Зайдя в спальню, более похожую на спальню юной девицы, нежели на место отдыха 'молодого человека, Чарльз кинулся на кровать и уткнулся в подушку. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был возмущен бестактным решением своего отца, даже не спросившего его мнения. С другой стороны, Чарльз был окрылен внезапно открывшейся перспективой. Подумать только, через какие-то пару месяцев он станет обладателем собственной жены, женщины, которая станет подчиняться ему и выполнять все его желания и прихоти. От таких мыслей у Чарли закружилась голова. Он непременно захотел как можно быстрее увидеть свою невесту. Поэтому, недолго думая, юный джентльмен вскочил с кровати и стал собираться.
Дед и его друг, все еще куковавшие в гостиной над последней бутылкой портвейна, были несказанно удивлены, увидев вошедшего в зал закутанного во множество одежд Чарльза. «Мой мальчик, куда это ты собрался?» – заплетающимся языком спросил сына сэр Джейкоб. «Хочу сопроводить будущего тестя домой», – ответил Чарли. «Вот так так! – воскликнул старикан, оглядывая сына прищуренными пьяными глазками. – Видали, каков молодец! Прямо в бой рвется, как про баб услышит! Весь в меня», – констатировал он и, благоразумно решив, что друг больше пить не будет, придвинул к себе последнюю бутылку.
Чарльз усадил шатавшегося гостя в коляску, взгромоздился на место кучера и тронулся в направлении усадьбы, в которой проживали Эмберли. И надо же было так повернуться судьбе, что мистер Эмберли, заснув под мерный стук копыт о мерзлую землю, сначала свалился набок, а затем и вовсе выпал из коляски. Юноша, не замечая потери, ехал дальше, покуда не добрался до ворот усадьбы. Только тогда он обнаружил исчезновение будущего тестя. Резво развернув коляску, Чарльз слез и, ведя под уздцы лошадей, отправился обратно, внимательно оглядывая края дороги, идущие под уклон в овраги. Наконец он увидел в большой яме темную кучу.
Мистер Эмберли тихо посапывал в грязной луже. Упав с коляски и скатившись в овраг, он разбил непрочный лед, успевший намерзнуть к вечеру, и оказался в воде. Чарльз, вздохнув, спустился в яму и вытащил спящего мистера Эмберли на дорогу, держа за шиворот, словно кошка, переносящая котят из одного места в другое. Так они оказались уже почти на самом верху оврага, как вдруг будущий тесть проснулся и, завопив что есть мочи, вскинул руки и покатился обратно в мутную грязь, увлекая за собой спасителя.
* * *
Первая встреча моей будущей матери и отца навсегда отпечаталась в их памяти. И хотя они предпочитали не упоминать о ней при посторонних, я все-таки слышал пару раз эту историю. Забавно было наблюдать, как всегда чопорные родители оживлялись, вспоминая момент, когда юный Чарльз постучал в дверь усадьбы Эмберли и как моя будущая мать, мисс Анна, открыла ему дверь.
Мисс Анна Эмберли, услышав громкий стук в дверь большого бронзового молотка, висевшего над входом, спустилась вниз и самолично открыла двери. На пороге стоял снизу доверху заляпанный грязью бледный юноша, из последних сил поддерживающий бесчувственного мистера Эмберли. Вся одежда обоих была в грязи, чрезвычайно вонючей, или, как говорила мама, резко пахнущей.
«В этот момент сэр Чарльз более походил на флибустьера, высадившегося на берег Англии в поисках легкой добычи, – вспоминала леди Анна. – Только выражение лица у него было отнюдь не пиратское».
На самом деле выражение лица юного Чарльза, увидевшего, что перед ним в дверях стоит настоящая леди, было растерянным. Он походил на ребенка, готового сей же час расплакаться. Висевший на руке, перекинутой через плечо отца, мистер Эмберли всхрапнул во сне, точно лошадь в стойле, очнулся, поглядел на застывшую в дверях Анну и тихо произнес: «Доченька». Этого вполне хватило, чтобы вывести из оцепенения маму, которая строгим голосом крикнула горничную, камердинера и приказала Чарльзу внести поклажу в дом. Мистер Эмберли был намного грязней, чем мой отец, а потому, когда его положили на кушетку и принялись стаскивать одежду, кушетка промокла, и на полу образовалась огромная мутная лужа.
«Немедленно переложите его!» – воскликнула не терпящая грязи Анна. «Куда же, мисс?» – спросила горничная. «Кладите на пол», – распорядилась Анна. И почтенный отец семейства стараниями любящей дочери был уложен на голый пол, где его и продолжили освобождать от намокшей и запачкавшейся одежды.
