Разве ты не слышал, как я прошептала: в конце концов, почему я должна потерять тебя?
— Я не понимаю.
— Я постараюсь заставить тебя понять. Заметил ли ты сегодня вечером одного почтенного господина, одетого капитан-пашой?
— Что? Это чудовище, этого смешного старикашку, который желал все время танцевать с тобой? Я два раза чуть не ударил его.
— Тс, тс, — сказала она, смеясь. — Хорошее бы ты сделал дело! Прежде всего, он не так стар, — ему всего пятьдесят восемь лет. Это очень известный грек из Александрии, Василий Кератопуло. У него от двухсот до трехсот тысяч фунтов стерлингов дохода.
— Ну и что же?
— Ну и что же?
— Я боюсь понять. Что это значит? Ты хочешь выйти замуж за этого отвратительного старика?
— Тише, тише, — сказала она, смеясь. — Выйти замуж? О, конечно, он только об этом и мечтает. Но в данный момент вопрос идет о более короткой операции.
— Он дает тебе деньги в долг?
— В долг! Гм! Это, быть может, не вполне точное выражение.
— В таком случае я понимаю все меньше и меньше.
— Правда? Ты меня удивляешь. Ну что же, догадайся, ищи. Я начал дрожать всем телом.
— Сейчас, — сказал я, пытаясь овладеть своим голосом, — ты мне сказала: почему я должна потерять тебя?
— Да, почему?
Она продолжала наблюдать за мной в зеркало.
— Нет! — прошептал я. — Такой позор… и ты могла хоть минуту думать, что я соглашусь на это?
Она досадливо повела плечами.
— Знаешь ли ты, что я скорее готов убить тебя? — сказал я.
— Дитя мое, — сказала она с усталым видом, — все, что ты хочешь, но только, пожалуйста, без трагедий! Есть вещи, повторяю тебе, от которых я никогда не откажусь. Вот от этого, этого, этого… — И гордым жестом она указывала на тысячу безделушек в своей комнате. — Одним словом, от роскоши. Ты и не воображаешь, насколько она связана с любовью, которую ты ко мне питаешь. Без нее — чем бы я была? У меня, ты знаешь, есть горничные, такие же красивые, как я, и притом моложе меня. Ну, довольно. Что сказано, то сказано. И что тебя во всем этом пугает? Кератопуло — это эпизод, понимаешь? Когда его состояние будет в моем распоряжении, мне нетрудно будет в какие-нибудь полгода восстановить свое. Не думай, что тебя будут порицать или жалеть. Тебя сочтут хитрецом. А затем, когда эти шесть месяцев пройдут… В Калаат-эль-Рахаре есть черная лестница. Человек, вроде этого милого Василия, должен иметь привычку к такого рода выходным дверям. И, кроме того, он совсем не так плох, уверяю тебя. Он председатель административного совета хлопчатобумажного общества, — счастливого соперника моего бедного общества «Загазиг» Прибавлю, чтобы рассеять твои последние сомнения: мне его представил мой епископ. Она закрыла глаза.
— Не думай, однако, что меня забавляет капитуляция перед этим старцем. Конечно, я решусь на это только в случае, если…
— Если что?
— Нет, я не хочу тебе говорить. Это значило бы, быть может, обманывать тебя напрасной надеждой.
— Скажи, умоляю тебя.
— Ты хочешь? Ну, хорошо. У нас сегодня 14-е. 21-го я могу получить из Константинополя телеграмму, которая освободит меня от всех этих забот, и мне не нужно будет жертвовать собой.
— 21-го?
— Да. В Константинополь в этот день приходит почта из Одессы. У меня есть земли в Азербайджане, ценностью более чем в миллион рублей золотом. Советы конфисковали их запрещение. Джемаль-паша находится в настоящее время в Тифлисе и хлопочет о том, чтобы мне вернули земли. Если его хлопоты увенчаются успехом, ты будешь ему обязан тем, что я останусь непорочной.
