отряды полевых командиров Шамиля Басаева («герой» рейда чеченских бойцов на Буденновск, с захватом больницы и роддома, результатом чего стали начавшиеся мирные переговоры) и Хаттаба (араба из Саудовской Аравии, умершего в своем лагере в горах Чечни в марте 2002 г.) предприняли поход на дагестанские горные села Ботлих, Рахата, Ансалта и Зондак, а также равнинные Чабанмахи и Карамахи. Россия должна чем-то отвечать?… Но в Кремле – нет единства. И результатом чеченского рейда на Дагестан становится смена руководства российских силовых структур, назначение директора ФСБ Владимира Путина преемником дряхлеющего президента Ельцина и премьер-министром РФ – на том основании, что в сентябре 1999 г., после августовских взрывов жилых домов в Москве, Буйнакске и Волгодонске с многочисленными человеческими жертвами, он согласился начать вторую чеченскую войну, отдав приказ о начале «антитеррористической операции на Северном Кавказе».С тех пор многое поменялось. 26 марта 2000 г. Путин стал президентом России, на полную пиаровскую катушку использовав войну как средство создания образа «сильной России» и «железной руки» в борьбе с ее врагами. Но, став президентом, он так войну и не остановил, хотя после своего избрания имел для этого несколько реальных шансов. В результате кавказская кампания России теперь уже 21-го века вновь превратилась в хроническую и выгодную слишком многим. Во-первых, военной верхушке, делающей себе блестящие карьеры на Кавказе, получающей ордена, звания, чины и не желающей расставаться с кормушкой. Во-вторых, среднему и низовому военному звену, имеющему стойкий доход на войне за счет разрешенного сверху повального мародерства в селах и городах, а также массовых поборов с населения. В-третьих, и первым, и вторым, вместе взятым – в связи с участием в нелегальном нефтяном бизнесе в Чечне, который постепенно, по мере войны, перешел под совместный чечено-федеральный контроль, осененный государственным, по сути, бандитизмом («крышу-ют» федералы). В-четвертых, так называемой «новой чеченской власти» (ставленникам России), нагло наживающейся на средствах, выделяемых госбюджетом на восстановление и развитие экономики Чечни. В-пятых, Кремлю. Начавшись как стопроцентно пиаровская акция под выборы нового президента России, война впоследствии стала удобным средством лакировки реальной действительности вне территории войны – или увода общественного мнения от неблагополучного положения внутри руководящей элиты, в экономике, политических процессах. На российских штандартах сегодня – спасительная идея о необходимости защиты России от «международного терроризма» в лице чеченских террористов, постоянное подогревание которой позволяет Кремлю манипулировать общественным мнением как заблагорассудится. Что интересно: «вылазки чеченских сепаратистов» теперь возникают на Северном Кавказе всякий раз «к месту» – когда в Москве начинается очередной политический или коррупционный скандал.Так воевать на Кавказе можно десятилетия подряд, как в 19-м веке…Остается добавить, что сегодня, спустя три года после начала второй чеченской войны, опять унесшей многие тысячи жизней с обеих сторон, никто точно не знает, сколько людей живет в Чечне и сколько вообще чеченцев на планете. Разные источники оперируют цифрами, отличающимися в сотни тысяч человек. Федеральная сторона преуменьшает потери и масштабы беженского исхода, чеченская – преувеличивает. Поэтому единственным объективным источником остаются результаты последней переписи населения в СССР (1989 г.). Чеченцев тогда насчитали около миллиона. А вместе с чеченскими диаспорами Турции, Иордании, Сирии и некоторых стран Европы (в основном это потомки переселенцев времен Кавказской войны 19-го века и Гражданской войны 1917-20 гг.) – чеченцев было чуть больше миллиона. В первую войну (1994-1996 гг.) погибло око-то 120 тысяч чеченцев. Число погибших в ныне продолжающуюся войну неизвестно. Учитывая миграцию после первой войны и в течение нынешней (с 1999 г. и до сих пор), ясно, что произошло повсеместное увеличение численности чеченских диаспор за рубежом. Но до каких размеров, вследствие распыленности, – тоже неизвестно. По моим личным и необъективным данным, основанным на постоянном, в течение всей второй войны, общении с главами районных и сельских администраций, в Чечне сегодня остается от 500 до 600 тысяч человек.