать голосованием узкоспециальные вопросы, в которых голосующие ничего не понимают. Конечно, еще более рискованно решать это одному.
— Наука в условиях свободы обсуждения — вот единственно надежный критерий выбора правильного решения.
— Знаешь, друг, служители науки уж очень субъективны. Тоже ошибки будут. В тех загибах, что у нас были, ученые сильно виноваты.
— А для того, чтобы этого избежать, нужны количественные критерии. Цифры. То, что вы у себя в лаборатории делаете, — математическое моделирование. Это же можно распространить на все области наук.
(То же говорил Юра. Да и я это знаю.)
— А не кажется ли тебе, Леня, что в основу всего этого — оценки информации, решений — нужно положить еще что-то очень важное, какие-то общие принципы?
— Вот что, Ваня, ты меня совсем заговорил, а коньяк не ставишь. «Все Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова…»
— А я-то думал, что за интеллектуальными разговорами ты совсем забыл об этом деле.
— Черта с два! Давай ставь. Мозг нуждается в питании.
Алкоголик. Марина говорила, что пьет каждый день. Спрошу. Скрытный, не любит откровенничать. Вылечить может только сильная встряска, например, болезнь. Инстинкт самосохранения обычно очень силен. Но в данном случае я не уверен.
— Так ты, Ваня, говоришь, нужны принципы? Попытаюсь. Еще не говорил тебе — свежие.
Цель: рациональное общество. Главное требование: счастье всех людей. Заблуждаться, однако, мы не будем — полное счастье для всех невозможно. Мы уже говорили как-то: центры приятного и неприятного, адаптация. Значит, вопрос об оптимуме счастья.
Компоненты его тоже известны: инстинкты — еда, семья, отдых, тщеславие. Сложные рефлексы: свобода, любопытство, труд для достижения цели. Есть такой рефлекс, физиолог?
— Говорят, что есть. Рефлекс цели. Еще Павлов признавал.
— Раз Павлов — значит, все в порядке. Кроме этих животных источников счастья, есть еще общество. Удовольствие от общения — лучше с коньяком. (Не паясничай!) Творчество. Искусство. Благородные поступки самоотверженность. Может, и еще что-нибудь, не вспомню. Не так уж часто встречается.
— Неправда.
— Хорошо, пусть неправда. Значит, источники — разные. И противоречивые. Часто один человек получает удовольствие за счет другого. Вот психологи вместе с вами должны проделать такую работу — составить «баланс счастья». Найти варианты у разных типов людей. Можно это сделать? Есть у вас, физиологов, методы объективной регистрации состояния счастья и несчастья?
— Есть. Не то чтобы уже есть, но возможны. Возбуждение центров удовольствия имеет отражение в функции внутренних органов. Правда, сложно, но, наверное, можно создать аппараты и методы.
— Хорошо, не отвлекай. Можно — значит можно. Я забыл еще сказать вот что: путем тренировки коры удовольствие от всех животных чувств можно усилить во много раз. И тогда любой из инстинктов может стать пороком. Инстинкт питания даст жадность, половой — разврат, самосохранения эгоизм, властолюбие. И так же можно развить хорошие. Любовь к детям даст доброту, любопытство создаст ученых, рефлекс цели — волю и, наверное, творчество? Я еще не думал.
(Хорош Ленька, когда в меру выпьет. Фантазия, красноречие, обаяние.)
— Второй вопрос — это воспитуемость детей. И взрослых, конечно. Насколько можно подавить вредные инстинкты и привить полезные общественные программы? Что-то я не знаю таких исследований, а без них — нет базы. Это только утописты говорили, что в каждом человеке заложен ангел. Возможности воспитания, небось, большие, но их нужно количественно определить. Вез этого — нет фундамента. А может быть, ты знаешь о таких научных работах?
— Я? Нет. Я специально этим не интересовался.
— Конечно, ты же профессор. Изучаешь только от одной точки до другой. Не больше.
— Отстань. Давай дальше, энциклопедист.
— А я, пожалуй, им завидую. Какой-нибудь Гельвеций мог знать почти всю науку своего времени. По крайней мере все важное. А теперь немыслимо. Вот дали бы мне институт — я бы провел изыскания по всем этим вопросам. Жаль, не дают. Не понимают.
