Да с дикарским — там диких до сих пор полно, хоть и ходят все с телефонами и коротковолновыми приемничками. И больно не было. Потому что знал, что боль человек сам из себя производит. Почти как экскременты. Если вы скажете себе в трудную минуту: «Все, сейчас обделаюсь», так точно обделаетесь. А если мысленно рукой махнете: «Фигня, добегу», так точно сидеть вам на унитазе, как король на именинах. Я это к тому, что если уступишь себе и заверещишь: «Ой, как больно!», так точно будет больно. Так что холоден я был, как труп в стадии разложения, и Наталью это потихоньку укрепило.— Как ты, милый? Не очень больно? — даже поинтересовалась, после того как эти двое, вспомнив «Лимонадного Джо», штопор в мою грудину вкрутили. Приятно так для слуха поинтересовалась, голос так очаровательно модулируя.— Да нет, — ответил я, — все это пустяки, лишь бы чего лишнего не отрезали, ведь разлюбишь потом.Это я не по глупости ляпнул, а намеренно, потому что Эдичка уже почти закончил веревку грызть, и мне нужна была пауза, чтобы набраться кислороду и настоящей мужской злости. И получил эту паузу. Крутанув штопор еще по разу, Вова с Володей стали обсуждать, что и чем резать. Когда они решили начать сверху, с ушей, да, с ушей… в Афгане мне ведь их почти отрезали моджахеды чертовы, но до конца не вышло, вырвался в эндшпиле и добрался-таки до своих в чалме трофейной. Нет, вы чего там культово-хирургического не подумайте: чалму я одел не из вновь приобретенных религиозных соображений, а чтоб лопухов, то есть ушей распухших, не оставить на кустах колючих, как Иа-Иа хвост.Так о чем я? Опять заболтался… Ах, да… В общем, когда Вова с Володей решили начать сверху, с ушей, и Вова пошел за ножичком к своему пиджаку, холуйско-малиновому, я на Володю бросился. Тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, и я технично врезал ему в солнечное сплетение, а потом, когда он согнулся — замком по затылку и тут же коленкой в рожу, сильно очень и обидно, так что бедняга опрокинулся и лег навзничь с сочетанными травмами. Пока Вова ко мне с ножиком в руке летел, я смотрел на поверженного с любопытством — такая детская обида была у него в глазах, не описать, я, знаете ли, чуть сентиментально не прослезился.А вот с Вовой неинтересно получилось. Паркет, во-первых, не подвел, а во-вторых, он удивился, почему это я пера не боюсь. Поздно понял, почему. Когда приблизился ко мне на безопасное для себя расстояние, я руку к нему протянул, и пальцем поманил:— Цыпа, цыпа, цыпа.От этой наглости моральное его разложение приблизилось к критическому уровню, и кот, доселе выжидавший беспроигрышной ситуации, прыгнул на него сзади. Прямо на голову, да так, что все двадцать шесть когтей без поживы не остались. Сначала я хотел ему помочь, но Эдичка глянул мельком: «Он мой!» и, хищно шипя, на пол добычу повалил — веса в нем дай бог, да каждый коготь по воздействию, считай, килограмм сверху.Выиграл он вчистую, я даже удара испугался — Вова минут двадцать труп трупом лежал, пришлось пощечин надавать и даже портвейном в лицо брызгать. Но ничего, оклемался, осознал ситуацию и уполз в дальний угол раны зализывать, уполз, героически прихватив с собой товарища. А я к Наталье пошел, скромно улыбаясь, освободил ее от Меркурия, а она меня от штопора.Видели бы вы ее глаза, когда она его пальчиками своими нежными выкручивала. 56. Шансов не было. Так нас стало пятеро. Мы с Наташей, кот да Вова с Володей, связанные хорошей пеньковой веревкой.Эдгар-то ничего, понял, — кот ведь, — что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, — хоть в туалете, — два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой — милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.— Их специально сюда послали, — сказал я Наташе, когда мы сели обсудить создавшуюся ситуацию. — Чтобы поиздеваться…— Ты хочешь сказать, что их сюда послали, чтобы мы не…— Ну да. Они хотят, чтобы это мы совершили в туалете или ванной комнате.— Так ведь в ванной можно запереть Вову с Володей?Наталья была в синем купальном халате, таком же синем, как ее глаза, и я подумал, что в синей с голубым ванной комнате, просторной, как море, все получилось бы со вкусом.— Ну-ну, — бес моего сладострастия сдался разуму. — А потом, лет через тридцать, мы будем вспоминать, как ты стала моей в момент, когда в нашем туалете сидели два мужика-охранника, сидели и…Наталья мягко прервала меня:— На мой взгляд, милый, ты придаешь слишком большое значение моей девственности.