Многие населенные пункты выживают как автономные, перестав ожидать помощи как из Грозного, от «новой чеченской власти», так и с гор, от масхадовцев. Скорее, сохраняется и укрепляется традиционное социальное устройство чеченцев – тейповое. Тейпы – это родовые структуры или «очень большие семьи», но не всегда по крови, а по типу соседских общин, значит, по принципу происхождения из одного населенного пунта или территории. Когда-то смыслом создания тейпов была совместная защита земли. Теперь смысл – физическое выживание. Чеченцы говорят, что сейчас существуют более 150 тейпов. От очень больших – тейпы Беной (около 100 тысяч человек, к нему принадлежит известный чеченский предприниматель Малик Сайдулаев, а также национальный герой Кавказской войны 19-го века Байсан-гур), Белгатой и Гейдаргеной (к нему принадлежали многие партийные руководители советской Чечни) – до маленьких – Туркхой, Мулкой, Садой (в основном это горные тейпы). Некоторые тейпы играют сегодня и политическую роль. Многие из них продемонстрировали свою общественную устойчивость и в войнах последнего десятилетия, и в короткий промежуток между ними, когда существовала Ичкерия и действовал шариат, отрицающий такой тип образований, как тейпы. Но за чем будущее, пока неясно. Июнь 2002 г. Дополнение, написанное в декабре 2002 года Желтое на черном жизнь после «Норд-Оста»
Все меньше веры в привычное летоисчисление. Все больше кажется, что у каждого из нас свой собственный, личный календарь, и его-то, а не привычные «январь, февраль, март», человек и проживает – в зависимости от обстоятельств, в которые попадает. А может, и сам выбирает?…И у меня есть такой календарь на стремительно заканчивающийся 2002-й, нордостовский год. В моем календаре нет никакой хронологии и никакого внешнего смысла. Пока в нем только картинки уходящего года и логика чувств, приведших всех нас к трагедии. «Чувств? И всего лишь?… – разочарованно протянет кто-то. – А как же анализ? Прагматика? Холодный прогноз?»Время Путина – и без меня ледяные годы, когда опять дозволено угрохать тысячи жизней «ради светлого антитеррористического будущего». Кому анализировать – есть, а сопереживать – некому. И поэтому дефицитные чувства становятся первичны. Лично в моем летоисчислении…Итак, мой календарь и мои картинки.Начало декабря. Прошли сороковины по заложникам «Норд-Оста». И вроде бы хоть по чуть-чуть, но всем пора приходить в себя – так положено… А не получается. Совсем. Может, погода? В Москве – жесткие, бесснежные декабрьские морозы – они душу вынимают, эти упертые нынешние московские морозы. Как неуютно… Кто-то из тех, кто выжил после антимюзикла, иногда приходит ко мне в редакцию.Вот Ира Фадеева – в дверном проеме. В черном берете, черном пальто и черном свитере. В руках – россыпь чего-то желтого. Это Ира принесла большой букет длинноногих желтых роз. В память о сыне. Ире 37 лет, 23 октября она пошла на «Норд-Ост» почти случайно – жили рядом, собрались в театр, билеты оказались просрочены, не раздеваться же? И она уговорила 15-летнего Ярослава, сына своего, десятиклассника московской школы, пойти на «Норд-Ост». Ира выжила, Ярослав погиб. Сбежав из больницы, Ира опознала его тело в морге, обнаружила входное и выходное пулевое отверстие, получила на руки справку о смерти с прочерком в графе «ПРИЧИНА СМЕРТИ», потому что официальная версия – «только четыре застреленных, и все террористами», а Ярослав получался пятый и, значит, идеологически не полезный… И поэтому – прочерк в графе… И никаких шансов на расследование… И вообще никаких шансов у Иры. Она вышла из морга и бросилась с моста, но ее выловили из Москва-реки, и теперь она страдает так, что нет слов, чтобы утешить; по крайней мере, я их не знаю… И, естественно, никакой помощи от лица государства, приговорившего ее сына к смерти, потому что она же не жертва террористов – никаких тебе реабилитационных центров, психологов, психиатров… Суициды среди бывших заложников – реальность, с которой мы живем в декабре… Желтое на черном.23 ноября. Раннее утро. Наверное, часов шесть. Очень хочется забыться после бессонной ночи. Телефонный звонок: «Анна Степановна, заберите меня из милиции… Я опять что-то не то…» Выскакиваю к машине: Боже, как же холодно, как трясет и колотит… Сытые менты в отделении на Ново-Алексеевской улице говорят гнусности. В глубине их заплеванной вонючей каптерки – Илья, затравленный, грязный, небритый, заблудший, с выражением на лице, будто мать похоронил…Илья – старый друг моих детей, я его знаю с самого детства, когда он, маленький розовощекий крепыш, приходил с виолончелью наперевес в музыкальную школу в Мерзляковском переулке и очень сильно шкодил, донимая педагогов. Год назад выросший до 24 лет Илья стал артистом оркестра в «Норд-Осте». Естественно, играл в тот самый распроклятый вечер. Как хорошо мы понимаем беду, когда она прямиком лупит по нашим близким! «Мама, Илья же ТАМ! – кричал мне по телефону сын 23 октября. – Мама, что делать? Ты можешь как-нибудь ему помочь? Поговори с чеченцами! Мама!» А я никак не могла помочь… Потому что ТАМ нельзя было использовать личные связи, ТАМ нельзя было просить за одного, возможно, приговаривая остальных. ТАМ можно было просить только за всех.