(У него тщеславие есть, только перед собой.)
— Ну, продолжай.
— Продолжаю, коли есть охота слушать. Так вот, сначала установим компоненты счастья, потом нужно изучить организацию. Как реализовать возможности, заложенные в человеке? Как создать точную систему, чтобы обеспечить оптимальное счастье? Я вижу три главных направления: организация труда и материальной жизни, организация воспитания и, наконец, — управление.
— Слушай, а не пахнет все это крамолой?
— Ничуть. Только научный подход к построению коммунизма на современном уровне. Наука сильно двинулась вперед, этого забывать нельзя. Можно продолжать?
— Конечно. В конце концов я не эксперт в этих вопросах.
— Начнем с труда. Нет, лучше с воспитания. Для этого опять же нужно ввести некоторые принципы. Например, такие: минимум насилия. Это не то чтобы непротивление злу, но минимум. В крайнем случае. Второе — уважение свободы других людей. Третье — привить потребность к труду. Потребность, а не по принуждению. Это возможно. Четвертое — уважение к семье. Строгость морали. Пятое — ограничение честолюбия. Не полное его изничтожение, но ограничение. Количественная мера. И шестое — бороться с чрезмерной приверженностью к вещам — с жадностью.
Молчу. Интересно. (Ему нравится проповедовать. А кому не нравится?)
— Я, конечно, понимаю, как это трудно — проблема воспитания, но без ее разрешения никаких надежд на лучшее общество нет. Этот вопрос особый и трудный. (Ты, теоретик! Парня своею не воспитал, как нужно. Это — плохо. Вон Люба, у нее теории мало, но она твердо ведет линию. Тоже принципы выдвигала. Везет мне сегодня на принципы!)
— Труд прежде всего обязателен. Это у нас правильно. Дальше. Есть оптимум обязательного рабочего дня, разный. Излишний досуг — он вреден для очень многих людей. Тоже нужны специальные исследования. Главный вопрос чтобы люди хорошо работали, на совесть. Радикально это решит воспитание, а пока нужны временные меры, «пети-мети», но в разумных пределах. Нельзя давать обогащаться, иначе вреда будет больше, чем пользы. Опять нужна наука — сколько платить.
— Слабовато это выглядит у тебя.
— Сам чувствую. В одном уверен — нужно поощрение, хорошая организация труда и воспитание, но не отступление к тельцу. Голый энтузиазм так же не годен, как и голые деньги.
— Ясно. Количественные критерии для сознательности и стимулирования.
— Да. И еще одно замечание — нужен научно обоснованный оптимум благ, чтобы не чувствовать лишений, но и не поощрять жадности. Начальство, конечно, должно показывать пример. Наша гигиена может «запросто» решить эту задачу вместе с психологами. Комната на человека, простая питательная пища, удобная одежда. А зачем лишнее? Нужно прививать новое отношение к вещам. Они не самоцель.
— Может быть, до этой пропаганды сначала нужно достичь определенного уровня, а потом предлагать ограничения? Как ты думаешь?
— Мещанин ты! Уровня нужно добиваться, верно, но высказать определенные взгляды на этот вопрос — тоже необходимо. И сейчас! Иначе какие же мы коммунисты?!
— Не знаю, не думаю, чтобы это было своевременно.
— Хорошо, оставим. Третий пункт: сфера управления. Это самое важное: организует труд и воспитание, обеспечивает устойчивость существования и развития общества. Два аспекта — система и аппарат. Система должна строиться по общим принципам управления: обратная связь, способность к саморегуляции и совершенствованию. Аппарат должен сочетать стабильность и сменяемость. У старых работников — опыт, но у них же обязательно развивается честолюбие, оно искажает функции управления. Все эти вопросы, между прочим, тоже вполне доступны науке.
(Совсем незаметно, что он выпил. Только глаза блестят и щеки порозовели. Привык. Это для него, как курение. Но все, что сказал, — это «вообще». Я не возражаю, ни это рассуждения. А реализация? Возможно ли? Кибернетика?)
— Ну, допиваю последнюю каплю. Горючее иссякло, машина не пойдет. Ты мне об опыте хотел рассказать.
(Врешь — тебе интересна критика. Попытаюсь.)
— Все очень интересно. Я согласен. Нужен научный подход к воспитанию, организации труда, управлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26