Господи, как хороша была она! Раз за разом мое сердце замирало, увидев влюбленными глазами очередную ее блистающую грань, например, ушко, завораживающее приятностью формы и нежной просвечивающей мочкой!— Да, слишком большое, — ответил я, мысленно прикусив эту нежную мочку. — Ты и не представляешь, как мужчина относиться к женщине, сохранившей себя для него.— Это не я сохранила, это папа сохранил, ты же знаешь.— Послушай, меня интересует один вопрос…— Какой, милый? — заморгала.— Там, наверху, были у меня шансы?— Конечно, нет, — улыбнулась чуть надменно. — У Эдички были, у тебя — никаких.— А сейчас? Я все фантазирую, в мыслях ушко тебе прикусываю, воображаю своей женушкой, детей завожу. Но иногда мне кажется… Ты такая красивая…— Есть у тебя шансы, есть, успокойся. Когда я тусовалась с Меркурием, мне вдруг пришло в голову, что после всего случившегося, я не смогу с тобой расстаться, как с приходящей маникюршей. Ты такой уверенный…— Да я такой. Когда не смотрю на тебя.Мы поцеловались. Коротко, потому что минут через семь она вырвалась из моих объятий и сказала, поправляя волосы:— Все это хорошо, но сейчас меня больше волнуют не твои матримониальные планы, а что мы будем делать и что есть. Кстати, если меня не кормить хотя бы неделю, я необыкновенно дурнею.Я представил Наталью костлявой. Сухая пергаментная кожа. Острый нос шилом. Плечи, покрытые волосом, выпавшим от недостатка элементов. Тонкие иссушенные и потрескавшиеся губы. Желание впиться в последние, однако, не ушло.— Пошли к ним, допросим, что ли, — взяв себя в руки, отвел я глаза. — Они уже оклемались.Мы подошли к пленникам, стали рассматривать. Так же, как и мою, их головы украшали пятна йода и пластыри.— Давайте разбираться, — сказал я, присев на корточки. — Рекомендую отвечать коротко и по существу, не то отдам коту, а он не только зоофил, но и людоед-одиночка в третьем поколении.Эдичка, подошел, сел рядом, металлически глядя. Классный парень, всегда знает, что делать и как смотреть.— Давайте, — ответил Вова, трусливо отодвинувшись от кота-зоофила.— Кто вас сюда прислал и с каким заданием?— Никто не присылал…— Хорошо, начните с начала, — сказала Наташа, став за моей спиной. — Мы с вами сюда приехали, я пошла на прием, вы остались в комнате для телохранителей…— Ну да, — зачастил Володя. — Остались, хотя Владимир Константинович, папа приказывал глаз с вас, Наталья Владимировна, не спускать. Остались и кроссворды японские до одиннадцати вечера чиркали. В одиннадцать позвонил Владимир Константинович и приказал вас, Наталья Владимировна, домой везти, чтобы значит, режим не нарушался. Я позвонил вам, но вы не ответили. Мы всполошились, искать пошли, и в коридоре наткнулись на мужика, очень большого и с топором в руках…— Халат еще на нем был белый окровавленный халат, на лице — хирургическая маска, — вставил Вова. — Я чуть не описался от страха, а мужик ничего не видит, идет сам себе и с Прохором каким-то невидимым разговаривает.— Фон Блад! — воскликнул я, обернувшись к девушке. — Он не уехал в Австралию!— Кто такой фон Блад?— Владелец замка…— Ежов?— Его зовут Ежов?!— Да, Василий Васильевич Ежов.— Подходящая фамилия для мясника. Кстати сказать, кровь, в которой ты купалась, могла быть произведена только им. Это я дедуктивно вывел, наблюдая тебя в ванной.— Я знаю его хобби, — улыбнулась Наталья и обратилась к Вове с Володей:— Так что было дальше?— Ну, тот мужик в окровавленном халате и хирургической маске, спросил, кто мы и что тут делаем, — стал отвечать Володя. — Мы сказали, что ищем Наталью Владимировну, но он ничего не сказал, ушел восвояси. Ну, мы и пошли по комнатам и залам — а там все пьяные, все с драными кошками нарасхват целуются и с друг другом тоже, все вас видели, но никто не знает, где вы сейчас и с кем. Мы дальше пошли, а что делать? Во втором часу уже спортивный зал обыскивали — и кабинки, и душевые камеры, и когда уходили, в дверях наткнулись на человека в голубом комбинезоне — руки огромные, как у гориллы, и голова на плече. Увидели его, рты пораскрывали, потом Вова очухался и от душевного потрясения сказал совсем без задней мысли: «Ну и урод…», а он обиделся и вырубил обоих, Вову первым, потом я неожиданно упал. Пришли в себя в какой-то каморке без света, а выход кирпичом на растворе заложен. Ну, мы стучать-кричать начали от исступления. Часа три наверно кричали, пока майор Крюков с людьми к нам не пробился. Он допросил нас, мы все рассказали, и про урода тоже. Майор хозяйку Надежду Васильевну