Она засмеялась. Это прилагательное должно было ей казаться очень смешным.
— А если 21-го ты узнаешь, что земли все-таки конфисковали?
— Я уже сказала: я приму ухаживание Кератопуло. Какая скука, однако! Из-за миллиона!
Я поднял голову.
— Из-за одного миллиона?
— Но не все ли тебе равно? Та ли цифра, или другая. У тебя ведь нет этого миллиона, не правда ли?
— 21-е! До тех пор ты не примешь никакого решения. Ты мне обещаешь? Клянешься?
— Обещаю. Но не нужно возлагать на это больших надежд. Знаешь ли ты, какие шансы на то, что конфискация будет снята? Десять на сто, может быть.
— Ты обещала.
— Что ты думаешь делать? Ты меня интригуешь.
— Это касается одного меня.
Я не хотел рассказывать ей, какая безумная надежда охватила меня. Целая неделя! Этот срок представлялся мне спасением. В стране, где царила спекуляция, мне казалось невозможным не превратить в миллион мои 300 тысяч франков. Ведь это значит всего только два раза удвоить их. Раньше меня удерживал от этого пути страх внезапной потери. Но чего я
мог бояться теперь? Я мог только выиграть. Мне нечего было терять, потому что, теряя ее, я терял все. Желать, нужно только сильно желать! И у меня было это желание, эта воля!
— У меня твое слово. Теперь, пожалуйста, не будем говорить об этом ни слова до 21-го.
В первый раз я говорил с ней таким тоном. Она посмотрела на меня с удивлением, к которому примешивалась частица восхищения.
— Я тебе повторяю, — сказала она серьезно, — мне будет очень жаль потерять тебя, мой друг.
Денег, Боже мой, денег, денег!
Контора Альберта Гардафуя находилась на улице Бабэдриос. Внешний вид этой конторы, чисто восточный, представлял разительный контраст с размахом тех дел, которые вел этот молодой человек. К какой национальности принадлежал Альберт? К французской, в конце концов, я полагаю. Он родился в Фа-наре. Отец его был египтянин, а мать армянка. В начале войны он был телеграфистом турецкой армии, а в конце ее служил переводчиком в английской армии в Палестине. В общем, чрезвычайно любезный и обязательный малый.
Его машина стояла перед подъездом. Я хотел его видеть, но, уверившись, что он в конторе, почувствовал, как сердце мое сжалось.
«Смелей! — сказал я себе. — И будем думать только о той цели, для которой я начинаю эту борьбу».
Альберт, сидя перед столом, в большом возбуждении, сильно жестикулируя, доказывал что-то старому господину в феске. Заметив меня, он воскликнул с радостным удивлением:
— Как, вы дали себе труд… я смущен…
— Смущены?
— Да, вы пришли сами! Вместо того, чтобы назначить мне свидание. Мое письмо, вероятно, только что дошло до вас.
— Вы мне писали?
— Как? Вы не получили моего письма? Так, значит, это случайное совпадение?
Я прикусил губу. Если бы я зашел домой, прежде чем идти к нему, — роли переменились бы. Если он мне писал, значит, он нуждался во мне. Тогда он был бы моим просителем. Теперь я являюсь к нему в этой роли.
Я понял по его манере, что он решил воспользоваться своим преимуществом.
— Вы хотели со мной говорить?
— Прошу вас, капитан, начинайте вы.
Я сжал кулаки. Но времени у меня было мало. Нужно было действовать.
— Хорошо, я скажу вам, в чем дело. Несколько раз вы говорили со мной о возможности найти для моих денег более выгодное помещение.
Он сделал гримасу.
— Плохой момент. Очень плохое время теперь.
Я не поддался этим словам. Я хорошо чувствовал, что необходим ему и что он ищет способа использовать меня за наиболее дешевую плату.
