Ума смотрит с ужасом. Страх, боль, жар пустыни парализовали ее волю.Стервятник решил начать с пуповины, вымазанной кровью. Принялся клевать, начав с маминого конца. Мне стало больно, я беззвучно заплакал. Слезы потекли по щекам.Адель полезла в сумочку за платочком. Теодора, рыдая, покинула зал посмотреть на себя в зеркало.Продолжая трапезу, птица приблизилась вплотную к Турман.«Турман — это голубь, подумал я. — Вот почему режиссер выбрал ее».Клава, моя мать, заскулила, замахнулась рукой.Стервятник неохотно отпрыгнул на метр.Мать взбрыкнула ногой, желая отогнать его дальше. На птицу жест отчаяния не возымел действия.Под ногу подвернулся я.И полетел с пригорка. Ударившись о камень, задышал.Ожил.Ножка ткнулась в верблюжью колючку.Я закричал невыносимо для человеческих ушей. Покатился дальше.Мать потеряла сознание.Я продолжал катиться по наклонной плоскости. Докатился до норы.Услышал вертолетное тарахтение.Из норы выползла на полусогнутых лисица. Схватила за ногу, затащила в нору, в самую глубину.Я вспомнил, нога вспомнила — все так и было!Вертушка, подняв тучу песка и пыли, зависла над местом катастрофы. Над местом моего рождения.Осев, песок и пыль скрыли следы моего рождения.Ежов-старший выпрыгнул из вертолета, схватил жену, ринулся назад.Они улетели.Лиса, успокоившись, принялась меня вылизывать. Оскалилась, услышав тарахтенье — вертолет возвращался. Я заплакал. Чтобы услышали.Вертолет вернулся за самолетом. И унес его на внешней подвеске.Я остался.
Эпизод 2 На экране поселок в десяток юрт и кибиток. Съемки в стиле «Дней затмения» Сокурова. Облупившаяся, крашеная когда-то мелом, больница. На обрешетке чердака выцветший транспарант «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны!». Пожилой, сморщенный солнцем врач-калмык принимает Ежова младшего. Старший Ежов берет младенца на руки, счастливо улыбается. Врач-калмык, рассмотрев отошедшее детское место, что-то говорит ему по-своему — в пустыне он забыл русский язык. Бегут титры перевода: «Это второй из близнецов, был еще первый. Где он?!»Старший Ежов, ничего не слыша, отвечает:— Все хорошо, доктор, все отлично!Затем, внимательно посмотрев в раскосые глаза калмыка, лезет в карман, достает новенькую пачку рублевок, сует в руки. Посерьезнев, тот отказывается. Говорит, тщательно подбирая слова:— Ти что не понимаеш? Первый ребенка, первый ребенка, где был? Твой женщина был первый ребенка.Если бы калмык лучше говорил по-русски, — подумал я, потершись щекой о щеку жены, — или хотя бы вспомнил слова «двойняшки» или «близнецы», жизнь моя сложилась бы по-иному. И рядом со мной сидела бы не Наталья, но Адель.— Ты чего-нибудь понимаешь? — на экране Блад обращается к жене.Та протягивает к нему руки, прося передать ей новорожденного. Блад передает.— Наверное, он по растяжкам определил, что у меня до Васеньки был ребенок. Скажи ему, что он умер год назад от сепсиса, — солнечный удар стер из ее памяти мое рождение.— Первый наш ребенок умер, — говорит калмыку старший Ежов, чернея от воспоминаний. * * * — А как Женя нашелся? — спросила Надежда отца, когда телекамера вернулась на лестницу с мраморными балясинами.