Илья просидел все трое суток заложником, заметил, как пошел газ, отключился, но ему повезло – с первыми лужковскими «скорыми» попал в токсикологическое отделение Склифа, в лучшее подобное отделение, которое есть в Москве, и его откачали. Но теперь, месяц спустя, с ним творится неладное. У него – будто нервы над кожей оказались, он пересматривает всю свою жизнь, но никак не может пересмотреть, и везде видит повод для борьбы… «Анна Степановна, я опять как подросток… Что со мной?» – «Да тебе просто подлечиться надо…» – «Я не могу видеть несправедливость… Анна Степановна! Разве больница поможет? Что со мной, Анна Степановна?»Итак, конкретно: Илья в милиции, потому что запустил в кого-то тостером, подвернувшимся под руку, и «кто-то» возмутился. А до этого Илья пытался воспитывать на улице зарвавшегося продавца овощей родом из Азербайджана, потому что прямо на его глазах тот помочился на церковную ограду на Сухаревке. А еще Илья зашел в ночной клуб, где обычно собирается весьма интеллигентный народ и поэты любят читать новые стихи, и полез в драку с кем-то, кто что-то ему не так сказал…«Что со мной, Анна Степановна? Возьмите меня отсюда… Меня в обезьяннике держали, не разрешали сидеть, только стоя…» Один милиционер из всех оказывается понятливым, вникает в катастрофу, произошедшую с хрупким миром этого норд-остовского музыканта, и спрашивает: «Вы на него можете повлиять? Если обещаете, отпущу». Но как я могу что-либо обещать? Я же не психиатр… Но – обещаю… И милиционер продолжает:Подержите его пока при себе. Хотя бы какое-то время, пусть остынет, а то опять попадет».Пока суд да дело – уже 9 утра. Я сажаю Илью в машину, и он тут же засыпает: всю ночь боролся с ветряными мельницами. В 9.30 у меня – выступление на ежегодной конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра», приглашена говорить о том, как вели себя наши спецслужбы, пытаясь противостоять теракту, с 23 до 25 октября. Я иду туда вместе с Ильей. Расталкиваю и сажаю его в дальнем углу красивого театрального зала московской «Геликон-оперы» на Большой Никитской, где КГБ-конференция арендовала зал. Илья снова засыпает, а я делаю свой оклад, не выпуская из поля зрения Илью, боюсь пропустить момент, если вдруг он проснется и опять решит, то вокруг враги… «Что со мной, Анна Степановна?…»25 октября. То самое «25-е», за которым последовало «26-е», газовое… Террористы выводят заложников под дулами автоматов, те идут гуськом по лестнице со второго этажа на первый, чтобы забрать принесенные в теат-1альное здание воду и сок и отнести их в зал для всеобщего пользования. И еще потому, что я об этом просила террористов: условием того, что я приду к ним поговорить, будет обязательная встреча с заложниками. Вот мужчины и мальчики теперь мне навстречу, друг за другом, обречено. Один кричит: «Вы! Там! Принесите дезинфицирующие средства! Я же просил еще утром!» Молодой парень в черном костюме оркестранта шепчет: «Они сказали, что будут убивать с десяти… Уже с десяти… Убивать… Передайте там… Пожалуйста…» И Абубакар, террорист № 2 в «Норд-Осте», хочет выговориться перед смертью – Абубакар, молодой парень, выглядящий стариком. Исповедуется: как дошел до жизни такой. «Как вы тут живете! Хорошо! А мы в лесах! Но мы тоже хотим, как поди!…» «Хо-тим… Хо-тим… Слышите? Мы вас заставим услышать!…» Это эхом со всех сторон – откуда-то сверху, де блок-посты у террористов по зданию… Заложников возвращают опять гуськом.«Все передала». – «Понял», – одними губами намекает оркестрант. И губы у него белого цвета. Тот, которыйкричал про дезинфицирующие средства, позже оказался продюсером мюзикла Васильевым – я узнала его по телевизору, как он благодарил президента «за все» на послештурмовой встрече в Кремле. А парня с белыми губами больше нигде и никогда не встречала… «Уже с десяти… Передайте…»Легкомысленное американское 23 октября. Налегке вбегаю в гостиницу в Санта-Монике – это такая яркая красота с пальмами на берегу океана, частичка большого американского города Лос-Анджелеса. Я только что прочитала лекцию в местном университете – для студентов, обучающихся журналистике на Западном побережье США, и их преподавателей. В Москве по-прежнему нет учебных заведений, заинтересованных в том, чтобы я что-то там вещала с кафедры, но время от времени мне все-таки хочется поделиться тем, что знаю, и поэтому, как только кто-то предлагает, мчусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35