«А вы что же, сэр? – повернулась Анна к стоявшему поодаль и переминавшемуся с ноги на ногу Чарли. – Вы, стало быть, и есть сын почтенного Джейкоба, о котором столь часто рассказывал отец? Нот что, идемте за мной, я распоряжусь, чтобы вас почистили, дали умыться и обогрели». «Я думаю, что будет лучше, если я поеду домой», – пролепетал было Чарльз, по моя будущая мама строго на него посмотрела и, буркнув: «Об этом не может быть и речи», направилась в глубь дома.
Уже через полчаса юный Чарли плескался в ванной, установленной в отдельной комнате и наполненной горячей водой, а его платье, почищенное и постиранное, сушилось на кухне, вися рядом с платьем мирно храпящего в спальне мистера Эмберли. Отмывшись от грязи и тщательно причесавшись, мой будущий папа закутался в стеганый, чрезвычайно широкий и короткий халат главы семейства и вошел в гостиную, где его встретили заботливо разожженный камин, неизменный портвейн в графине, слегка подогретый с корицей и сахаром, и юная мисс Анна. Чарльз, учтиво поклонившись и извинившись за все те неудобства, которые он причинил своим визитом, сел в предложенное кресло подле хозяйки дома.
«Я ни в коей мере не осуждаю вас, – заявила Анна, с любопытством оглядывая юношу холодными серыми глазами. – Каждый джентльмен волен потреблять алкоголь в тех пропорциях, кои он сочтет для себя необременительными*.
Мне всегда было интересно узнать, откуда моя мама черпала такие высокопарные и надуманные фразы, которыми она предпочитала изъясняться с незнакомыми людьми. Ведь при прекрасном воспитании, полученном в детстве, она совершенно не читала книг.
«Но я не пил», – промямлил мой будущий отец, который старательно поджимал высовывающиеся из-под короткого халата голые ноги. «Это прекрасно, – заявила Анна. Даже королева Виктория не смогла бы сделать более величественный вид, чем она в тот момент. – Знайте же, что я не терплю пьющих». «Я тоже», – сказал Чарльз. «Замечательно. Думаю, мы с вами подружимся, – сказала Анна. – Почему вы никогда раньше не бывали у нас? Ваш папенька частенько наведывается в наш дом». «Я, собственно говоря, не хотел быть столь назойлив, чтобы предлагать знакомство такой очаровательной мисс, как вы», – сказал несколько осмелевший после бокала портвейна Чарли. «Отнюдь, ведь наши отцы дружат. Почему же не можем дружить и мы?»
Тут парочка замолчала, глядя друг на друга. Маленькую уютную гостиную освещал лишь ярко полыхавший камин, создавая и без того весьма интимную обстановку.
Совершенно освоившийся отец сказал: «Мисс, я бы хотел сообщить вам известие, которое касается нас с вами. Наши родители приняли за нас решение». Анна потупилась. «Какое же?» – спросила она, хотя уже наперед знала, что обсудили за полдюжиной бутылок портвейна два старых друга-соседа, один из которых имел титул и родословную, а другой – капитал. «Но прежде чем сообщить вам это известие, я бы хотел спросить вас: хотели бы вы стать моей женой?» – тихо произнес Чарльз. «Да! – воскликнула Анна и тут же поправилась: – Раз так считает нужным мой папенька, то и я не против».
На самом деле моя мать, не признаваясь даже себе самой, всегда мечтала выскочить замуж за настоящего джентльмена. Анне хотелось вращаться в аристократическом кругу, и при этом она старалась забыть свое происхождение. Будучи богатой наследницей огромного состояния, мама и мысли не допускала, что всю жизнь будет стоять на одной социальной лестнице с товарками на пристани, одной из которых была ее бабка, мать мистера Эмберли, до сих пор торговавшая рыбой с перевернутой кверху дном корзины. При одном упоминании имени родной бабки Анне чудился запах рыбы, и ее передергивало. Ни разу в жизни не видел, чтоб человек так ненавидел своих родственников, что даже не ел рыбу. Мама запретила нашему повару готовить рыбные блюда и никогда их не ела.
Через четыре месяца мои будущие родители сыграли свадьбу. К свадьбе готовились столь долго и тщательно, что окружающие было засомневались в том, что она вообще состоится. Анне непременно хотелось венчаться в Лондоне, но дед по понятным причинам настоял, чтобы свадьба проходила в Фулворте. Однако на нее были приглашены все родственники и друзья сэра Джейкоба. Мистер Эмберли, едва узнав о том, что на свадьбу его единственной дочери съедется чуть не весь высший свет Англии, выложил огромную сумму денег для проведения празднества. Бедняга не знал, что метал бисер перед свиньями. Приехавшие по приглашению деда именитые родственники числом более четырехсот лишь громко фыркали, когда сэр Джейкоб подводил старого негоцианта знакомиться с ними. Общее мнение было таково, что вовсе не мистер Эмберли празднует свадьбу, оплачивая все расходы, а наш старикан, неизменно садившийся во главе стола и первым поднимавший тосты.