— Его нашли на третий день в глубокой лисьей норе. Нашли умирающим от голода и жажды. Потому он, хотя и первенец, уступает мне в габаритах.Я увидел себя на двадцать процентов крупнее фон Блада (первенцы всегда крупнее). Росту получилось 220, весу 150. Если бы роды были штатными, быть бы мне двукратным олимпийским чемпионом по прыжкам в высоту с трехпудовыми гирями.— Кстати, — продолжал фон Блад, — ты помнишь, что почти во всех его романах героев заточали в подземельях?— Да…— Мой психоаналитик, когда я рассказал ему об этом факте, заявил, что все это от детских впечатлений, все из-за норы, в которой он провел первые дни своей жизни…— Бедный дядя Женя. А кто его нашел?— Его нашли люди, отлавливавшие всякую живность для военно-биологического института, в основном, калмыцких лис, отличающихся от прочих повышенными интеллектом и хитростью… Мне отчим Жени об этом недавно рассказал.— Как они могли его найти? В глубокой норе? Или он попал в капкан?! — расширила глаза Надежда.— Нет, в капкан попала лисица, его приемная мать. Люди из института ее специально ловили — она воровала у них для Жени сгущенное молоко. Лисица, конечно, могла отсидеться в норе, но тогда бы он умер.— Но как люди из института узнали, что в норе кто-то есть?— Попав в капкан, лисица отгрызла себе лапу. Когда люди стали снимать капкан, она выползла из норы, держа в пасти пуповину. И один врач, бывший акушер, отметил, что пуповина эта очень похожа на человеческую. Над ним стали смеяться, но один лаборант сказал, что если эта пуповина человеческая, то становиться ясным, почему лисица воровала из лагеря молоко, а не тушенку.— А почему он не попал в местный детдом?Я представил себя доподлинным калмыком, взращенным в Элистинском детском доме и ставшим старшим скотоводом колхоза имени Днепрогэса. Увидел Черную степь, расцвеченную маками и другой эфемерной зеленью, увидел себя, буддистки медитирующего на пригорке после привычного трудового дня, увидел десять своих ребятишек, гомоня, игравших у юрты, увидел свою единственную женщину, готовящую для меня бешбармак, невзирая на тошноту от одиннадцатого, ворочавшегося под сердцем. «Что ж, это тоже жизнь, — подумал я, вдохнув в себя чарующий запах придвинувшейся Натальи, — дай бог, реинкарнация как-нибудь мне ее явит».— Почему он не попал в детдом? — задумчиво повторил Блад вопрос дочери. — Да потому что звероловы получили приказ срочно возвращаться с наличной добычей, и увезли Женю в Москву вместе с лисами, змеями и черепахами…Посидев в прострации минуту, я принялся ощупывать темя и затылок в поисках трепанационных швов. Их не было, я хорошо это знал — ведь мою голову каждые два дня. Но ведь когда что-то хочешь найти, всегда находишь. Господи, что сделала со мной тетка?! Хотя… Хотя, какая разница, что сделали с твоей головой, если рядом сидит лучшая в мире девушка, нет, лучшая в мире женщина?— Я все рано его люблю, — подумав, проговорила Надежда.— Как дядюшку, родного дядюшку, доченька.— Да, как родного дядюшку, пожалуй. Знаешь, мне хочется что-нибудь хорошее для него сделать. Очень хорошее. Чтобы простил чистосердечно…— Он любит эту принцессу… — подумав, сказал фон Блад. — По-моему, безнадежно.