— Будьте любезны изложить мне, в свою очередь, предмет вашего письма, — сказал я сухо.
Он посмотрел на меня исподлобья и понял, что лучше играть с открытыми картами.
— Эго довольно сложно.
— Но все-таки?
— Вы знаете, без сомнения, фирму «Зариф, Султан и К°». Имена эти действительно были мне известны.
— Эта фирма получила подряд на снабжение хлебом и мясом армии в Леванте, 60 тысяч человек! Крупное, очень крупное дело!
— Ну, и что же?
— В последнее время интендантство привлекло к ответственности Зарифа и Султана за неисполнение ими обязательств относительно поставки нескольких тысяч тонн хлеба и немалого количества голов скота. Точные цифры не имеют значения для дела. Зариф и Султан обратились в интендантство с жалобой, ссылаясь на полную невозможность исполнить принятые на себя обязательства: они не могли получить хлеб, закупленный ими в округах Алепо и Александретты, где продавцы, терроризированные турецкими бандами, отказываются выдать хлеб, предназначенный для войск. В настоящее время эта жалоба передана в отдел разведки, который должен дать свое заключение.
— Я понимаю, — сказал я, — вы хотели бы получить со стороны разведки благоприятное заключение для поставщиков.
Молодой человек улыбнулся и слегка покачал головой.
— Это не совсем так, капитан. Фирма «Зариф и Султан» наш конкурент.
— А-а-а, — прошептал я, — понимаю.
— Значит, вы поняли, что нам, наоборот, не будет неприятно, если им придется прогореть на своих поставках.
— Скажите, однако, — забормотал я, — вы отдаете себе отчет в том, что вы мне предлагаете?
— Вполне отдаю, капитан, вполне! Вы можете быть уверены, что я никогда не заговорил бы с вами так, как говорю сейчас, если бы интересы французского государства не совпадали полностью с интересами моей фирмы. Вы понимаете?
— Я понимаю, — сказал я задумчиво.
Теперь я вспомнил об этом деле и о просьбе дать по нему заключение, которая была передана нам интендантским управлением. Я поручил моему помощнику, лейтенанту Ревелю, заняться этим делом. Но и при беглом просмотре бумаг мне показалось, что жалоба поставщиков построена на довольно шатких основаниях. Приняв самую скромную позу, Альберт Гардафуй не нарушал моих размышлений.
— Могу ли я, — сказал он наконец, — могу ли я, капитан, спросить у вас теперь, чем я могу быть вам полезен?
Я начал беспечным тоном:
— Мое дело заключается вот в чем. Я получил важные сведения из дома. Через восемь дней состоится продажа с аукциона большого имения, примыкающего к нашим владениям: замок, пруд, леса, шестьдесят гектаров земли… Это имение некогда принадлежало моей семье. Помимо выгоды, тут для меня и вопрос чувства…
Альберт Гардафуй наклонил голову с растроганным видом, чтобы дать мне понять, что вопрос чувства — один из тех, которым он придает наибольшее значение. Я продолжал, одновременно и восхищенный и испуганный своей смелостью.
— Назначенная цена — миллион. Одна земля, без построек, стоит в два раза больше. Теперь у меня есть…
— Да, я знаю, триста тысяч франков.
— Немного больше, — четыреста тысяч. Сто тысяч осталось у меня во Франции.
Альберт задумался.
— Это действительно очень интересно, -~ заметил он.
— Не правда ли? — сказал я порывисто, о чем сейчас же пожалел.
— Да, очень интересно. Значит, вам нужно…
— Да… шестьсот тысяч франков.
— Гм! Вы забываете еще налог на отчуждение, — десять процентов.
— Да, это верно; значит, семьсот тысяч.
— Затем, вы делаете свои расчеты, не принимая во внимание возможной надбавки на аукционе.