Свадебное празднество длилось целую неделю. Пиры сменялись охотой, театрализованными представлениями, фейерверками. Титулованные гости, именовавшие себя на французский манер de la fleur des pois (дословно – «цветок гороха», иносказание – «человек утонченного аристократического общества»), решив, что вдали от цивилизации, на лоне природы можно позволить себе расслабиться, развлекались травлей собаками лисьих семейств, маскарадами, костюмированными танцевальными вечерами и обжорством. Ели много и практически постоянно. Портвейн лился рекой. Сэр Джейкоб на одном из вечеров приказал вылить сто двадцать дюжин бутылок этого благородного напитка в фонтан, наспех устроенный перед усадьбой. Напившиеся гости полезли купаться в вине. Было весело. Многие кавалеры и дамы высшего света вели себя вызывающе, скинув с себя намокшие после купания платья и уединившись в саду. Всюду витал дух фривольности и порока, к которому так тянулся дед, появлявшийся вечерами в сопровождении неизменной фаворитки Лизы Бригз.
Лишь молодые оставались трезвыми и холодными, глядя с брезгливым безразличием и скукой на царящее по случаю их бракосочетания веселое безумство. Познакомившись в первый же день со всеми родственниками новоиспеченного мужа, Анна сразу потеряла к ним всякий интерес, так как с трудом могла поддержать беседу. Мужчины нашли ее слишком холодной и блеклой, а потому обходили вниманием, одаривая оным более симпатичных, пылких и падких до удовольствий особ.
Чарльз также чувствовал себя не в своей тарелке. Его старший брат, который всегда в детстве поддерживал Чарли, не смог приехать из Индии по причине сильной малярии. Он написал длинное письмо, в котором выражал радость от того, что Чарльз наконец-то становится взрослым, и огорчение по поводу постоянного вмешательства сэра Джейкоба в дела младшего брата, на что тот неоднократно жаловался ему в письмах. Во время застолий он не смел ни хорошенько выпить, ни наесться вдоволь, сидя подле строгой супруги. К тому же Чарльза серьезно удручала неудача, постигшая его в первую брачную ночь. Мысль о неспособности вести нормальную половую жизнь так и сверлила мозг юного джентльмена. В каждом взгляде, обращенном на него, в каждой вольной шутке ему чувствовался намек на то, что гости знают о его поражении и молчат лишь из чувства такта. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как уподобиться своей молодой супруге и, не участвуя в веселье, безразлично наблюдать со стороны, как гости все более и более разнузданно развлекаются.
Глава вторая
Едва лишь сержант ушел, как констебль тотчас переместился со своего освещенного участка в тень домов, с испугом глядя в зашторенные окна кабинета, где, по его предположению, сейчас находился предмет внимания. Узкий тупик между домами, заканчивающийся грязным дощатым забором, воняющий кошками и помоями, успокаивающе подействовал на всегда степенного Смита. Привыкший крепко стоять на твердой земле, он с ужасом поглядывал в сторону особняка, даже не представляя себе, как это еще совсем недавно он безо всякого страха и стеснения разглядывал, стоя под газовым фонарем, джентльмена с прекрасными бакенбардами. А вдруг тот заметил следившего за ним констебля? От этой мысли Смит резко вздрогнул и попятился в самый тупик, ступив во что-то липкое и скользкое.
Констебль дежурил в ту самую ночь, когда инспектор Скотленд-Ярда мистер Фредерик Эберлайн обнаружил четвертую жертву Джека Потрошителя, уличную проститутку по имени Энни Чепмен, по прозвищу Хмурая Энни. Зрелище было не из приятных. Да уж, на такое изуверство больше он не хотел бы глядеть ни за какие деньги, будьте уверены.
Убийца выпотрошил свою жертву, вскрыв живот и вырезав матку. Но этого ему показалось мало, и Джек Потрошитель, срезав с внутренней стороны бедра уличной потаскухи кусок кожи в виде сердца, засунул его ей в рот, словно замкнул мертвые уста. Затем, аккуратно накрыв вспоротый живот юбкой, убийца мелом написал на стене следующие стихотворные строки: «Евреи, вот кого недаром станут в сем деле обвинять. Евреев и других нечистых пора нам с острова изгнать». Смит потому так хорошо запомнил стихи, что сержант Годли приказал ему стереть надпись. Все лучше, чем стоять в карауле около тела несчастной.
Констебль тяжело вздохнул и покачал головой, стараясь отогнать тяжелые видения. Ему вспомнилось, как, старательно и медленно водя тряпкой по стене, он просил бога сделать так, чтобы уж более никогда в жизни не увидеть подобного. И вот на тебе! Мало того что именно Смиту довелось найти во время дежурства жертву, так он еще и должен теперь следить за домом убийцы.
Смит медленно поднял глаза к плотно зашторенным, но все-таки светящимся окнам кабинета и внезапно увидел силуэт мужчины, следившего за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29