Эпизод 3 Белая дверь туалетной комнаты. Золотая табличка «00». Внутри — никель, фарфор, кафель, чистота.Теодора подмывается. Жесткая натура скрытой камерой. Черное платье задрано. Струйки бьют жизнерадостно. Вода стекает с сексапильных губ, с нестриженых волос. Надежда, Адель, Наталья искоса наблюдают.— А он ничего, — говорит Адель, принимаясь то так, то эдак рассматривать в настенном зеркале свою лебединую шею. Итальянка, конечно же, хороша с любого ракурса, но ее шея не так грациозна.— Да… — мечтательно вытирается Теодора одноразовым полотенцем. — Я бы родила ему дюжину детишек. Растолстела бы… Эх, Морозова… — ей нравилось употреблять непонятные русские выражения.— А как он тебе? — спрашивает Надежда Наталью.— Никак, — ответила та, внимательно рассматривая в зеркале подбородок.— Совсем никак?— Я тебя не понимаю, Надя! Почему он должен быть как или никак? Лично для меня он как все. Мне несколько раз говорили, как его зовут, в том числе, и он сам, и я не запомнила. Это тебе о чем-то говорит?— Не принц, что ли?— Да. Не принц.Раздраженно смяв недокуренную сигарету — нет принцев в родном отечестве, хоть плачь — Наталья бросает ее в корзину, уходит. Надежда, сжав губы, смотрит ей вслед. Оборачивается к девушкам:— Держу пари, через несколько дней, она влюбится в него до потери сознания.— Ты с ума сошла? — Теодора встает, одергивает платье. — Я два года его окучивала, скажи, что я хуже?— Ты конфетка, что и говорить… Он, на мой взгляд — тоже. Но конфетки, даже очень неплохие, нужно рекламировать. Чтобы они стали еще и желанными.— Что ставишь? — не обиделась Теодора.— Папин красный «Феррари». Новый, в целлофане. А ты поставишь… Ты месяц не будешь худеть, идет?— Идет, — расцвела итальянка, с незапамятных времен отказывавшая свей фигуре в отечественных макаронах.
Эпизод 4 Адель и Шкуров-Безуглый в будуаре.Шкуров лежит на том самом диванчике. Курит длинную сигару. Грудь бурно волосатая.Адель сидит на пуфике перед зеркалом. На ней один китель с погонами генерал-полковника.— Ну как, поможешь? — говорит она, то так то эдак рассматривая свою лебединую шею.— Противоправно это… — морщится генерал. — Загремим под фанфары, в майоры разжалуют, а с ними ты не спишь..— Да как загремим? Кто напишет заявление?— Прокурору?— Ну да! Никто не будет ему писать, сам знаешь. А вот в загс напишут.— А как прокурору? — кривит губы Шкуров. — Это лет на пять потянет… Если обойдется без тяжких телесных повреждений.— Ну, сделай это ради меня… — погладила генералу шерстистую руку.— Ладно… Ради тебя я все сделаю. А если сядешь, знай: года не отсидишь, — вытащу.— Меня никто посадить не сможет. А Надежда сказала, что у нее есть пара идей насчет своего бзика, и она, в случае чего, с удовольствием посидит где-нибудь на Крайнем Севере.— Тюрьма, девочка моя, это не бзик, это серьезно и на всю жизнь, если даже сел на месяц.— Нет, ты все-таки мент, Шкуров.— Ну да, а что?— До то, что у тебя в голове никакой романтики. Одни статьи, задержания да тюрьмы с уголовниками.— Не надо трогать мою голову, — заслонился ладонью генерал. — Ты лучше свою в порядок приведи.— А что она тебе не нравиться? — глянула Адель в зеркало. — Пятьсот долларов сегодня утром за нее отдала.— Нравится, нравится… — засмеялся генерал. — Хорошеешь с каждым днем. Может, еще по разу?— Ну а если нравиться, то по рукам? — заданный генералом вопрос как третьестепенный прошел мимо ушей женщины.— По рукам, по рукам… Значит, что от меня требуется?— От тебя требуется оборудовать подвал самыми современными средствами наблюдения. Своим сотрудникам скажешь, что эти двое, Женя и Наталья, по своей собственной воле участвуют в нашем домашнем реалити-шоу, и на кону у них замок со всеми потрохами…Сказав, Адель рассмеялась:— Дом-2, дом-3! А у нас будет «Замок для двоих»!— «Замок в целлофане» лучше, — засмеялся генерал.
Эпизод 6 Большая гостиная. Полна дам и господ. Говорят в полголоса. Слышны иностранная речь, звон бокалов, посуды. На одной из стен — несколько больших экранов. На них мы с Натальей. Она стоит на трубе, держа на руках Эдгара-Эдичку. Я долблю под водой стену, поминутно выныривая, — смотря эту сцену, я душевно содрогался.— Ставки будут приниматься еще минуту! — появился на одном из экранов высокий и тощий букмекер, когда вода подобралась к лампочке.— Пятьсот долларов, что успеет, — сказал фон Блад.— Сто, что нет, — сказала сверх меры возбужденная княгиня Квасьневская-Сусло, вся в крепдешине, бриллиантах и старческих пятнах. К уголку ее рта мушкой приклеилась икринка.