— Этого можно не опасаться, могу вас уверить. В нашей стране есть обычай не вступать при продаже с торгов в состязание с теми, кому эти земли принадлежали раньше. А я уже сказал вам, — моя семья владела раньше этим поместьем.
— Счастливая страна, — сказал Альберт, — где человек, занятый коммерческими делами, считается с такими почтенными соображениями! Ах, капитан, здесь у нас иное дело! — Он вздохнул. — Семьсот тысяч франков… это сумма! Но, в конце концов, почему бы и нет? Особенно — если, как вы говорите, имение стоит более двух миллионов. Несомненно, вы можете достать значительную часть этой суммы, если дадите расписку с согласием на залог покупаемого вами имения.
Я закусил губу. Как я мог сказать причину невыполнимости такого плана! Закладывать воображаемые земли!
— Я предпочел бы другое, — сказал я холодно.
— Что же именно?
— Не знаю. Я прошу вашего совета.
— Семьсот тысяч франков! Но какую гарантию можете вь дать, имея только четыреста тысяч?
— Мою подпись.
— Боже мой! — воскликнул Альберт. — Простите меня великодушно. Я до сих пор ничего вам не предложил… Кофе или лимонад?
— Лимонад, если можно.
— Антуан! Два лимонада! — Вашу подпись… О, конечно! Хотя, капитан, мой долг сказать вам… Ах, если бы вы знали сердца деловых людей в Бейруте! Это скала, говорю я вам, скала. Горан, Саннин… горы Ансарие… Конечно, если бы речь шла обо мне…
— Но ведь я к вам и обращаюсь, — сказал я, чувствуя, как у меня сжимается горло.
— О! Если ко мне, тогда это другое дело. К сожалению, это, конечно, трудно. Вы знаете, какую симпатию я к вам питаю, капитан, и я желал бы только одного, — быть… но когда торги?
— 23 октября.
— 23-го? В понедельник. А у нас сегодня 14-е, суббота! Восемь дней! Нельзя терять времени. Семьсот тысяч франков! Это сумма, это сумма… Скажите мне, капитан.
— Что?
— Вы очень держитесь за это дело?
— Очень.
— Во что бы то ни стало?
— Я вам повторяю — очень, — сказал я, не в силах сдержать мучительной тоски, и видел, как он вздрогнул.
— Ну, тогда нужно серьезно переговорить… Вместе с тем вы мне позвольте говорить с вами вполне откровенно, вполне свободно… А, вот и лимонад.
Я жадно выпил.
— Конечно, — продолжал Альберт, — если дело, о котором я буду с вами говорить, удастся, вы можете рассчитывать?
— Я не ищу никаких особых преимуществ. Заем под мою подпись.
— Ну, ну, не сердитесь. Я хочу все же вам сказать, что это дело — Зарифа, — в сущности, не очень важно само по себе. Говоря вполне искренно, оно было только приманкой для дела гораздо более значительного.
— Говорите, — сказал я. На висках у меня выступил пот. — В чем же суть?..
— Это очень просто. Мы не хотим — вы, разумеется, понимаете — создавать затруднения господам Зарифу и Султану просто так, ради одного только удовольствия, — нет! Нужно вам сказать, что прошлый год фирма «Гафрам и Гардафуй» — наша фирма — выступила конкурентом фирмы «Зариф и Султан» на получение поставок в армию. Мы потерпели поражение. В этом году мы хотим взять реванш. Конечно, дело идет не о том, чтобы предложить более низкие цены, чем у них…
— На что же в таком случае вы рассчитываете?
— А вот на что: Зариф и Султан — мусульмане.
— Они имеют такое же право участвовать в торгах, как и христиане.
— Не спешите. Я сказал — мусульмане. Но главное в том, что они антиохийсхие мусульмане. Вы не знаете, может быть, что у Зарифа есть родственник, двоюродный брат, Мухтар-бей, с которым он более или менее связан, и что этот Мухтар-бей является поставщиком турецких войск Адана и Диарбекира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27