вызвал, стал ее спрашивать, откуда это урод, что в замке делает, и почему людей при исполнении в подвалах мурует. Надежда Васильевна сказала, что замок — ее личная и неприкосновенная собственность. И по ней нельзя ходить самостоятельно, а урод ее родственник, и все они не любят, когда его так называют, и потому после того, как все уляжется, она наймет прожженного адвоката, и тот нас уже по закону замурует на пятнадцать суток в самой вонючей московской тюрьме. И ушла по своим делам. Когда мы втроем с майором остались, он сказал, что вы, Наталья Владимировна, ровным счетом исчезли, нигде вас нету и никто ничего не знает, кроме того, что вы от папеньки, может быть, сбежали в неизвестном направлении или даже в лес. Тут позвонил Владимир Константинович и очень спокойно сказал, что головы нам оторвет, если вас, Наталья Владимировна, не найдем в течение часа. Ну, мы и бросились вас искать, потом вы, гражданин Смирнов, нас видели в ставке товарища Крюкова…— Все это здорово, но как вы здесь оказались? — спросил я, когда Володя замолк.— Я думаю после Стефана Стефановича, — ответил Вова. — Он нас наливкой угостил — хороша наливка, ничего не скажешь. Выпив стаканчик, я засоображал и спросил:—А может, эта горилла и Наталью Владимировну где-нибудь замуровала?А он сразу стал серьезным и сказал:— Исключено. От Вороновой эсэмеска пришла на папин телефон. И на все остальные телефоны, которые в ее памяти были. В ней она сообщала, что уходит от своего любимого папуле к господину Биби Бобо Ква, гражданину Нигерии, вождю среднего по численности пограничного племени, потому как по УЗИ и прочим женским фактам ждет от него курчавого ребенка. И Владимир Константинович уже звонил Крюкову, чтобы закруглялся, так как больше о бывшей своей дочери ничего вообще знать не желает, потому что гражданин Нигерии чистосердечно признался и даже называл его по-русски папочкой. Когда Крюков с людьми уехал, Владимир Константинович опять звонил и матом сказал, что мы на помойке, то есть уволены со всеми вытекающими обстоятельствами. Мы с горя еще по паре стаканчиков пропустили, после которых очутились в комнатке с двумя дверьми — одной кирпичом заложенной, другой — просто закрытой. И под первой была записка, цементом заляпанная, вот она, в кармане.Володя указал глазами на боковой карман пиджака. Я достал записку. В ней были слова: «Они ваши. Каждому 500$ плюс премиальные за оригинальность».— Мы, конечно, ничего не поняли, — продолжал Вова. — И принялись за еду — в углу комнатки стояла большая корзина с бутербродами и пивом. Когда поели, и от пива очень захотелось, сама собой дверь открылась. Мы в нее вошли, и через прихожую попали к вам…— И поняли смысл записки.— Да, — сказал Володя, глядя так подобострастно, что я почувствовал себя Ежовым, наркомом внутренних дел, опосредовано обогатившим русский язык словосочетанием «ежовые рукавицы».— Я считаю, у нас с вами нет повода для конфронтации. Беда у нас общая и усугублять ее междоусобицами глупо, — подумав, сказала Наталья тоном адвоката. — Если мы отсюда выберемся, я попрошу отца пристроить вас в достойное место типа «Бритиш Петролеум Корпорэйшн». Так мир? Кто старое помянет, тому глаз вон?— Мир, — в один голос ответили Вова с Володей. Их глаза, подбитые Квасиком, обнадежено заморгали.Я развязал бедняг.— Нам по-прежнему вас охранять? — спросил Вова Наталью, потирая запястья.— Не в коем случае, — ответила та, положив мне руки на плечи. — Лучше найдите что-нибудь тяжелое и начинайте долбить в потолке прихожей дыру.— Потолки же бетонные?— Надо же что-то делать. Кстати, в вашей корзинке что-нибудь осталось? — эти девушки из высшего света совершенно не умеют обходиться без пищи.— Нет… — потупил взор Вова.— Тогда через пару дней будем бросать жребий.— Какой жребий? — выкатил белесые глаза Вова.— Ну, кому выпадет череп со скрещенными костями, того съедим, — посмотрел я пристально.— А вы тоже будете участвовать?— Конечно, но мы везучие.Посмеявшись, Наталья продолжила:— Я читала в книге известного автора об одном любопытном пари. Представляете, два людоеда, оставшись на необитаемом острове с двумя пленниками, заключили пари, и выигрывал тот, чья жертва умирала последней…Она читала мою книгу!— Не понял? — раскрыл рот Вова.— Людоеды их ели. Отрезали по кусочку, но так, чтобы жизни не лишить, и тем продукт подольше сохранить — жарко там, на острове, было, протухло бы мясо, — и ели… Кстати, здесь холодильника нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33