Эпизод 10 — Что-то скучновато стало, — сказала госпожа N молодому любовнику, замеченному в уголовных кругах. — Давайте, что ли, крокодила им подпустим? У меня есть знакомый с нильским крокодилом.— Крокодил и у нас есть. Но большого подпустить не получится, а маленького жалко — съедят, — покачал головой фон Блад.— Ну тогда змею, как в «Пестрой ленте»!— Змею?.. — задумалась Надежда. — А почему бы и нет? Стефан Степанович, есть у нас змея?— Опасная и коварная, как женщина?— Да.— Наверное есть. Амурский полоз в вольном террариуме зимнего сада.— А почему наверное?— Ветеринар давеча говорил, что вот-вот сдохнет — обезьяны его перетягивали.— Ядовитый?— Нет. Совсем неядовитый.— Замечательно. На мой взгляд, неядовитая змея есть символ гуманного зла. Или беззубого добра, как вы считаете?— Как прикажите, сударыня, — заулыбался Стефан Степанович.— Бросьте его к ним. * * * — Ты на меня сердишься? — села рядом со мной Надежда-племянница, когда Наталья на экране умерла, и я вытирал набежавшие слезы.— Да как тебе сказать… Я бы не смог так обойтись с человеком — любым — так жестоко и беспринципно.— Да, ты так не можешь, и потому не видать было тебе Натальи, и она, видя тебя такого, и думать не могла, что в один прекрасный момент ты станешь ее мужем. В наше время надо так уметь, ведь успех, слава, деньги, приходят только так…— Я тебе благодарен… — вставил я, желая замять спорную во всех отношениях тему.— И еще одно… — продолжала она говорить, кивнув моим словам. — Я хочу, чтобы ты знал это, может быть, потому что в глубине души хотела бы быть такой, как ты, мягкой и принципиальной…— Зря. Такие как ты, нужны людям… Иначе всех одолеет зевота и они расхотят плодиться и размножаться. Что ты хотела сказать?— Понимаешь, многое в нашем шоу получилось само собой, в ткани действия…— Ты что имеешь в виду?— Ну, вода во вторую комнату полилась, потому что труба лопнула, сама по себе. И если бы ты не пробился вовремя, вас не успели бы спасти.— И Вова с Володей сами в актеры попросились?— Да нет, этот уголовник, ну, который тебя раздел в доме Адели, сказал, что экшена в шоу не хватает, мордобоя, значит, с рукоприкладством. Вот их и спустили к вам.— А тампоны?.. Это жестоко… Я же действительно хотел…— Законы жанра — есть законы жанра, — не дала сказать Надежда, — sed lex, dura lex. Когда ты разобрался с Вовами, мы с Аделью и папой пришли к мнению, что нужен какой-то эффектный ход, иначе все рухнет, и мы можем сесть в лужу, и не только в нее. Папа сказал, что в мире все уже было, и потому надо обратиться к классике. И тогда я вспомнила «Ромео и Джульетту». Остальное было делом фармакологии, а я с ней, как тебе известно, хорошо знакома… Слышал, наверное, о тетрадетоксине, о яде так называемой надувающейся рыбы?Надежда лукаво улыбнулась. В нескольких моих книжках до сих пор орудуют красноглазые зомби, объединенные в зомберкоманды.— Слышал. Спасибо, племянница. Теперь всем буду говорить, что я самый настоящий зомби.— Мы-ы бу-удем говори-ить, что мы зомби-и, — сделав страшное лицо, протянула Наталья глухим голосом. * * * Вечером, уже в постели я поинтересовался, почему Наталья так спокойно отнеслась к столь массированному вторжению в ее личную жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33